Или: «вырвался из оков тоталитаризма». Последний тезис требует пояснения: слишком многие в своих мемуарах предстают идейными борцами с коммунизмом, который, естественно, пал благодаря их бурной деятельности при небольшом участии Александра Солженицына. Получается эффект «бревна Ленина» в изложении Сергея Довлатова: прочли многочисленные воспоминаниям старых большевиков — да и подсчитали, что вместе с Ильичом на памятном коммунистическом субботнике 1920 года бревнышко тащили примерно 200 человек.

«Розочкой на тортике» обычно служит тема антисемитизма: не секрет, что многие эмигранты — «лица еврейской национальности» (как говорилось в советских документах). Почему эти психологические мотивы так важны? Да потому, что они прямо влияют на стиль, интонацию воспоминаний. Пример — первая контрастная пара мемуаров, всколыхнувшая в свое время музыкально-театральную среду, — Галины Вишневской («Галина. История жизни». 1-е издание — 1991) и Майи Плисецкой («Я, Майя Плисецкая…»; 1-е издание — 1994). Важнейший психологический мотив первой книги (в целом, весьма интересной) — «Мне отмщение, и Аз воздам»; результатом становится весьма плоская, однобокая картина мира и новая мифология, которая немедленно приходит на смену разоблачаемой «старой». Плисецкая же сумела подняться над естественной обидой на страну: она рассказала о людях, и главным мотивом воспоминаний стала благодарная память.

Память сердца

Мемуары Артура Штильмана, замечательного скрипача, 13 лет работавшего в оркестре Большого театра и 23 — в оркестре театра Метрополитен-Опера, практически лишены идеологической заданности. И дело, прежде всего, в том, что эта книга у автора — не первая. Ей предшествовали книги «Певец Миша Райцин» (США, 1992), «Музыка и власть» (в Германии вышла в 2007, в Москве — в 2013), «Годы страха, годы надежд» (М., 2014), «В Большом театре и Метрополитен-Опера. Годы жизни в Москве и Нью-Йорке. 1966–2003» (СПб., 2015).  Кроме того, Штильман — автор статей и очерков в американских и российских газетах и журналах (в т.ч. еврейских), в также член редколлегии журнала «Семь искусств» и сетевого портала «Заметки по еврейской истории».

В какой-то степени, Штильман уже «отписался» на политическую и еврейскую темы — например, в книге «Музыка и власть», сложившуюся из самостоятельных новелл-историй. Среди них — известная, давно поросшая мхом и, как минимум, неоднозначная история «заманивания» ученика Яши Хейфеца Эрика Фридмана в Москву для участия в III Международном конкурсе имени Чайковского. Уговаривал Фридмана председатель жюри скрипачей Давил Ойстрах, и в позднейшем (начала 1990-х) изложении Фридман выставляет себя жертвой политической борьбы двух систем и желания «советских» унизить эмигранта и «антисоветчика» Хейфеца. Естественно, излагается история целиком с фридмановской точки зрения.

В основе нынешней книги — вариант 2014 с некоторыми дополнениями и открытием издательских купюр. Рамки повествования ограничены советскими годами жизни, причем акцент сделан на 1930-х – 1960-х. Перед нами проходит московское детство автора конца 1930-х, война и эвакуация, возвращение в Москву, учеба в Центральной музыкальной школе, а затем в Московской консерватории и аспирантуре. Цепкая память автора воссоздает московские улицы, дворы, квартиры, соседей, товарищей по играм и учебе и, конечно, родителей, родственников, педагогов. Мастер мгновенного словесного портрета, Артур Штильман предпочитает не бросать своих эпизодических героев, а в нескольких фразах проследить их дальнейшую судьбу.

Один из важнейших мотивов повествования — благодарность людям, которые в самых трудных обстоятельствах, часто рискуя карьерой, приходили на помощь нашему герою или членам его семьи. В антисемитскую кампанию начала 1950-х отец мемуариста, композитор и дирижер, один из родоначальников звукового кино Давид Штильман лишился работы и чудом избежал ареста. В этот момент на помощь пришли друзья и коллеги: скрипач Василий Петрович Ширинский, дирижер Григорий Арнольдович Столяров, военный дирижер Иван Васильевич Петров. Заступничество ректора Московской консерватории Александра Васильевича Свешникова помогло молодому скрипачу Артуру Штильману поступить в главный музыкальный вуз страны: случайно зайдя на экзамен по специальности и услышав игру абитуриента, А.В. впоследствии заставил преподавателя марксизма-ленинизма исправить непроходную «двойку» на спасительную «тройку».

Впечатления молодости

Без преувеличения, великолепны страницы книги, посвященные скрипке во всех ее аспектах (история, различные школы, манеры звукоизвлечения, педагоги ЦМШ и Консерватории, репертуар и т.д.). Человек исключительно широкого кругозора, Штильман подмечает все лучшее, что присуще лучшим скрипачам разных стран. Особенно убедителен автор в описании кульминационных впечатлений своей юности — первых концертах Исаака Стерна в Москве весной 1956, вечерах молодого Леонида Когана. Добавим к этому впечатление того же 1951: концерты дирижера Вилли Ферреро с Государственным симфоническим оркестром СССР.

Масштабная книга, в целом, выстроена весьма умело и логично. Однако при ближайшем рассмотрении видны и некоторые огрехи. Первый из них — неравномерность материала. О важнейших годах работы в Большом театре (1966–1979) рассказано гораздо конспективнее, чем о предшествующем периоде. Кажется, к концу повествования автору немножко не хватает пороху. Второй недостаток раскрывается именно в понимании того факта, что перу Штильмана принадлежат многочисленные газетные и журнальные статьи и несколько книг. Сюжеты «из старых тетрадей» не всегда органично встроены в общую канву. К примеру, последнюю часть книги утяжеляет пространная глава о французском шансонье, актере и режиссере Жаке Бреле. Сами по себе заимствования возражений не вызывают: читатель не обязан знать все литературное творчество Штильмана. Но бросается в глаза разность подачи материала, возникает стилистическая пестрота и эффект вставных эпизодов. И, наконец, неизбывная еврейская тема… не вдаваясь в детали, можно сказать, что чрезмерное внимание к ней выдает постоянного автора специализированных изданий.

И все же книга Артура Штильмана (особенно первая ее часть) вызывает огромную симпатию, ибо она написана человеком огромного эмоционального таланта. Штильман настолько детально помнит свои детские впечатления и переживания, что даже нельзя сказать, будто он их реконструирует. Скорее так — автор живет в своем детстве, культивирует детство в себе и при этом избегает преувеличенной сентиментальности и искусственности, часто свойственной пожилым людям. И в этой личной истории время можно попробовать на вкус, цвет или запах.