В изучении западноевропейской музыки классико-романтического периода отечественное музыковедение, одновременно, весьма преуспело и совсем не преуспело. При обилии работ, посвященных отдельным сочинениям, проблемам стиля, жанра, музыкального языка и формы (счет статей, заголовок которых начинается со слов «К вопросу о…» или «К проблеме…», пожалуй, идет на тысячи!), на русском языке не найти современных («младше» 25-30 лет) биографий — оригинальных или переводных — Моцарта, Шуберта, Шумана, Мендельсона, Вагнера, Рихарда Штрауса и других авторов первого ряда. В связи с распадом СССР публикация переводной монографии о Сибелиусе Эрика Тавастшерны застряла на первом томе.  Относительно больше повезло Малеру (фундаментальный труд И. Барсовой, впрочем, более чем сорокалетней давности; М., 1975) и Брамсу (монография Е. Царевой, 1986). Что уж говорить о таких специфических фигурах, как Гуго Вольф (1860–1903). Тем ценнее выглядит заявка на «первый на русском языке опыт биографии <…>, выполненный в виде популярной монографии».

Автор очерка — доктор иск., профессор Михаил Александрович Лобанов (1943 — 2015) — всемирно признанный музыкальный фольклорист; в его творчестве нашла свое блестящее продолжение ленинградско-петербургская традиция этномузыковедения. В разные годы М.А. Лобанов работал в секторе фольклора Института русской литературы (Пушкинский дом), сектора фольклора Российского института истории искусств, а с 1990 — в Российском государственном педагогическом университете имени А.И. Герцена. Ему принадлежат сотни публикаций по проблемам музыкальной фольклористики (от статей до монографий). И — лишь две книги о композиторах: помимо Вольфа, это недавно скончавшийся ленинградско-петербургский автор Георгий Фиртич (1938–2016). Первое издание краткого очерка о Вольфе вышло в 1989 в Ленинграде. Второе — в 2016 и, как видно, это случилось уже после смерти автора.

При всем пиетете к трудам М. Лобанова, при всем уважении к памяти ученого, трудно признать его книгу о Вольфе удачей. Перед нами довольно странный, немотивированный гибрид краткого очерка жизни и творчества и аналитической музыковедческой работы с «разбором» конкретных сочинений. «Учитывая, что в советской музыковедческой литературе имеются работы о музыке Гуго Вольфа, автор настоящего очерка счел рациональным сосредоточиться главным образом на изложении фактов, касающихся жизни композитора». И выполни автор задачу так, как она была поставлена, — мы имели бы совсем другую книгу! Поначалу увлекательный, беллетристичный в хорошем смысле слова очерк в дальнейшем погружает нас в детали стиля, требующие специальных знаний в области истории, теории музыки, понимания всего богатейшего контекста традиции Lied (немецкой романтической песни). Все это автор называет «учебным пособием», но ни «учебным», ни «пособием» труд, по существу, не является. Ученый апеллирует и к тем, которые не знают о Вольфе ничего, и к тем, кто прочел десяток работ, желательно, не на русском языке, и прекрасно ориентируется в творчестве композитора. Неверно думать, что подобное соединение невозможно в принципе: на память приходят великолепные примеры книг, «равно докладных» (М.И. Глинка) знатоку и любителю. Например, — превосходная популярная монография о Танееве Светланы Савенко (М., 1985). Но написать такую книгу непросто: прежде всего, требуется баланс частного и общего, биографического повествования и деталей, касающихся тех или иных сочинений.

Людям, впервые прикасающимся к творчеству Вольфа в вузе (потому что в училищный курс этот автор по-настоящему так и не вошел), будет очень трудно разобраться в книге нечеткой структуры и неясного назначения. Нет ни нормального указателя сочинений, ни указателя имен, — вообще никакого намека на справочный аппарат. Важнейшие фигуры (в том числе люди, встречавшиеся на жизненном пути Вольфа) часто вводятся без какой бы то ни было конкретизации, по принципу «и так понятно, кто он такой/она такая». А понятно далеко не всегда!

В списке литературы в одних случаях не указаны годы выхода изданий, в других — авторы (например, «Мизантроп. Петербургские письма. — Музыка, 1913. — № 113, с.57»). Вероятно, нелишним было бы заметить, что этот самый Мизантроп — один из литературных псевдонимов Н.Я. Мясковского, и вместо ссылки на не очень-то доступный дореволюционный журнал указать, что со статьей, в которой упоминается одно из сочинений Вольфа — «Огненный всадник» на стихи Мерике (у рецензента — «Огневестник») — можно ознакомиться во втором томе собрания материалов и документов Мясковского (М., 1959–1960).

Гибрид «коня и лани»

«Но ведь перед нами краткий очерк!», — на первый взгляд, логичное возражение воображаемого оппонента. И мы снова упираемся в нелепый гибрид популярной биографии с работой «К вопросу о…». Отличный пример — фрагмент, посвященный «Песням на стихотворения Э. Мерике». Неожиданно и не вполне мотивированно автор уходит в музыковедческие дебри:

«Сказать, что Вольф бывал близок песенным мелодиям, и остановиться на это — значит не понять его творческих намерений. Ведь создать мелодичный, запоминающийся напев для него не конечная цель, а повод для прорыва к живым движениям души, еще не успевшим отлиться в законченную форму песенного высказывания. И потому в его вокальных миниатюрах, близких бытовой традиции Lied, завершенная мелодия, эта выразительница обобщенного чувства, нередко подвергается воздействию интонаций, индивидуализирующих ее произношение, делающих ее неотделимой от хода мыслей, от внешнего рисунка поведения героя песни, т.е. от начала процессуального, формирующегося, становящегося. Оба плана — условно говоря, «общий напев» и «собственная речь» — взаимодействуют, но не сливаются. Подобный творческий принцип проявляется даже в самых простых из вольфовских «Песнях на стихотворения Мерике». Например, в «Агнес» <…> мелодия начинается с естественного для бытовой песни нисходящего хода по звукам трезвучия, от квинтового к основному тону. Но трезвучие в данном случае — уменьшенное, несущее ладово неустойчивые, непесенные интонации». Не говоря уже о качестве «разбора», напоминающего не лучшие уроки музыкальной литературы, подобные погружения в очерке в 125 страниц просто нелогичны.

К лучшим страницам очерка отнесем послесловие, в котором Михаил Лобанов размышляет о влиянии личности и творчества Вольфа на романистов Ромена Роллана и Томаса Манна и на их героев Кристофа Крафта («Жан-Кристоф») и Адриана Леверкюна («Доктор Фаустус»).

Но в целом получилось прямо по Пушкину — точнее, вопреки Пушкину: в одну телегу впрягли коня и трепетную лань.

А пока жизнь и творчество Вольфа лучше изучать по иноязычным книгам.