Балет о Рудольфе в Москве — географическая странность. Нуреев – вообще-то фигура питерская. Его биография перед невозвращением с гастролей во Франции связана с ленинградской балетной школой, в которой он учился, с Кировским (ныне Мариинским) театром, где он служил.
Но идея балета о знаменитом танцовщике родилась в Большом. Название предложила команда: композитор Илья Демуцкий, режиссер Кирилл Серебренников и непосредственный автор замысла — хореограф Юрий Посохов (дирекция ГАБТа пригласила их поставить спектакль во второй раз, после успеха первого проекта – балета «Герой нашего времени»). На обложке программки стоят даты жизни Рудольфа и написано: «К 80-летию со дня рождения».
Нуреев – один из двух балетных мировых звезд родом из СССР (второй, конечно, Барышников), имя которого известно каждому.
Но главное – жизнь танцовщика, которого за буйный нрав и вздорный характер прозвали «диким зверем в гостиной», полна эффектных и совершенно театральных моментов. Тем не менее, постановщики не пошли по проторенной дорожке «родился-учился-женился».
Серебренников, который еще и сценарист, и сценограф, и не пытался это сделать. Соавторы мудро сосредоточились на узловых моментах. Они взяли биографию Нуреева как точку отсчета – и сочинили спектакль, который можно было бы назвать хлестким журналистским слоганом, родившимся после истории побега от «совка» в парижском аэропорту.
Балет «Нуреев» — это, конечно же, история прыжка к свободе. К свободе «от» — и к свободе «для».
К возможности прожить свою, а не навязанную кем-то жизнь. К мании разноликого творчества, обуревающей танцовщика с тремястами спектаклями в год. Все детали биографии, использованные в этом не балете даже, а придуманном Серебренниковым конгломерате танца, драмы и оперы, работают на такую идею.
Композитор Илья Демуцкий, по его словам, творил партитуру по наказу хореографа: написать с эмоциями, «чтоб прям душу рвало». Музыку, которую оркестр Большого театра играл под управлением дирижера Антона Гришанина, отдельно вряд ли будут слушать, но она идеальна для балета-байопика: автор бесхитростно, почти без иронии, оперирует готовыми клише, что и воссоздает нужную картину.
Сам Демуцкий рассказывает о «примитивной, удушающей музыке» в эпизоде ленинградской балетной школы, о «патриотической удушающей советской песне», о миксте нескольких классических балетов, перетекающих друг в друга и обратно — так нам напоминают о коронных партиях Нуреева.
Есть еще вальсики и марши, цитируемый Малер, обработанный Люлли с Рамо и джаз с саксофоном. И все покорно звучат «в ноги». Кроме грустной татарской песни, возникающей в ключевые моменты жизни.
Идея вспомнить вехи биографии через вещи героя, посмертно продаваемые на аукционе, в балетном театре не нова.
Но в нынешнем спектакле – сквозь призму реальных посмертных аукционов Нуреева — это драматургически работает. Сквозной персонаж балета — Аукционист (Игорь Верник), распродающий документы, картины, мебель и личный остров Нуреева.
В продаже дневник успеваемости Рудольфа, а на сцене танцкласс ленинградского балетного училища имени Вагановой, с конъюнктурно сменными — от Николая Второго до Хрущева — портретами вождей на стене и бессменной рутинной ежедневного экзерсиса.
С талантливым юным эгоцентриком Рудиком, вихрем – он все делал вихрем — врывающимся на сцену, в действие, и грубо пихающим партнершу.
На аукционе интимная записка, а на сцене дуэт с брутальным скандинавом Эриком Бруном — коллегой, наставником в профессии и любовником по жизни, человеком контрастных, по сравнению с Нуреевым, качеств. Выразительный Денис Савин (Брун) в черном и смятенный Владислав Лантратов (Нуреев) в белом.
Хореография Посохова здесь удивительная: как можно было достичь одновременно откровенного эротизма и воплотить несомненный душевный, артистический порыв? Если вообще говорить о танцах этого балета, то они сделаны уверенной рукой, которая знает толк в небанальном комбинировании классических па. И в уместной пластической интонации, придающей обычному — необычный смысл, а привычному – довольно неожиданный ракурс.
Типичная для Серебренникова саркастически-социальная сцена побега в Ле Бурже, когда родина, насильственно тянущая артиста в цепкие объятия, воплощена в казенном женском хоре в плюшевых платьях, с солисткой (Светлана Шилова), штампованно поющей о любви к отечеству.
А в Европе — вольная жизнь, среди молодежи в костюмах прет-а-порте, гулянка у богачей в шубе на голое тело, перемигивания с компанией упоительно порочных («манких», как сказано в либретто) трансвеститов в Булонском лесу.
Завсегдатаи «Гоголь-центра» весь спектакль отмечали кое-какие, то здесь, то там, отсылки к «Машине Мюллера». И, наконец, съемка обнаженного Рудольфа у фотографа Аведона, Да, знаменитая фотография с голым телом анфас, бурно обсуждаемый хит летних репетиций, теперь в глаза не маячит. Самое интересное в проекции срезает линия окна.
Можно сгоряча подумать, что так, с остроумным и злым смаком, будет до финала: мало ли что учудил по жизни эксцентричный нуреевский гений! Хотя мы любим его не только за это. Но второй акт меняет дело.
Аукционист, что двигал действие рассказом о жизни, теперь говорит о творчестве. Грядет череда перефразированных Посоховым ролей Нуреева. От его «барочного» балетика «Сюита Баха», здесь поданного как нарядный апофеоз а-ля семнадцатый век. С выходом Короля-Солнца со свитой, на пару с разодетым в пух и прах контртенором в золотой маске. (Художник по костюмам Елена Зайцева постаралась).
Через дуэт Руди с любимой английской партнершей Марго Фонтейн (Мария Александрова), напоминающий об их коронном спектакле «Маргарита и Арман». И грезы Нуреева, парафраз его Лунного Пьеро из одноименного балета на музыку Шенберга.
Тут, кстати, поет та же Шилова, но уже не в плюше, а в черной коже, что не мешает ей вставлять прежнее, рефренное, мучительное для героя: «Родины себе не выбирают».
Аукционист зачитывает письма, написанные сейчас, в 2017 году, соратниками и учениками Нуреева. Звучат пафосные воспоминания, а Вячеслав Лопатин и Светлана Захарова (оба превосходны) их как бы «отанцовывают».
Пафоса иной раз слишком много, как и произносимого текста, и повторений аукционных сцен. Да и хороший, но слишком интеллигентный для этой роли танцовщик Лантратов, обладающий отнюдь не нуреевским темпераментом, все-таки не передает его легендарную грубоватую харизму. Так что яркая нецензурная брань, которую Нуреев, всесильный глава балета Парижской оперы, обрушивает в спектакле на труппу, кажется насущно необходимой художественной краской.
Но пафос — это дорога к реально трогающему финалу, когда на аукционе продают последний лот — дирижерскую палочку.
По сцене плывут Тени из балета «Баядерка», которыми слабеющий Нуреев руководит из оркестровой ямы. Постепенно музыка затихает, Рудольф управляет тишиной. И это трижды символ. Нуреев в последние годы серьезно увлекся дирижированием. А своей «Баядеркой», которую он репетировал с артистами Оперы полумертвым от СПИДа, «дикий зверь» попрощался с миром: после премьеры в октябре 1992 года он прожил всего три месяца.
