— Есть цели, заявленные в Основах культурной политики, и есть бюджетные деньги, которыми распоряжается министерство. Как соотносятся цели и деньги?

— Весь невеликий бюджет Министерства культуры разложен по полочкам много лет назад. Есть мероприятия, которые поддерживаются из года в год, из крупных: Чеховский театральный фестиваль, Московский кинофестиваль, «Золотая маска», «Кинотавр», Пасхальный фестиваль и многие другие. Но денег всегда не хватает. По сути, Министерство культуры в условиях недостатка финансирования вынуждено лавировать между мероприятиями, чтобы выкроить свободные средства для каких-то прорывов. Что мы для этого сделали? Первое: с тяжелым сердцем закрыли ряд низкоэффективных по нашим показателям мероприятий либо тех, которые явно не соответствуют Основам государственной культурной политики. Некоторые серьезно секвестровали. Второе: создали специальный департамент, который занимается детальной перепроверкой всех финансовых заявок. Это позволило дать экономию в бюджете ведомства до двадцати процентов.

— По российским меркам двадцать процентов — это не так уж много…

— Кое-где есть и пятьдесят. Два года назад мы «рубильником» остановили финансирование одного известного театрального фестиваля и затребовали детализированную смету. Ранее мы на него тратили фиксированную сумму — десятки миллионов рублей. На что? Те сметы, которые нам прислали, поражали воображение. В рамках фестиваля нам предъявлялись к оплате счета, например, за гастроли в Москве одного английского театра. Труппа летела по маршруту, кажется, Гонконг—Москва—Лондон, делала остановку в Москве на несколько дней. При этом мы оплачивали билеты по всему маршруту, под его выступления по коммерческой цене арендовали зал, платили театру гонорар и оплачивали всевозможные расходы от отеля до автомобилей. Плюс ко всему сверху платился гонорар организаторам за продумывание столь гениального маршрута, хотя понятно, что труппа просто возвращалась домой с гастролей в Азии…

— …и решила зашибить немного денег в Москве…

— …и тут нашелся некто, готовый им оплатить все расходы по авиаперелету. Причем билеты на спектакли стоили в кассе до пяти тысяч рублей, а все доходы от их продажи шли опять же дирекции фестиваля. Вот таких интересных мероприятий в бюджете Минкульта было немало. Многие «культурные инициативы» параллельно исторически получают дотации у правительства Москвы, от спонсоров, в результате идет двойное-тройное финансирование.

В общем, умное телятко двух маток сосет. Теперь мы вместе с Москвой разбираемся, за что платим мы, за что они, за что платят спонсоры, почему столько стоят билеты. И самое главное, на выходе смотрим, во сколько нам обходится один зритель. В идеале мы должны стремиться к тому, чтобы дотировать не какое-то абстрактное учреждение или фестиваль, а конкретного зрителя.

Поймите: я никого не обличаю и не уличаю. Были одни обстоятельства и в них — соответствующие правила. По этим правилам жила отрасль. Объективные обстоятельства сейчас другие, и мы с коллегами по цеху ищем другие механизмы. Это рабочий процесс, нравится он кому-то или не нравится.

Что сейчас делает департамент контроля? Снижает все сметы. То же самое делается на торгах по строительству. Там мы сразу на входе сказали: «Ребята, приятно познакомиться! Всем минус 15 процентов». Надо сказать, ни одна из реставрационных компаний от госзаказа не отказалась. Средняя скидка от цены на реставрацию, уже прошедшую госэкспертизу, по итогам конкурсного снижения в 2011 году составляла 1,1 процента. Для сравнения: последний конкурс на реставрацию Новодевичьего монастыря прошел со скидкой 25 процентов! При этом мы уже третий год не применяем так называемые ежегодные инфляционные корректировки к реставрационным расценкам, а это пять—восемь процентов в год, итого еще минус 15–20 процентов!

Правда, есть исключения. Например, на Соловках тяжелые условия, желающих работать мало, поэтому и скидка на торгах объективно получается меньше. Так и высвобождаются средства в условиях жесточайшего финансового дефицита. В целом за те же деньги мы строим больше, чем раньше, стараемся проводить больше мероприятий в условиях общего секвестра бюджета министерства в 2015 году — полностью за счет экономии и перераспределения ресурсов, сохранили финансирование в рамках базового госзадания всем нашим подведомственным музеям, библиотекам, музыкальным и театральным организациям.

— Каким образом распределяются деньги между театрами?

— Для них мы с прошлого года поэтапно разрабатываем типовые нормативы. Это сложная система: столько-то на метр квадратный, столько-то на человека, такая-то будет цена новой постановки, столько-то на гастрольную деятельность. Начиная с прошлого года система постепенно унифицируется и приводится в порядок.

— А раньше как было?

— Раньше просто отталкивались от исторически сложившегося финансирования. Еще с советских времен. Но в будущем нужно, безусловно, переходить от этой сложной, запутанной системы к дотированию конкретного театрального или филармонического билета. Это будет справедливо, и это будет объективно. Но проводить эту революционную реформу финансирования театральной отрасли министерство будет очень осторожно и аккуратно, не рубя шашкой. Там есть нюансы и с имуществом, и с новыми постановками. Будем считать, советоваться с театральным сообществом.

— Это попытка создать некий кадастр культурной деятельности?

— Это попытка соотнести госдотации с задачами и с реальностью. Смотрите: формальная госдотация на одно представление — я сознательно немного утрирую — в Большом театре больше, чем в Мариинском. Почему? Так сложилось. В Мариинском просто исторически было больше представлений, а в Большом — меньше. А теперь попробуй сократи. Невозможно. Там же люди, зарплата, звезды, огромная недвижимость, мастерские, реальное и сложное хозяйство…

После перестройки практически вся культура осталась на бюджете у государства. Доля частных инвестиций ничтожна. При этом само государство довольно сильно скукожилось: активы ушли в рынок. Киноотрасль была прибыльным делом, а сейчас стала дотационной. Естественно! Потому что кинотеатры стали частными, киностудии стали частными, дистрибуторы стали частными. За государством осталась только одна функция — размещать госзаказ на киностудии. Всё.

У нас лишь несколько киностудий, которые остались госсобственностью: «Мосфильм», «Ленфильм», Свердловская киностудия, существующая главным образом на бумаге, Северо-Кавказская, Казанская. Но это не совсем такие студии, как в Голливуде. Это просто павильоны разной степени ухоженности с оборудованием, которые сдаются в аренду частным производителям. Это не фабрика. Это заводские цеха, иногда со станками. То, что выпускает сама кинокомпания «Мосфильм», — редкое исключение. В основном там занимаются производством частные компании.

— А вообще «Мосфильм» рентабелен?

— «Мосфильм» — прибыльное предприятие. По нескольким причинам: во-первых, там очень толковый менеджмент, во-вторых, они получают роялти еще с советских фильмов, в-третьих, они, по сути, эксплуатируют советское наследство, но главное — провели его серьезную модернизацию, вложили деньги.

Вот на «Ленфильме» был другой менеджмент, который, скажем откровенно, способствовал растаскиванию студии по частным каналам. В последнюю секунду это остановили. Кое-что спасли. Теперь киностудия очень медленно, постепенно, но все же возрождается. С государственной помощью. Ялтинскую студию просто похитили. И у нас, и у Украины. Сейчас идет тяжба по возвращению ее в собственность Крыма. Вся цепочка оказалась искусственным образом разорвана. Если в Америке она создавалась естественным путем, в рынке, то у нас она такая, какая есть.

— Насколько ныне действующая система распределения госдотаций соотносится с той, что действовала в советское время?

— Советские культурные институции были экономически эффективны лишь в отдельных случаях: отчасти кино, отчасти — цирк, где государство владело всей цепочкой и не было возможности увести прибыль. И то, все мы знаем, на билетах мухлевали, а кто не знает, пусть смотрит фильм «Высоцкий. Спасибо, что живой», там все показано. В остальном было сметно-дотационное финансирование. Мы же выстраиваем систему, где сохраняется в целом государственное патронирование культурной отрасли, но без узаконенного диктата: ищем с коллегами нормальные параметры взаимопонимания, сочетания интересов — будем называть вещи своими именами — государства (не только как мецената, но и как инвестора) и творческой среды. Это и есть развитие. И не забываем, что хоть какой-то, но сегмент негосударственного финансирования в культуре тоже есть. И его мы тоже должны холить и лелеять.

Принцип возвратности

— Известный продюсер Сергей Сельянов, будучи в целом благодарным за то, что делается государством в сфере кино, высказывает сомнения в оправданности принципа возвратности в отношении тех денег, которые государство выделяет кинокомпаниям на съемки фильмов.

— Сельянов — оборотистый парень, каким и должен быть успешный бизнесмен хоть в промышленности, хоть в кино. Он хочет, чтобы ему дали денег на кинопроизводство просто так. Идея Фонда кино была абсолютно правильной, но тот принцип, по которому поначалу раздавались деньги, породил иждивенческие настроения. Принцип изначально был такой: государство давало денег, тогда это было около трех миллиардов рублей, или ста миллионов долларов, которые должны были не только поддерживать, но и стимулировать развитие отрасли и делились примерно между десятью компаниями-мейджорами. Условие: снимайте что хотите. Главное — увеличивайте долю отечественного кино.

Упрощенно — это все равно что Минкульт выберет десять реставрационных компаний, раздаст деньги и скажет: сделайте, чтобы фасадики были приличные. А что вы будете делать, почем, какие вы будете выбирать объекты, сколько это будет стоить в расчете на объект — это неважно. Будем оценивать по фасадам. Конечно, этот подход и породил то, что я называю синдромом Сельянова: «Я сам лучше знаю, на что тратить бюджетные деньги. Вы мне дайте и отойдите. Ждите».

Результат: кто-то на эти десять миллионов в год снимал пять фильмов с хорошей кассой, кто-то, вы не поверите, не снимал ни одного. Собирали деньги в кубышку. В этом году десять, в следующем — десять, потом поступает заявка еще на десять: «У нас очень дорогой проект!»

— Так деньги в кубышке, или они уже потрачены?

— Это понять невозможно. Вероятно, деньги, назовем вещи своими именами, на депозите. Спрашиваем: «А почему вы до сих пор еще ничего не сняли?» — «Мы прикинули, посчитали: наш фильм будет стоить очень дорого. Начинаем искать соинвесторов».

Да, кто-то снимал очень удачно, это давало и кассу, и долю российского кино, и кино было хорошее, а кто-то — крайне неудачно. Нередко фильмы вообще не попадали на экраны. Объяснялось это так: «А что? Это моя творческая неудача». Де-факто абсолютно невозможно отследить, какую прибыль при этом закладывают компании в процесс производства. Может быть, кто-то еще из своего кармана доплачивал, лез в кредиты, закладывал квартиру, а кто-то, кто его знает, сразу забирал себе «положенную маржу», а на оставшиеся деньги «снимал».

Есть тем не менее факт: какие бы издержки мы ни находили в той изначальной схеме, она в реально имевшихся обстоятельствах способствовала решению поставленной задачи. И мы сегодня видим успехи нашего современного кино и на фестивалях, и на экранах, и в кассах наших кинотеатров. Теперь, как я уже сказал, у нас при сохранении стратегического подхода новые задачи, новые обстоятельства, новые возможности поступательного развития. И они требуют новых механизмов. И это тоже, повторяю, рабочий процесс.

Кстати, и по старым правилам кое-что предполагалось к возврату в фонд по итогам проката. Но это было скорее на уровне статистической погрешности, примерно так: «Пять процентов от выручки, которую мы сами себе посчитали, в случае достижения порога окупаемости». Эту систему мы решительно поменяли. Деньги делятся на две части: возвратные и невозвратные. Мы, конечно, в идеале за то, чтобы они все были возвратные, но понимаем, что к этому лучше идти постепенно. Сейчас возвратных сорок процентов. По сути это государственный кредит без залога и обеспечения, под «кредитную» историю успеха. Например, продюсеры «Горько», у которых есть история успеха, говорят: «Мы хотим “Горько-2”». Наша позиция: «Понятно, что вы хорошо продадитесь. Вот вам возвратные деньги. Как только фильм выйдет в прокат, через полгода вернете».

Есть еще шестьдесят процентов — безвозвратные деньги, за которые и идет, естественно, самая большая борьба. Здесь тоже введена многоступенчатая система отбора фильмов: экспертное решение, потом попечительский совет, обязательная публичная защита проекта. Такая же защита, питчинг, кстати, и в министерстве — при получении субсидии на кино. А раньше было как: пришел, сдал заявку, из черного ящика получил ответ. Тебе сказали, прошел или не прошел. Как принимались решения, можно догадываться.

— Поскольку желающие взять возвратные деньги есть, значит, их все устраивает?

— Желающих колоссальное количество. Конкурс — как в МГИМО на каждое бюджетное место. А условный Сельянов просто не хочет деньги отдавать. Кинофильм — это же коммерческий риск. Кто же на его месте захочет? Все хотят, чтобы государство их просто проспонсировало. В этом году Сельянов подал заявку на получение дотации на очередные «Три богатыря». Отличная серия мультфильмов, но у меня, скажу осторожно, нет уверенности, что попечительский совет поддержит его на безвозвратной основе. Ибо это хороший коммерческий продукт. Он не только окупится, но еще и денег студии принесет. Должны ли мы поддерживать это проект? Должны! Поэтому он получит деньги под нулевой процент, а через год или два, после выхода фильма, — отдаст. Разве это плохо? Во всех бы отраслях так было! Нам бы такое в сельское хозяйство…

Система возвратности работает практически безупречно. Несмотря на кризис деньги отдают. Прокатывают фильм, получают обратно вложения и отдают. Бондарчук взял по старой схеме безвозвратные деньги на «Сталинград». Фильм оказался коммерчески успешным, Федор Сергеевич — молодец, но фонд на этом не заработал. А вот «Духлесс-2» уже получил частично возвратные деньги и, кстати, весьма неплохо прокатался.

В 2011 году при поддержке Министерства культуры снималось 400 документальных фильмов. На телевидении не выходил практически ни один из них. Ни один! Я говорю: «А зачем вы их снимаете?» Отвечают: «Мы поддерживаем отрасль». Может быть, поддерживать документалистов менее изобретательно — просто сразу раздать им деньги напрямую? Как пожизненную стипендию? Заодно сэкономить на чиновниках, распределяющих эти деньги.

— Может, продуктами?

— Зачем имитировать господдержку? Поэтому мы сейчас и финансируем меньше: где-то 200–250 докфильмов. При этом мы платим за кино неплохо, зачастую больше, чем партнер — телеканал. Но при этом требуем поддержки со стороны ТВ-канала. Если этого нет — до свидания! Идите сначала договоритесь с телевидением, чтобы мы знали, что проект им интересен. Что его увидит зритель. Исключения есть: или сам фильм должен быть чем-то невероятно социально значимым, или автором должна быть звезда документалистики, чтобы получилось яркое фестивальное документальное кино, такие тоже есть. Если ты хочешь снять для себя, то и снимай на свои деньги для себя. Мы поддерживаем или то, что идет на канал, или возможную фестивальную победу. На документальный фильм мы сейчас даем от миллиона до семи миллионов рублей, а раньше был потолок семьсот тысяч. Вообще же, если оценивать по числу международных фестивальных призов, то Минкультуры в прошлом году поставило абсолютный рекорд, даже за вычетом «Левиафана». Столько наград давно не получали фильмы, сделанные при поддержке Министерства культуры.

Богатые и бедные

— Региональные музеи: в чем там проблема? Как в них вдохнуть жизнь? Есть ли успешные примеры?

— Все музеи разные. Есть музеи относительно успешные, есть бедные.

— С чем связаны эти богатство и бедность?

— Это связано с исторически сложившимся финансированием. Система государственных заданий, которая была введена несколько лет назад, де-факто повторила сметный подход. Вот если было раньше в музее Икс финансирование «от затрат на содержание» — 100 миллионов рублей в год, то когда перешли на систему госзаданий, которая, безусловно, разумная, взяли ту же самую сумму, те же 100 миллионов рублей, просто переписали ее и назвали госзаданием. У музея спросили: «Сколько вы делаете выставок в год?» — «Пять». — «Мы напишем вам десять миллионов на выставки. В следующем году с вас тоже пять выставок. Площадь у вас какая?» — «Тысяча метров». — «Оставшиеся деньги делим на тысячу метров, у вас будет такой норматив». И эти нормативы в каждом музее совершенно разные. Сознательно упрощаю для читателей, но принцип именно такой.

— Для примера: в Тюмени есть отличная библиотека, мирового уровня. Это центр культурной жизни города. Ведь музей тоже может стать аналогичной площадкой.

— Именно. Такие задачи стоят перед каждым музеем. Они должны стать центром культурного просвещения. Да, за многие годы сложились требования, что приоритетная функция музеев — сохранение фондов. Мы предложили другой подход: то, что вы хранители, — архиважно, но вы в первую очередь должны быть просветителями, отталкиваясь от того наследия, которое поколения наших предков собрали и сохранили. Вы должны рассказывать, просвещать, формировать мировоззрение молодежи.

— Это пока тяжело идет?

— Уже намного легче. Ведь наши музейщики — люди высокопрофессиональные и по-настоящему самоотверженные. Как же нам с ними общий язык не найти? Даже самые консервативные перестраиваются довольно успешно. А очень многие всегда, без всяких установок министерства, так работали. С первого января этого года мы сделали во всех федеральных музеях бесплатный вход детям до 16 лет. Независимо от гражданства. Кое-кто был против: по их словам, это большое выпадение внебюджетных доходов. А мы просто запросили у музеев, сколько они получают от продажи билетов несовершеннолетним, не считая экскурсионного обслуживания. Выяснилось, что по всем федеральным музеям страны на эту статью доходов приходится 220 миллионов рублей. Потом запросили подтверждение этих данных — с подписью, с печатью. И сказали: «Все. С первого января вход для всех детей бесплатный, эти 220 миллионов, под которыми вы подписались, вам будут компенсированы из бюджета». Из того, что мы надергаем на экономиях, на скидках, на отказе от ненужных мероприятий. Казалось бы, мелочь, но это революционная вещь, об этом все говорили 25 лет, Дума несколько раз рассматривала специальные законопроекты, а все не шло.

Сейчас половина регионов (многие музеи находятся в их подчинении) уже поддержала нашу инициативу. Хотя первая реакция была удивительная. Не поверите, один высокопоставленный чиновник, который до этого многие годы проработал директором музея, прибежал ко мне и сказал: «Я, конечно, выполню ваше указание. Но вы мне объясните: а зачем вы это делаете? Вы же понимаете, что дети в музее — это зло. За ними не уследишь. Не дай бог, их число увеличится! Все музейщики до одного будут против».

Самое смешное, что даже Сергей Капков, предыдущий руководитель московского департамента культуры, при всей своей продвинутости написал мне на трех страницах, почему бесплатный вход для детей для Москвы нерешаемая задача. Москва — регион с бюджетом на культуру, сопоставимым с общефедеральным. Казалось бы, для них это вообще ничто, пыль. Боюсь, они и не пытались посчитать объективно. Удивительно: в части парков Капков — бесстрашный революционер, а к музеям боялся и подойти.

Повторюсь, глубоко убежден, что государственные музеи для того и существуют, чтобы туда — в идеале бесплатно — могли ходить все граждане России, не только дети. Это в идеале. Ведь музеи и так на государственном бюджете. Задача музея — просвещать. Так давайте хотя бы начнем с детей. И вы знаете, прошло три месяца — все успокоилось. Более того, растет посещаемость. Особенно семейная — родители с детьми.

— Первоклассные коллекции музеев сделали цари и царицы, и с тех пор они не пополняются. А почему сейчас не выделить для этого средства? В конце концов, это не такие большие деньги, за миллион долларов можно купить первоклассные вещи.

— Министерство выделяет деньги на пополнение музейных коллекций. Обычно порядка 100–200 миллионов рублей в год. Списки составляет специальная комиссия. Как вы понимаете, в спорах, доходящих до драки, рассматривается, что, где и почем покупается. В прошлом «тучном» году, году культуры, в экспериментальном порядке была выделена большая сумма — миллиард рублей, тогда 30 миллионов долларов. Это было очень важное решение президента: впервые в российской истории с 1917 года начать систематическое пополнение музеев. Много достойных вещей было приобретено. Но не обошлось и без эксцессов.

Комиссий и диспутов было количество невероятное, кляуз, обвинений, писем в прокуратуру друг на друга… Антикварный рынок тут же пополз в гору: «Начались госзакупки!» То, что стоило два года назад 100 тысяч долларов, тут же стало двести. А тут уследить за коррупционным моментом почти невозможно, хотя комиссия и согласовывает стоимость каждого предмета.

— В этом случае эта система: комиссии, тендер, конкурс — не сработает. Здесь можно только на доверии работать. Должен быть человек, о котором мы знаем, что он не украдет, не будет поднимать цену на антикварном рынке.

— Доверие в системе закупок на бюджетные деньги — прямой путь в места не столь отдаленные.

— Не все же воруют.

— Система оказалась к этому не готова: рынок перегрет, а запасники музеев и так переполнены. Я убежден, что эпоха формирования больших музейных коллекций прошла. Сейчас нужно, чтобы меценаты и государство точечно дополняли то, чего в коллекциях не хватает. Недавно вот продавалась ценная часть архива Юсуповых в Париже. Попросили Вексельберга, он поехал, с ним поехали эксперты из Росархива, оценили, и он напрямую из своих денег купил, а потом просто подарил это государству.

Лучшая в мире

— Как вы оцениваете нашу музыкальную школу: она сильно разрушена?

— Лучшая в мире.

— Все еще лучшая?

— Однозначно.

— Несмотря на то что сотни, тысячи музыкантов уехали за границу?

— Многие возвращаются. Не знаю, как по нынешнему курсу, но еще год назад наши театры платили больше, чем Венская опера, и у нас другие возможности для роста и профессиональной реализации.

— Я не разбираюсь, но говорят, что оркестр Венской филармонии играет получше наших…

— Оркестр Мариинского театра, особенно когда им дирижирует Гергиев, и целый ряд других, в первую очередь оркестры Темирканова, Юровского, Плетнева, Спивакова, — это оркестры не просто первой двадцатки, они просто лучшие в мире. Топ-лист должен начинаться с них, а потом уже Лондонский, Амстердамский, Венский и все остальные.

Что касается российского образования, и музыкального, и хореографического, оно до сих пор самое востребованное среди иностранцев из всех видов образования в России. Если мы с вами придем в училище Большого театра (сейчас называется Академия хореографии) или в Вагановку, то увидим, как много там студентов из Европы, Китая, Японии, США. Потому что ничто не сравнится с нашей хореографической школой. То же самое относится и к консерватории, в меньшей степени к кино и театральному искусству — там многое завязано на речи. Я убежден, что в эти учреждения надо вкладываться.

А у нас вот диспут с «Яблоком» в Москве и некими высокопоставленными местными жителями, которых Митрохин подзуживает. Они мешают строительству дополнительных площадей для бывшего училища Большого театра на Фрунзенской набережной — Московской академии хореографии. Там в советские годы была построена только половина училища, но земли отвели на два корпуса, причем при тех, еще советских, очень жестких нормах и правилах, которые не позволяли строить здания рядом.

Я изучал советский проект, старый, еще сделанный на кальке карандашом. Его не успели реализовать, потому что на каком-то этапе подвисло финансирование, потом Союз развалился, и все встало. Мы решили этот проект завершить. Завершили проектирование, нашли средства, готовы были в этом году выйти на площадку — и к 2018-му праздновать новоселье. И тут началось: оппозиция, протесты, слушания, пикеты. Почему никто не протестует, когда строятся эти безумные жилые башни? А там здание четыре этажа вровень с существующими. «Яблочники» орали: мол, здесь будет одиннадцатиэтажный бизнес-центр. В действительности речь идет о четырехэтажном общежитии балетного училища, которое строится для того, чтобы в нем жили наши и иностранные дети.

Кстати, уверен, что, если иностранная девочка или мальчик с десяти до шестнадцати лет отучатся в нашем училище, они всю жизнь будут хранить теплое отношение к России. Никто не продает свою молодость. Мы убиваем всех зайцев сразу: получаем валюту за обучение, используем ее на развитие нашей отечественной хореографической школы и создаем при этом собственных «агентов влияния» — по-моему, «мегамягкая» сила. Что еще надо для счастья?