Мы и конкурсы

Мои взаимоотношения с конкурсным движением состоят из трех частей. В молодости, в 1990-х, я работал менеджером и был одним из организаторов некоторых конкурсов.

В 1998 я был ответственным секретарем конкурса Чайковского, поэтому хорошо знаю конкурсное движение и с этой стороны. И еще — как педагог, поскольку многие мои ученики принимали участие в конкурсах. Этот год, не могу не похвастаться (раз уж речь зашла о конкурсах) — удивительный год для Молодежной оперной программы Большого театра. Мы начали с Всероссийского музыкального, где победила Мария Мотолыгина. Она же победила на конкурсе Монюшко в Варшаве. Андрей Кимач — на Международном конкурсе оперных певцов BBC «Певец мира».

(Спустя два дня после встречи с Д. Вдовиным две артистки МОП завоевали премии на Конкурсе Чайковского: первую — Мария Баракова, третью — М. Мотолыгина. — «МО»).

Конкурс — это всегда человеческий фактор, никуда от этого не денешься. От того, насколько верна структура конкурса, насколько мудро подобран состав жюри, как проведен отбор, как вы будете привлекать конкурсантов — зависит и результат».

Новые времена

«Конкурсное движение, особенно у вокалистов, сейчас очень мощное, возникают все новые и новые состязания. С одной стороны, это прекрасно, потому что свидетельствует о том, что интерес к классическому вокальному искусству не падает. В то же время мы прекрасно понимаем, что уровень конкурсного движения по сравнению, скажем, с 70-ми годами прошлого века падает, потому что невозможно сохранять и такой огромный интерес, и высокий уровень, когда в мире не 10 конкурсов, а тысячи. В Италии конкурсы проводят, образно говоря, в каждой деревне. И поют там в основном корейцы.

70% студентов итальянских консерваторий — это певцы из стран Азии. Остальные 30% — украинцы, русские, грузины, армяне, и, дай бог, наберется 10% итальянцев. Это, кстати, драма для мирового оперного искусства».

Осторожно, дети!

А. Устинов: Что делать с детскими конкурсами? Они все больше распространяются. Особенно по ТВ, и возникает иллюзия, что это путь к вершинам вокального мастерства…

Д. Вдовин: «Запретить детские конкурсы невозможно в силу честолюбия родителей, не знающего никаких пределов. Я бы перед каждым конкурсом показывал фильм Висконти «Самая красивая», где страдания ребенка и матери переданы в полной мере. Мое отношение к этому не очень позитивное, но ничего не поделаешь.

Когда дело касается детей, нужно быть прежде всего осторожным с выбором репертуара. Это самая больная проблема в нашей стране, потому что никто никогда не учитывает ни возраст, ни вокальный потенциал. Мария Биешу, замечательная молдавская певица, народная артистка СССР, говорила в таких случаях: «Решила взять быка за рога». И вот это «взятие быка за рога» мы наблюдаем на каждом шагу.

Очень часто репертуар выбирают «не по размеру». К чему это приводит? Человеческий голос — очень нежный инструмент. В детском возрасте он архинежен. Это всего лишь связочки длиной несколько миллиметров, а вовсе не металлические струны.

Лучший детский конкурс в России — конкурс Елены Образцовой в Петербурге. Туда приезжают западные специалисты. На первых конкурсах у них были просто истерики от того, что дети поют. Так же, как и у меня, когда я иногда смотрю, как дети поют про таинство разных видов любви в программе «Голос»: это и смешно, и просто глупо. Поэтому здесь нужен особый контроль. Чтобы восьмилетняя девочка не пела арию Далилы или рассказ Азучены.

У большинства педагогов нет реального понимания, что могут в том или ином возрасте петь дети, да и взрослые. Я только что в восьми городах закончил ежегодное прослушивание в Молодежную программу Большого театра: из 500 человек 475 пели не свой репертуар.

А. Устинов: Это педагогическая катастрофа.

Д. Вдовин: Да, особенно в плане выбора репертуара. Мы, специалисты, все время говорим: нельзя делать вот это, нельзя делать вот это, и, самое главное, не надо брать быка за рога, не надо поражать несвойственными вам произведениями, форсировать, кричать.

Но сделать с этим ничего невозможно. Надо только лечить и карать. Надо в колокола бить, потому это гибельный путь. Очень легко встать на этот путь, но потом невозможно с него сойти. 70–80% обучающихся пению, если не больше, идет в шлак.

С педагогами должны разговаривать работодатели. Нужны семинары, конференции. Нужно перенимать иностранный опыт. Дело в том, что между уровнем преподавания в консерваториях и училищах и требованиями, которые предъявляет сегодняшняя оперная и концертная сцена, образовалась страшная «яма»: особенно в сравнении с тем, чего хотят наши зарубежные коллеги и от чего мы до сих пор оторваны. Прежде всего потому, что в консерваториях преподают люди, не имеющие никакого понятия о мировых оперных тенденциях и требованиях сегодняшнего дня. Все они раньше пели только по-русски, только громко, я уж не говорю о стилевых, штриховых языковых и прочих тонкостях. И пока мы не научим наших педагогов воспринимать эти тенденции и требования, соответствующие реальности, ничего хорошего не будет.

Детская сфера очень специфическая. Это очень деликатная тема, которая требует особых знаний, специального подхода, огромного нечеловеческого терпения, которого, например, у меня нет. Поэтому очень многие педагоги, которые привыкли работать со взрослыми, просто теряются, впадают в ступор, в панику. Я, например, помню, как Архипова просто впадала в панику. Если человеку было меньше 16–18 лет, она просто отказывалась его слушать, цепенела, боялась — и правильно делала. Она в этом смысле была очень честный человек. Могла сказать: «Я этого не понимаю». Не надо лезть туда, в чем ты не разбираешься. Это, я считаю, самая большая ошибка, которую можно совершить.»

Голос и «Голос»

В нашей стране хотят петь все. И даже «Голос» и прочие бесконечные эстрадные вокальные конкурсы, отчасти влияют и на классическую музыку, потому что очень многие (и среди моих ребят такие есть) потом переходят в другой «ящик», в классический. Потому что голос — такое «животное», которое, если его разбудить, уже не даст тебе покоя, будет царапать тебя изнутри всю жизнь. Поэтому люди в прямом смысле сходят с ума, желая петь.

Тем более учитывая какое-то немыслимое число вокальных факультетов и вузов в нашей стране. Дикое количество выпускников. Но их КПД невелик. Великий тенор Владимир Атлантов как-то сказал: «Наши консерватории походят на большие мясорубки. Только единицам удаётся проскользнуть мимо карающих ножей».

Есть еще несколько таких стран: Южная Корея, США, Южная Африка, Монголия, откуда приходит дикое количество певцов. Словно эти страны только и заняты тем, как спеть. Но если у нас много оперных театров, филармоний, то, например, в тех же США, где мало работы, это безумие.

Итальянцы, наоборот, относятся к этому более прагматично, потому что в Италии, заработать оперным пением очень тяжело. Учиться пению надо минимум 10 лет. А исход совершенно непонятен. Театры закрываются, бюджеты урезаются, работы нет. Такая у них ситуация.»

Певцы и педагоги

«Взаимоотношения между певцами и педагогом еще более тонкие и интимные, чем взаимоотношения между близкими людьми, потому что тут абсолютная зависимость друг от друга. Они не могут ничего без нас, а мы, естественно, ничего не можем без них. Это еще и российская традиция. Педагогика в России традиционно, начиная с начала XIX века, носит семейный характер. И это касается не только музыки. Вспомните своих учителей в школах. Это и недостаток нашей школы, но и ее огромное человеческое преимущество.

Есть педагоги, которым все равно, а есть те, которым не все равно и которые так или иначе любят своих студентов, но эта любовь может выражаться совершенно по-разному. Я педагог очень требовательный, могу стерпеть всё что угодно, кроме лени. А у вокалистов, увы, это распространено. Многие ко мне приходят и считают, что я должен стукнуть их, не знаю по какому месту, волшебной палочкой, и завтра они уже будут стоять на сцене Большого театра и Ла Скала. К сожалению, это невозможно. Если говорить о большинстве педагогов, дающих результат, то не жестких среди них я не упомню. Например, Екатерина Иофель, педагог Дмитрия Хворостовского: к ней страшно было подойти! Я все-таки не такой.

Жесткость часто вызвана завистью к молодости. Такое тоже бывает. Особенно это касается многих знаменитых артистов, которые уверены, что лучше никто никогда не споет. Это, кстати, к разговору о жюри конкурса. Потому что, на мой взгляд, когда в жюри сидят только возрастные певцы, при всем к ним уважении, результаты бывают странные. Я считаю, что жюри должно быть смешанным по своему профессиональному составу. В него должны входить и певцы, и менеджеры, и дирижеры, и пианисты, и критики. Этакая сборная команда, и тогда результаты будут более объективными».

Нет — стандартам!

Я руководил кафедрой в Гнесинском училище, в Ханты-Мансийске, в Академии хорового искусства, преподавал в других вузах. Но при слове «учебный стандарт» по отношению к певцам мне становится худо. Мне хочется взять парабеллум и пойти с ним к тем чиновникам, которые ввели это отвратительное слово.

Это означает, что нет индивидуального подхода. Всех по стандарту и всех под себя. Это основная проблема и ответ на вопрос, почему «ножи», о которых говорит Атлантов, так эффективно работают.

А наша Молодежная программа позволяет работать очень гибко. У нас, слава богу, нет этих правил, прописанных и утвержденных чиновниками, порой ничего не понимающими в нашей профессии. И возможность быть гибкими — это самое главное и в обучении, и в конкурсах, о которых мы сегодня говорим.

Певцы — очень хрупкие создания. Многие очень близко к сердцу все воспринимают. У меня есть студент огромного, фантастического таланта. И он, будучи опытным человеком, имеющим успех, победившим на очень крупных конкурсах, до сих пор не может справиться со своими нервами. Это природа. Очень мобильная нервная система. Я не боюсь признаться: у меня была такая же проблема, и в один прекрасный момент я понял, что гораздо логичнее избрать педагогическую стезю, нежели вот так мучиться всю жизнь. Кстати, многие поэтому становятся хорошими педагогами. В том числе и потому, что люди начинают преподавать рано, а не в конце певческой карьеры. Наша профессия требует огромных знаний и очень долгого опыта, чтобы развернуться в полную силу. А если ты закончил карьеру в 55–60 лет, у тебя просто нет этого времени».

О конкурсах

Организация конкурса очень важна, особенно если этот конкурс вдалеке от столицы. Там вам приходится многих участников привозить. Сразу возникают вопросы: как привозить, на что, как организовывать процесс. Особенно когда дело касается детей: тут огромная ответственность за их безопасность и т.д.

Для хорошего конкурса нужен доброжелательный менеджмент. Конкурсы начинаются с отношения, с мелочей, на которые у нас не принято обращать внимание. Улыбнулся ли ты конкурсанту, предложил ли ему воду за кулисами, сказал ли добрые слова…

Конечно, важен бюджет, менеджмент, но самое главное — отношение к участникам, к детям, к их родителям, которые в большинстве своем эмоционально взвинчены, и к их педагогам. А это вообще святые люди в провинции: педагоги детских музыкальных школ, школ искусств, просто учителя пения — энтузиасты, благодаря которым мы все здесь сидим. И, конечно, результативность конкурса: что потом происходит с этими детьми, кто из них свяжет свою судьбу с искусством.

Очень важно, как конкурс освещается. Можно критиковать Конкурс Чайковского, но вы посмотрите, сколько рекламы, сколько билбордов на улицах Москвы! Вы могли бы это представить 10 лет тому назад?

У нас такое количество организаций, которые должны заниматься организацией конкурсов, начиная от Министерства культуры и Министерства образования. Но очень многое зависит от личностей.  Сегодня нет Архиповой, Шпиллер, которые занимались этим крайне серьезно. Сейчас времена прагматизма и индивидуализма. Но вот первый шаг сделала, например, Альбина Шагимуратова, восстановив конкурс Глинки в Казани. Это была ее личная инициатива, и она заразила ею руководство Татарстана. Это то, что нам необходимо.