Первый концерт Чайковского я играю всю жизнь. Это сочинение связано в моей душе с образом моего отца, Владимира Николаевича Гаврилова, художника, получившего признание во время хрущевской оттепели. Я вспоминаю его хранящуюся в Третьяковской Галерее картину «Свежий день». На ней изображена девушка в белой юбке, платочке и желтой короткой кофточке. Девушка стоит в лодке. С озера – ей в спину – дует свежий ветер. Девушка смеется, радуется. И мне хочется радоваться, когда я играю первый концерт. Радоваться чудесной музыке и скорбеть о безвременно ушедшем отце. Перед отъездом отца на выставку его друга в Твери в 1970 году (там папа умер скоропостижно, 47 лет от роду), я обещал ему выучить этот концерт за неделю. Он тогда рассмеялся и сказал: «Не думаю, что это реально». Свежий, сладкий, мелодический ветер жизни, дующий прямо через сердце – такова музыка первого концерта Чайковского. 35 лет я играл этот концерт так – беззаботно, радостно, с восторгом. Упиваясь красотой созвучий, отдаваясь им. В то же время я ощущал, что что-то в ткани этой музыки – далеко не все так светло и радостно, как на пьяной русской масленице, что музыка Чайковского возвращает нас к чему-то колоссальному, добиблейскому, что на фоне гимнов радости и полноты бытия в этой музыке проскальзывают ужасы и срывы, слышатся страхи, угадывается мучительная внутренняя борьба, открываются не только лазурные перспективы, но и провалы во тьму.

Я много раз думал о первом концерте, он часто звучал во мне, приходил ко мне и заполнял меня. Подолгу не отпускал. Однажды, эта чудесная музыка взорвала мое сознание. Как будто в дзен-буддистском озарении, мне открылись «шифры» этого замечательного произведения. С тех пор я играю этот концерт иначе. Не все, к сожалению, можно сформулировать словами. Как известно, музыка начинается там, где слова теряют свою силу.

Первый концерт – это космос Чайковского, его Книга Бытия. В интродукции Чайковский представляет сотворение мира.

Могучие удары валторн – это дни, акты творения. Это слова Творца, это Его голос. Его пульсация. Трубы архангелов. Зов праотцов. Мощный крик пророков. Продолжает дело творения – кузнец-демиург, пианист. Он выковывает своим гармоническим молотком вселенную из хаоса. Вокруг него вращаются облака мелодической Славы Господней.

Сотворение мира композитор показывает нам с позиции Создателя, Чайковский не смотрит на эту сцену, не слышит ее, он сам творит. Не как продолжатель творения, как Бог. Необыкновенная популярность вступления концерта связана с тем, что композитор написал музыку такой мощи и красоты, что люди, даже не понимающие, «о чем» повествует эта музыка, «что» это такое, подчиняются воле автора. Внимают творению, восхищаются им.

Начало первого концерта – самая известная музыка на планете. За всю свою жизнь я не встретил ни одного человека, который не знал бы этого мотива – от крестьянина до короля. Задача исполнителя – сыграть интродукцию так, чтобы публика ощутила всем своим естеством сотворение мира как великое торжество и таинство. Сколько бы раз ни исполнял тот или иной музыкант это произведение, каждый раз он должен быть во время выступления демиургом, создателем вселенной. Тогда вступление не прозвучит ни вульгарно, ни помпезно, ни легкомысленно-вальсообразно. Не прозвучит и ложно-патриотически, отвратительно державно или тривиально-националистически. Не Россию для русских творил Бог и с ним Петр Ильич Чайковский, а мир! Тьму и свет. Воду и землю. Воздух и огонь.

Растения, зверей, рыб, человека. Народы земные. Таков охват начала этого концерта. Вселенский, космический охват. И в тоже время – начиная с главной партии первой части, музыка первого концерта – это личные переживания композитора. Чайковский, музыкальный гений, был человеком чрезвычайно чувствительным, ранимым. Его гомосексуализм, с которым он долго боролся, как с постыдным грехом, с трудом совмещался с нравами и понятиями общества того времени, со средой, в которой ему пришлось жить. Чайковский чувствовал себя в середине семидесятых годов девятнадцатого века как человек, смотрящий в глубокий провал. Жизнь «вне провала», однако, угнетала его. Он боялся отдаться своей чувственной природе – броситься в пропасть. Боялся «разбиться» на ее дне. Его ждала дружеская Голгофа – «суд чести». Этот же суд над самим собой проходил в душе композитора всю его сознательную жизнь. О своих мучениях Чайковский писал не раз в своих дневниках и письмах братьям. Страдания композитора нашли отражение в первой части концерта, с одной стороны наполненной любовью к жизни, а с другой – пронизанной ужасом перед ее реальностью и своей судьбой. Таков Чайковский – он все время находится между ужасом и восхищением. Между кошмаром реальности и упоением ею.

Первый концерт написан Чайковским еще в то время, когда он из последних сил подвергал себя чудовищному насилию, чтобы окончательно не прослыть «бугром» (активным педерастом) и хоть как-то соответствовать образу «нормального человека» тогдашнего общества. В 1876 году он даже женился. К концу семидесятых годов он уже «жил в провале». Жил в согласии с тем, что генетически предопределила природа. Но в начале девяностых – Чайковский все-таки «разбился». То ли добровольно, то ли с помощью холеры. Главная партия концерта, не случайно позаимствованная из грустной старинной песни бродячих слепых музыкантов, как бы несет в себе смертельную хрупкость Чайковского. Его отторженность, его надмирность. Его печаль. Побочная партия являет другую сторону его личности – нежную, любовную привязанность к земной жизни. Показав в главной и побочной партиях две движущие силы своей души, Петр Ильич музыкально пророчествует о том, что его ждет. Он воссоздает роковое стечение обстоятельств, которое в будущем приведет его к гибели. Начиная с первого концерта, тема неумолимого рока присутствует практически во всех симфонических произведениях Чайковского. В первой части концерта фатум манифестируют беспощадные тромбоны и мрачные фаготы. В конце разработки Чайковский воспроизводит диалог своего лирического героя (фортепиано) с силами судьбы (оркестр). Герой молит о спасении. Эти же мольба и трепет человека перед фатумом отображены и в сольной каденции. Начиная с «Allegro con spirito» исполнители играют обычно первую часть концерта в неверных темпах. Это приводит чаще всего к разрушению всей музыкальной архитектуры произведения. Как найти правильный темп аллегро?

В побочной партии указано – «tempo primo». Очевидно, однако, что побочная партия должна исполняться неторопливо и с любовью. «Tempo primo» относится, конечно же, к главной партии, а не к теме вступления. «Tempo primo» побочной партии должно быть в одинаковом темпе с главной партией «Allegro con spirito». Тогда сойдутся концы с концами. Обычно же «Allegro con spirito» исполняется в полтора, в два раза быстрее, чем надо. И фа-минорные oктавы в кульминации кажутся абсурдно быстрыми, а они должны исполняться в темпе без замедления. Если же темп навран изначально, то все произведение, естественно, приобретает карикатурные формы, лишается логики и рассыпается. Побочная же партия «poco meno mosso» обычно играется слишком медленно. Только после такой ревизии темпов становится ясно, какую глубокую, волшебную музыку написал Петр Ильич.Только в правильных темпах появляется возможность интонировать каждую ноту с бережностью и нежностью, достойной Чайковского. Во второй части концерта уже видны наброски к «Евгению Онегину». Умиротворенные картины русской природы, деревни, помещичьи усадьбы. «Выстрел» в репризе наводит мысли о дуэли Ленского и Онегина. Короткий речитатив фортепиано напоминает бормотание Онегина: «Убит, убит…» Тут же появляются музыкальные образы, чем-то напоминающие будущие темы из «Пиковой дамы». Французская песенка – бред или воспоминание старухи о танцах с французскими аристократами. Финал концерта оптимистичен. Композитор отходит и от Библии, и от собственных проблем, и целиком отдается экстатическому малороссийскому празднику. В финале концерта в музыке простираются рождественские волшебные ландшафты, танцуют герои раннего Гоголя, веселится мир. Первая тема знаменует собой «мужское» начало – это знаменитая песня «Выйди, Иваньку». Побочная партия манифестирует «женское» начало, пластику и негу малороссийских красавиц и юных красавцев.

В конце, перед кодой, по музыкальному небу первого концерта летит кузнец Вакула верхом на черте в Петербург к царице за черевичками для своей красавицы Оксаны. Экстатический этот полет заканчивается грохотом падения. Вакула приземляется во дворце, вокруг него танцуют полонез роскошно одетые вельможи, апофеоз этой сцены – торжественное появление Екатерины Великой.