«Поэзия, лишенная всякого нарциссизма», – говорил об оденовских стихах Иосиф Бродский: «Он редко пользуется первым лицом единственного числа, и странным образом написанное им внушает ужасающее чувство объективности. По сути, вы чувствуете, даже если английский язык для вас не родной, что перед вами не столько поэт за работой, сколько сам язык, отсюда власть его поэзии. Его стихи врезаются в память не только из-за их красоты, а из-за их лингвистической неизбежности».

В МУЗЕЕ ИЗОБРАЗИТЕЛЬНЫХ ИСКУССТВ

На страданья у них был наметанный глаз.
Старые мастера, как точно они замечали,
Где у человека болит, как это в нас,
Когда кто-то ест, отворяет окно или бродит в печали,
Как рядом со старцами, которые почтительно ждут
Божественного рождения, всегда есть дети,
Которые ничего не ждут, а строгают коньками пруд
У самой опушки, –
художники эти
Знали – страшные муки идут своим чередом
В каком-нибудь закоулке, а рядом
Собаки ведут свою собачью жизнь, повсюду содом,
А лошадь истязателя
спокойно трется о дерево ладом.

В «Икаре» Брейгеля, в гибельный миг,
Все равнодушны, пахарь – словно незрячий:
Наверно, он слышал всплеск и отчаянный крик,
Но для него это не было смертельною неудачей, –
Под солнцем белели ноги, уходя в зеленое лоно
Воды, а изящный корабль, с которого не могли
Не видеть, как мальчик падает с небосклона,
Был занят плаваньем,
все дальше уплывал от земли…

(Перевод Павла Грушко)

ВОЗРАЖЕНИЕ ПЛАТОНУ

Мне даже трудно вообразить,
Во что превратиться хотел бы
Я менее, чем в бестелесного Духа,
Ни пить, ни жевать не способного,
Ни с поверхностью соприкасаться,
Ни вдыхать ароматы лета,
Ни глядеть на всё, что видишь вокруг,
Ни речь разуметь, ни музыке радоваться.
Бог поместил меня в точности там,
Где и сам я быть пожелал бы:
Подлунный мир так интересен, здесь
Человек – это он и она,
Дающие всем вещам имена.

И всё же я могу понять,
Что естество мое – нутро и плоть,
Всё, чем природа наделила, –
К примеру, железы, мои рабы,
Не восстают на Господина,
Хоть надрываются и днем, и ночью,
Чтоб я в приличной форме был
(Нет, приказаний я не отдаю –
Чего я мог бы пожелать ещё?)
Но я могу понять, что Плоть моя,
О Бытии другом мечтая,
Давным-давно Его о смерти молит
И, вспоминая о свободе,
Освободиться хочет, чтобы вновь
Стать независимой Субстанцией.

Май 1973

(Перевод Яна Пробштейна)

«Последний раз я видел его в июле 1973 года за ужином у Стивена Спендера в Лондоне. Уистан сидел за столом, держа сигарету в правой руке, бокал – в левой, и распространялся о холодной лососине. Поскольку стул был слишком низким, хозяйка дома подложила под него два растрепанных тома Оксфордского словаря. Я подумал тогда, что вижу единственного человека, который имеет право использовать эти тома для сидения». (И. Бродский)