Андрей УСТИНОВ | Елена Всеволодовна, в каком состоянии сейчас находится институт? Всем известно, что шла своего рода война…

Елена ТРЕТЬЯКОВА | На этот вопрос трудно ответить однозначно. С одной стороны, действительно война. С другой, непростая ситуация активизировала сотрудников и в общественном смысле, и в научном. Но многое менялось и помимо, и в результате «войны». Например, численность сотрудников. Когда я пришла в 1984 в институт по распределению после аспирантуры (это был отдел ЛГИТМиКа), здесь работало около 100 человек. Сегодня чуть более 50 ученых. Стало понятно, что вести большие исследования можно только в том случае, когда каждый отдел и сектор будет вносить вклад в общее дело, консолидировано. Важно правильно понять и сформулировать конкретные научные цели и задачи и действовать, не распыляясь на частности, сосредоточась на научных проблемах, а не выяснении отношений.

Важно правильно понять и сформулировать конкретные научные цели и задачи и действовать, не распыляясь на частности, сосредоточась на научных проблемах, а не выяснении отношений

АУ | Какие это цели и задачи?

ЕТ | Все сектора внесли свои предложения о будущем института. Мы хотели бы продолжать позиционировать себя как институт истории искусств. Здесь когда-то закладывалась источниковедческая и методологическая база российской гуманитарной науки. Институт всегда славился своими научными школами, мы лидировали. В этих стенах работали Б.М. Эйхенбаум и Ю.Н. Тынянов, В.М. Жирмунский и Б.В. Асафьев, В.Я. Пропп и А.В. Оссовский. Складывалась театроведческая школа легендарного А.А. Гвоздева, школа изучения истории театра, связанная с именем Сергея Сергеевича Данилова. Крупные ученые разрабатывали уникальную методологию, занимались вопросами поэтики, метафизики искусства, выявляли как  устроено произведение, его конструкция. Акцент ставился на постижение внутренних законов произведения искусства. Сложился и приоритет театроведения: спектакль рассматривался как основной текст, и в связке с литературой главенствовал именно театр.

Городу и миру

АУ | Институт упрекали в недостаточ‑ ном внимании к прикладной деятельности, к реальным процессам. Как сейчас будет выстраиваться баланс между фундаментальной и прикладной наукой?

ЕТ | Конечно, содержать научно-исследовательский институт и заниматься только прикладными исследованиями слишком вольготно для государства. Наверно, государство должно понимать, особенно с нынешним поворотом событий внутренних и внешних, что растет значимость фундаментального гуманитарного знания как такового. И это понимание приходит.

Научный институт просто призван заниматься фундаментальными исследованиями. Но они не дают немедленного — за год ведь не напишешь многотомный труд, обычно это итог многолетних усилий. Что касается мобильных исследований, быстрых реакций, то могу сказать: кабинетные учёные без общественного темперамента занимают не такую уж большую часть научного сообщества. И отклик на то, что происходит вокруг, в мире, должен существовать и существует. Я все время повторяю: наука живет в круговороте — изучает современность, на которой отрабатывает принципы описания, документирования, методологии исследования новейшего искусства, дает понимание, что в ближайшей перспективе станет историей. В свою очередь давняя, древняя история актуализируется, возвращается в общественное сознание на новом уровне понимания и благодаря новым методам изучения. Вот тогда происходит безостановочный, естественный ток научного знания. Отсюда возможен и баланс, который требуется Министерству культуры.

АУ | Министерству культуры — как учредителю и плательщику?

ЕТ | Конечно. Подготовка всякого рода докладов и аналитических записок – это тоже специфический тип научных занятий и определённый жанр. Надо сказать, что не так много людей им владеют по-настоящему. Я вижу в этом проблему.

АУ | Потому что нигде не учат этому?

ЕТ | Да. В своё время уклон в социологию и понимание гуманитарного знания через социум породил «вульгарный социологизм». Это крайность. А сейчас другая крайность — уход от социологической оптики. Но такой взгляд должен существовать как определённая форма мышления, государственного мышления в том числе.

АУ | По поводу государственного мышления. Ученое сообщество не объясняет, чем оно занимается. Поэтому у многих людей, в том числе у тех, от кого зависит финансирование, нет понимания, а что же у них происходит. PR‑деятельность института и PR научной работы отсутствуют. Наверное, без этого сейчас невозможно.

ЕТ | Да, действительно. Гуманитарная наука — это не физика и не химия. Она более доступна пониманию обывателя. Но нужно уметь о любых сложных вещах рассказывать увлекательно. И такие энтузиасты своего дела были, есть и будут. Другое дело, что после 1917 года многое казалось популяризаторством, упрощалось, но, тем не менее, наука не стояла на месте, в том числе и искусствознание. Сейчас необходимо вести поиски новых форм взаимодействия науки и общества для того, чтобы люди понимали, что делается вокруг, зачем и почему.

АУ | Институт будет этим заниматься?

ЕТ | Мы стараемся. Одна из форм нашей работы — конференции, лекции, круглые столы. Иногда на них представлены очень узконаправленные, специфические доклады, а иногда, наоборот – темы, которые специально разрабатываются, чтобы они вошли в обиход, в общественное сознание. Должен быть разумный баланс и своего рода высокий профессионализм для того, чтобы заниматься популяризацией гуманитарного знания. Это определённая миссия. И я вижу в ней смысл.

Молодым — дорога

АУ | Что Вы думаете о молодых ученых? Приостановился ли их приток, наблюдается ли у них интерес к научной деятельности?

ЕТ | Очень много лет подряд сохранялась ситуация, при которой люди заканчивали вуз и не шли в аспирантуру. Они понимали, что надо зарабатывать деньги, а наука этого заработка не давала.

АУ | Полставки — 7000 в месяц?

ЕТ | Да! И отток людей из аспирантуры был очевиден. Сегодня нельзя сказать, что стоит толпа желающих повышать свое образование, совершенствоваться.

АУ| И на диссертации тоже нет очереди?

ЕТ | Нет.

АУ | Судя по тому, что я знаю о провинции, набор студентов на музыковедческие отделения становится катастрофически меньше и меньше…

ЕТ | Здесь, в Петербурге, может быть, нет такого упадка, но и особого прилива, какого-то нового расцвета тоже нет.

АУ | А появились ли какие‑то стимулы, в связи с проводимой государственной политикой, для того, чтобы этот путь предлагал бОл́ьшие возможности?

ЕТ | Сейчас немало делается для повышения престижа научного знания как такового и гуманитарного в особенности. Недаром сочинения в школы вернули. Есть также и план повышения зарплаты. Он в институте осуществляется. Стараемся находиться в тех цифра х, которые устанавливаются государством. Это «дорожная карта» планомерного повышения заработка. Субсидии на повышения выделены. Это реальность. Действительно так пока и происходит.

АУ | А сейчас занят весь институтский научный штат?

ЕТ | Да, полностью. 54 человека на 42 ставки.

АУ | Тогда как будут привлекаться молодые кадры, на какие места?

ЕТ | На одном из совещаний, которое проходило в Крыму, в Судаке, было довольно чётко сказано, что процесс оптимизации (это так называлось) в основном завершён и теперь требуется приток новых молодых сил. Штат будет постепенно увеличиваться. Я не думаю, что появятся десятки ставок, но какое-то количество ставок будет открываться и для молодых учёных. Это просто обещано.личное дело.

АУ | Вас назначили на должность руководителя Института? Или выбрали?

ЕТ | Меня назначили. У коллектива было желание расстаться с предыдущим руководителем, или, скажем так, у части коллектива, но части достаточно большой. А дальше все происходило через официальный конкурс концепций развития института. Это было в июле-августе, и все желающие могли поучаствовать.

АУ | Много было желающих?

ЕТ | Оказалось трое желающих.

АУ | А кто именно? Это не секрет?

ЕТ | Не секрет. Это был предыдущий директор Ольга Кох, я и Вадим Максимов, профессор Академии театрального искусства. Общественный совет рекомендовал мою концепцию.

АУ | А личные научные интересы Елены Третьяковой не отодвинуты новой должностью?

ЕТ | С одной стороны, мои личные научные интересы, конечно, не могут сейчас максимально реализовываться. Мне очень хочется развивать направление «музыкальный театр». Я считаю это перспективным, учитывая, что музыкальные театры сегодня лидеры в культурном процессе. Они являются залогом нашего международного звучания. Это и опера, и балет, и великие труппы, и имена дирижеров и исполнителей. В институте на Исаакиевской всегда были крупные ученые, которые этим занимались. Вера Михайловна Красовская, написавшая практически всю историю балета, и Абрам Акимович Гозенпуд, который издал семитомную историю русского оперного театра. Конечно, очень хотелось бы, чтобы эта традиция продолжалась.

Мне долгое время казалось, что я не склонна к административной работе, решению финансовых, кадровых проблем. Во всяком случае, эта сфера жизни института для меня была менее знакомой, тут действуют другие законы и правила. И ты изучаешь другой свод документов, а не источники по истории театра. Для меня это, безусловно, решительная перемена. Но с другой стороны, мои новые обязанности и особенно разработка научных концепций развития института – это тоже интересно. Это меняет кругозор. И не могу сказать, что такой тип деятельности я не люблю.

Живая традиция

АУ | Из окон института виден Исаакиевский собор. Надпись «Царю царствующих». А посягательств на здание Зубовского института уже нет? Это слухи? Или это реальная опасность?

ЕТ | Я думаю, что такая опасность существует всегда.

АУ | Петербург всегда на прицеле, особенно центральный Петербург?

ЕТ | Да. Но у нас есть некоторая особенность. Живы наследники графа Зубова. Именно он открыл в собственном особняке институт и потом подарил его государству. Наследница — графиня Ирина Зубова (внучка Валентина Зубова) — была недавно в Петербурге, давала концерт в нашем Зеленом зале.

Она очень трепетно относится к институту — не как к чему-то своему, что было отобрано, а как к делу своих предков, которое должно процветать, развиваться, не умирать, обретать какие-то новые токи. Она очень боялась, что сменится директор и что-нибудь произойдет со зданием…

Она приехала отчасти познакомиться с изменениями и планами: была три дня, ходила на конференции, хотя почти не говорит по-русски, с удовольствием слушала, посещала заседание секторов. С очень большим энтузиазмом откликнулась на то, чтобы создать попечительский совет.

По основному образованию она врач- психиатр. И одновременно с этим занимается классическим вокалом (у нее американские коучи, а живет в Нидерландах). И в итоге поняла одну вещь: либо пение, либо психиатрия. Потому что, как она объясняла, есть определенный барьер врача, дальше которого пациент не может шагнуть. Когда она поет, у нее сняты все барьеры, она становится открытой, такой же беззащитной и не может помочь как врач. А поет она чрезвычайно искренне, отдавая себя. Не случайно она уже много лет является послом международного движения «Поющая больница». Приехав сюда, посетила больницу, общалась с детьми, онкологическими больными, играла с ними, пела.

Наука как экспертиза

АУ | Институт планирует искать спонсоров?

ЕТ | Наш главный спонсор – государство. Государство заказывает нам труды и оплачивает их. Это называется госзадание.

АУ | А заказчики со стороны?

ЕТ | Что-то могли бы заказать крупные организации, фирмы, город, например, экспертизу деятельности тех или иных коллективов, трупп, театров, исполнителей или концертных площадок. Есть люди, которые создают искусство. А есть те, кто его осмысляет и о нем пишет. Идет взаимообразный процесс. Но формы какого-то непривычного взаимодействия института с разного рода заказчиками, потребителями сегодня пока не очень развиты.

АУ | Но часто в этом процессе происходит разрыв. Тот, кто делает, понимает глубже, чем тот, кто анализирует…

ЕТ | Безусловно, глубже. Но по-своему. Сторонняя точка зрения — критика ученого — может поменять представление о том, что художник замышляет и что делает. Может быть, его мысль бьется о закрытую дверь, сталкивается с непониманием самого себя и мира вокруг. Но иногда вдруг что-то открывается такое во взаимном споре и даже непонимании творца и аналитика, что является следующим шагом в развитии общего дела под названием «искусство». Это естественный ход событий.

Петербургский текст

АУ | Еще меня волнует вопрос прихода молодых кадров. Потому что существует опасность разрыва.

ЕТ | Эта опасность существует, и она реальна.

АУ | Знание передается не только че‑ рез книги. Необходима среда, диалог, беседа.

ЕТ | Да, научить можно собой.

АУ | Прямое общение может прерваться. У Вас есть такие опасения?

ЕТ | Есть. Поэтому и возникла идея, связанная с аспирантурой. Чтобы люди, которые к нам все-таки поступают (у нас бывает 5–7 мест в год) выбирали темы, связанные с основными, над которыми работает институт. Чтобы диссертации «не повисали» в воздухе отдельно взятым трудом, а сразу были встроены в общий процесс и становились частью общих наших трудов.

АУ | И последнее. В той концепции, которая была принята, есть какие‑то исключительные особенности? Или она живет в русле того, о чем мы говорили?

ЕТ | Нет, она живет в русле того, о чём мы говорили. А что тут особенно нового придумаешь? Мне кажется, что тут важен фактор системности, когда не нарушены причинно-следственные связи между мыслительными процессами и их результатами, которые должны осуществляться в любом научном институте. И еще подчеркну то, на чем я настаивала, когда писала концепцию: наш славный город заслуживает того, чтобы существовал институт, одной из главных тем которого был бы Петербург – искусство Петербурга. Вот тут мы могли бы делать комплексные исследования, которые бы позиционировали и город, и его науку. Потому что город так устроен, что он требует своих методов исследования.

АУ | И получается, что прикладным направлением в работе института будет город с его историей.

ЕТ | Хотелось бы, чтобы слово «прикладной» звучало метафорически. Правда, это не значит, что весь институт планирует посвятить свои исследования Петербургу. Но все равно, у нас достаточно и памятников культуры, и достаточно развита сегодняшняя жизнь искусства. Это город грандиозных архивов и хранилищ. Много ресурсов, чтобы специально всем этим заниматься с чувством собственного достоинства. Без извинений за региональное мышление…

АУ | А в архивы можно попасть? Я знаю, что с этим есть проблемы…

ЕТ | Я сама об этом очень сожалению. А ведь так не было раньше. Когда я училась в институте, ходила в библиотеку Мариинского театра и совершенно спокойно листала клавир Ламма–Асафьева «Борис Годунов», со вклеенными листочками режиссерской экспликации. И писала про радловского «Бориса» диплом. А сейчас, даже если мне надо что-то уточнить, это уже не реально. Петербург по-прежнему остается окном в Европу, и в области искусствознания тоже. Вся система международных связей, которые сегодня очень востребованы, активизируются и актуализируются в связи с экономической, политической, общественной ситуацией — это тоже одна из наших забот. Поэтому мы запланировали довольно много именно международных конференций. И как раз Петербург и материалы Петербурга дают весом аргументы, чтобы их проводить.