«У всех пианистов есть одно общее качество – неуверенность»

«Конечно, мне кажется, если бы я не был хорошим пианистом, я бы стал сочинять. Но когда приходит эта проклятая революция, каждый делает что умеет».

«Моцарт – это один из лучших фортепианных композиторов. У него все пианистично. У него все чисто и красиво. И последние части никогда не бывают слабыми, как у многих других композиторов. Артур Рубинштейн играл в старости много концертов Моцарта. Он говорил мне: “Только теперь я могу играть его. Он писал музыку для старых детей вроде меня”. Знаете, кто, по-моему, очень хорошо играл Моцарта, кто настоящий моцартист? Это Эдвин Фишер, пианист из Швейцарии». (Здесь и далее – цитаты из книги Дэвида Дюбала «Вечера с Горовицем»; перевод с английского С. Грохотова; М.: «Классика XXI», 2001)

«Я скажу, что Шопена нельзя играть изнеженно. Может, он и весил девяносто фунтов из-за туберкулеза, но в музыке он – лев. Музыка Шопена мужественная, а не слащавая и болезненная. Он не какой-то маменькин сынок. Вы знаете позднюю лондонскую фотографию Шопена? На ней запечатлен самый печальный человек на свете, умирающий, бездомный, без денег – это не денди. На этой фотографии человек великой силы».

«У Моцарта, Шопена, Шумана, Баха и Гайдна были такие же кровь, жилы, пульс, такое же сердце и мозг, как у нас сегодня. Могут быть изменения в окружающей обстановке, но человеческая сущность одна и та же. С того момента, когда человек услышал пение птиц, он любит музыку. Ничего не меняется. Почему мы сегодня так боимся выражать в музыке свои чувства? Моцарт был так же грешен, как мы. Он умер, потому что слишком много пил, но в своей музыке он парил в высших сферах. Он пел как птица. Великие композиторы были людьми, и я люблю их как людей».

«К сожалению, очень немногим из слушателей открывается духовное послание, содержащееся в музыке великих композиторов. Гораздо больше тех, кого музыка просто волнует. Но основная масса вообще рассматривает концерт как общественное мероприятие: им надо, чтобы их увидели в зале».

«Для меня тишина в зале – это уже успex. Я хочу, чтобы можно было услышать звук падающей булавки. Никто не должен кашлять. Пусть они умрут, прежде чем закашляют!»

«Я бы предпочел играть перед залом, полным хороших пианистов. Они по крайней мере понимают, что такое хорошее исполнение. Знаете, между намерением и воплощением почти всегда бывает большой разрыв, целая пропасть. Этот разрыв доставляет много страданий. Критик, ругая концерт, и не представляет, сколько вы трудились над тем, чтобы довести crescendo до конца, хотя вам и не удалось выполнить свое намерение».

«Мир, как известно, полон предрассудков и ненависти. Но я, между прочим, для того и тружусь, чтобы сократить разрыв между замыслом и его осуществлением. Я чувствую, что если мне удается сотворить красоту, выразить чувство и хоть немного приблизиться к совершенству – тогда я помогаю преодолеть пропасть, где живет невежество».

Триумф Горовица в Москве. Апрель 1986

«Великий виртуоз вернулся к себе на родину после шести бурных десятилетий. В России душевный мир Горовица подстерегала опасность эмоционального срыва, но вместе с тем это была страна с великими традициями, страна великих исполнителей и преданной публики. Возвращение в Россию было для него необычайно важным».

«Я буду первым артистом, который возвращается для того, чтобы открыть двери между двумя странами. Недурная роль, да? Но это вполне типично для них: я есть, и вроде бы меня нет. Посмотрим, как все пройдет… Может быть, никто не обратит внимания на мой приезд».

«В Москве 20 апреля 1986 года слушатели сидели как завороженные: Горовиц похитил их сердца. Концерт завершался большим As–dur‘ным полонезом Шопена, после чего пианист несколько раз выходил на вызовы. Наконец Горовиц выразительно похлопал свой рояль и улыбнулся залу. В глазах его стояли слезы, он был тронут. Он поднял руку, останавливая овации, и сыграл свой первый бис – сладостные “Грезы” из “Детских сцен” Шумана. Под звуки этой пьесы камера задержалась на портретах Антона Рубинштейна, Шопена и Шумана, глядящих со стен легендарной Московской консерватории. <…> Там не было советских бюрократов. Присутствовали лишь подлинные поклонники Маэстро. Он был в ударе, и с самой первой пьесы в зале воцарилась особая атмосфера. Казалось, игра Горовица сняла бремя гнета с плеч людей, сидевших в зале. Действительно, это событие открыло новую эпоху в российской истории».

«Увы, мне удалось выступить в Москве лишь один раз. Я рад, что концерт можно было увидеть по телевидению, но телевидение не передает реальность, даже если это прямая трансляция. Нет, нужно слушать музыку только “живьем“. Когда она транслируется, она дурно звучит».

«Записи – это страшная вещь. Вы меняетесь, а они остаются прежними. Они преследуют вас, как призраки. Видеозаписи – те еще хуже!»