В Московской консерватории состоялось открытие после реставрации органа Большого зала

В субботу, 17 декабря, в Московской консерватории состоялась торжественная церемония открытия после реставрации органа Большого зала. На реставрации орган находился с 2011 года.

Первыми, сыгравшими на отреставрированном органе, стали участники торжественного концерта – Любовь Шишханова, Алексей Семенов и Константин Волостнов. Прозвучали произведения для органа И. Брамса, Ж. Лангле, И.С. Баха, П. Аттеньяна,  Л. Вьерна, С. Франка Ш.-М. Видора . Открыла концерт Любовь Шишханова, исполнив сочинения неизвестного испанского автора XVII в. “Баталия” и “Эхо корнета”.

“Состояние инструмента было концертным, удовлетворительным. – рассказал журналистам Константин Волостнов. – Но поскольку это один из самых значительных памятников органостроения Европы, последний прижизненный орган выдающегося Аристида Кавайе-Колля, то к нему должно было быть особое бережное отношение и работа на опережение.

Эта была длительная, кропотливая и непростая работа. Было много споров, потому что когда речь идет о памятнике культуры, несложно представить, что это не всегда ясный случай. Но мы все это успешно преодолели, и можно с уверенностью сказать, что мы получили инструмент в первоначальном виде, в котором он предстал перед публикой в 1901 году”.

Реставрацией органа занималась австрийская фирма Rieger. Интонировку инструмента выполнил французский специалист Дэни Лакору.

Орган парижской фирмы «А. Cavaille-Coll» («Кавайе-Коль»), последний прижизненный орган крупнейшего органного мастера Франции Аристида Кавайе-Коля (1811-1899), был построен в 1899. Годом позже демонстрировался на Парижской всемирной выставке, был признан одним из лучших органов мира, получил Гран-при и золотую медаль. В 1901 году инструмент был выкуплен и передан в дар Московской консерватории предпринимателем и меценатом, дворянином Сергеем Павловичем фон Дервизом. Установлен в 1901, сразу по завершении строительства Большого зала.

Мировая премьера оперы Эдисона Денисова «Иван-солдат» состоялась в Томске

Премьерное исполнение оперы Эдисона Денисова «Иван-солдат» — одно из главных событий IV Международного фестиваля современной музыки имени Эдисона Денисова, организованного Томским музыкальным колледжем имени Э.В. Денисова при поддержке Министерства культуры РФ, Департамента по культуре и туризму Томской области.

В постановке приняли участие симфонический оркестр, хор и солисты Новосибирской государственной консерватории имени М.И. Глинки, мужской хор Томского музыкального колледжа имени Э. Денисова, солисты Хоровой капеллы ТГУ. Режиссер-постановщик Дмитрий Суслов, дирижер Александр Париман.

В качестве солистов в Мировой премьере оперы выступили студенты вокального факультета Новосибирской консерватории — Гурий Гурьев, Марина Соковнина, Максим Бубнов, Руслан Балягов, Анастасия Гончарова, Дмитрий Хангельдыев и Александр Федотов.

Опера «Иван-солдат» была создана композитором по мотивам сказок Афанасьева. В клавире она была закончена весной 1959 года.

Из воспоминаний Э.В. Денисова: «Я купил у букиниста старое и большое издание сказок Афанасьева, которыми зачитывался. На одну из этих сказок я и написал оперу. Либретто я делал сам. Это было трудно, так как сказка Афанасьева занимает всего три страницы. Приходилось дописывать много текста. Кое-где я даже писал стихи. Использовал некоторые тексты из фольклорных записей. Ни одной цитаты в опере нет, но зато много текстов из народных песен. Текст нескольких больших фрагментов – арий и хоров – я сам написал в стихах….. Опера получилась очень русской и по сюжету, и по персонажам, и вообще по языку». (См.: Холопов Ю., Ценова В. — Эдисон Денисов, М.: Композитор, 1998, а также Шульгин Д. — Признание Эдисона Денисова, М.: Композитор.).

Из всей оперы публично была исполнена только первая картина (на выпускном экзамене Э. Денисова в Московской консерватории). Целиком опера «Иван-солдат» не была исполнялась ни разу.

Специально для IV Международного фестиваля современной музыки имени Эдисона Денисова сделана оркестровка клавира всей оперы учеником Э. Денисова Юрием Сергеевичем Каспаровым, заслуженным деятелем искусств России, руководителем Российской ассоциации современной музыки, профессором Московской государственной консерватории им. П.И. Чайковского.

Премьера оперы «Иван-солдат» в Томске – яркое и важное событие, объединившее творческие силы двух городов – Томска и Новосибирска: симфонический оркестр и хор Новосибирской государственной консерватории имени М.И. Глинки, мужской хор Томского музыкального колледжа имени Э.В. Денисова, солисты Хоровой капеллы ТГУ.

Первый концерт абонемента «Персона-композитор. Представление и интервью Андрей Устинов». Композитор Илья Демуцкий (фотогалерея)

30 ноября открылся новый сезон абонемента Московской филармонии и газеты Музыкальное обозрение «Персона-композитор. Представление и интервью Андрей Устинов». Гость первого концерта абонемента — композитор Илья Демуцкий. В концерте приняли участие Юрий Кокко (фортепиано) и ансамбль солистов «Cyrillique».

30 ноября 2016
Камерный зал Московской филармонии
«Персона – композитор». Илья Демуцкий

Андрей Устинов (представление и интервью)

Илья Демуцкий

«Вальс Мери»
«Французский этюд» для фортепиано
Два духовных хора для сопрано и вокального ансамбля
Произведения для голоса с фортепиано на стихи И. Бунина, В. Маяковского, А. Блока
“The last toast” («Последний тост») на стихи А. Ахматовой в переводе на английский
«Письмо Веры» для сопрано и фортепиано на слова М. Лермонтова
Соната для фортепиано
Три латинских гимна для вокального ансамбля
Три хора в народном духе на стихи Н. Некрасова и И. Никитина

Ансамбль солистов “Cyrillique”

Видеозапись концерта на сайте Московской филармонии.

Илья Демуцкий — композитор, дирижер, исполнитель. Род. в 1983 в Ленинграде. Окончил Хоровое училище им. Глинки и Санкт‑Петербургскую консерваторию по специальности «хоровое дирижирование» (класс проф. Т. Хитровой). В 2007 выиграл стипендию Фулбрайта на получение степени магистра в Консерватории Сан‑Франциско по специальности «композиция» в классе одного из последних учеников Н. Буланже проф. Д. Контэ. Обучался у А. Емелина и И. Рогалева, занимался индивидуально с Дж. Адамсом, Ф. Лассером (Джульярдская школа), М. Мерле и Н. Боне (Парижская консерватория и Ecole Normale de Musique), А. Дженксом, М. Шапиро, К. Сузой и др. Выступает в составах российских и зарубежных коллективов, как солист и дирижер. Художественный руководитель вокального ансамбля Cyrlillique.

В числе сочинений И. Демуцкого — опера «Новый Иерусалим» (2014), балет «Герой нашего времени» (по заказу Большого театра, премьера в июле 2015), Симфоническая поэма «Лилит», Концерт для флейты с оркестром, «Облако Оорта» для солирующего гобоя и симфонического оркестра, «Завтра была война» (фрагмент для большого симфонического оркестра), «Поэма памяти…», для большого симфонического оркестра к 120‑летию со дня смерти П. Чайковского; «Свете тихий» и «Благослови, Душе моя, Господа» для сопрано соло и хора a cappella; для хора a cappella — Siebengesang des Todes на стихи Г. Тракля, Три хора на стихи русских поэтов, «Ave Verum Corpus», «Ave Virgo Sanctissima», «Великая вечерня» в 8 частях, «Титаник», «Ковчег»; Шесть духовных песнопений, для женских голосов; «Новый Афон» для мужского хора и соло дудука; «Пепел» (хоровая поэма для сопрано соло и смешанного хора a cappella на стихи Э. Межелайтиса); вокальные произведения на стихи Г. Аполлинера, А. Ахматовой, В. Набокова, И. Бунина, В. Маяковского, М. Цветаевой, А. Блока; камерные произведения — «Скерцо» для двух альтов, «Фантазия» для альта соло, Соната для фортепиано, «Кантилена» для альта и контрабаса и др.

Сотрудничает с режиссером‑документалистом С. Мирошниченко (все фильмы, начиная с 2010: «Река Жизни: Валентин Распутин», «Рожденные в СССР: 28 лет», «Философия мягкого пути», официальный документальный фильм об Олимпийских играх в Сочи «Кольца мира») и мультипликатором А. Петровым. Автор музыки к открытию XI зимних Паралимпийских игр‑2014 в Сочи (эпизод «Полет Жар‑птицы», мультипликация А. Петрова), к официальному фильму XI зимних Паралимпийских игр в Сочи «Дух в движении», который отметил В. В. Путин. Написал музыку к спектаклям К. Серебренникова « (М) ученик» и «Кому на Руси жить хорошо».

И. Демуцкий — обладатель Гран-при Всероссийского конкурса молодых вокалистов «Майский дождь» (Новосибирск, 1995), победитель конкурса композиторов Дж. Хайсмита в Консерватории Сан‑Франциско (2008), лауреат III премии Международного конкурса им. Прокофьева (Санкт‑Петербург, 2012), I премии конкурса композиторов «2 Agosto» (Болонья, 2013, за произведение «Последнее слово подсудимой» для меццо-сопрано с оркестром, написанное на основе последнего слова участницы панк-группы Pussy Riot Марии Алехиной), III премии Всероссийского фестиваля‑конкурса композиторов, посвященного 100‑летию Т. Хренникова (Липецк).

В 2013 И. Демуцкий был награжден медалью Президента Итальянской Республики Джорджо Наполитано. В 2016 удостоен премии «Золотая маска» в номинации «Работа композитора в музыкальном театре» за музыку балета «Герой нашего времени» в Большом театре (режиссер и сценограф К. Серебренников, хореограф Ю. Посохов) и премии Европейской киноакадемии за саундтрек к фильму «Ученик» К. Серебренникова.

Произведения И. Демуцкого исполняют ансамбли Cyrillique, Clerestory, Subito и Pacific Mozart Ensemble, хоры Петербургской Консерватории и Консерватории Сан-Франциско, Хор Капеллы «Таврическая», Камерный хор Смольного собора, Оркестр Консерватории Сан-Франциско, Симфонический Оркестр Радио “Орфей”, ГСО Республики Татарстан, Санкт-Петербургский государственный симфонический оркестр, оркестр Театра Комунале ди Болонья, оркестр Белгородской филармонии и другие.

На июль 2017 намечена премьера балета «Нуреев» в Большом театре (в двух действиях, либретто К. Серебренникова).

Дмитрий Медведев: «Не хотел бы я работать министром культуры с учетом тех вопросов, которые вы задаете…»

Председатель Правительства РФ Дмитрий Анатольевич Медведев 15 декабря ответил на вопросы журналистов в рамках телевизионной программы «Разговор с Дмитрием Медведевым». В интервью российским журналистам Дмитрий Медведев подвел итоги работы правительства в 2016 году и представил планы на следующий год. Интервью в таком формате для Медведева — уже девятое.

Вопросы задавали представители пяти телевизионных каналов: Валерий Фадеев (Первый канал), Сергей Брилев (телеканал «Россия 1», Ирада Зейналова (НТВ), Михаил Фишман («Дождь»), Эльмар Муртазаев (РБК).

В интервью Дмитрий Медведев затронул темы, касающиеся культурной политики России, взаимоотношений власти и деятелей культуры, цензуры и свободы творчества.

 

М. Фишман: Я спрошу про гуманитарную сферу. Она мне представляется очень важной, уверен, что не мне одному. Это вопрос по Вашей части, потому что это вопрос про работу правительственных структур, а именно Министерства культуры. Наблюдая за тем, что происходило в течение этого года, мы видели, как Министр культуры видел свое ведомство идеологической инстанцией, а свою работу видел в том, чтобы насаждать единственно верные трактовки, с его точки зрения. Я могу очень много примеров приводить, но возьму последний, а именно обвинение в адрес центра Бориса Ельцина в Екатеринбурге в том, что там неправильно показывают историю, что её надо показывать не так, а этак. Но это просто пример, это происходит постоянно. У меня вопрос очень простой: это вообще входит в должностные обязанности Министра культуры объяснять нам, что правильно, а что нет?

Д. Медведев: Сегодня мы затрагиваем наших коллег, которым трудно работать. Не хотел бы я работать министром культуры с учетом тех вопросов, которые вы задаёте, как и министром спорта. Это сложная работа, нервная.

На мой взгляд, любой министр должен осуществлять координацию, как принято говорить, государственной политики в этой сфере. Относятся ли к вопросам координации государственной политики и издания соответствующих нормативных актов комментарии по конкретным ситуациям? Здесь, мне кажется, нужно исходить из максимально аккуратной, сбалансированной позиции. Вы упомянули Ельцин-центр, говорите, что есть и другие примеры комментариев со стороны Министра культуры или какого-либо другого министра. Но Министр культуры – это идеологическая сфера, это всегда более выпукло выглядит. Когда речь идёт об оценках того или иного предмета искусства, выставки, постановки, на мой взгляд, кто должен это комментировать?

Эксперты, соратники по цеху, обычные люди, которые говорят: “мне нравится, мне не нравится”, “это годится, это не годится”, “это соответствует нашим представлениям, не соответствует нашим представлениям”. Когда комментарий осуществляется чиновником в любой сфере, это, к сожалению, в какой-то момент может быть воспринято как окрик. А вот этого допускать нельзя. Даже если должностное лицо и не собиралось заниматься цензурой и что-либо пресекать, просто сразу же формируется тренд: если это позиция министра, значит, нас поставили на место. В этом плане министры – и Министр культуры, и другие министры – должны быть максимально сдержаны в высказывании своих позиций, даже если они абсолютно уверены в справедливости своих суждений.

И. Зейналова: Дмитрий Анатольевич, самым современным из искусств у нас является интернет. Вы активный пользователь. Вы фотографируете, выкладываете. Сейчас, говорят, даже в социальных сетях новый тренд: если раньше все фотографировались на фоне машин, красивых видов и с загаром, то теперь исключительно: офис пустой, а я всё ещё работаю, начальник ушёл, а я всё ещё вкалываю… Вероятно, в ожидании лайков от этого начальства. Самые большие дискуссии в интернете и об интернете: давайте закроем один сайт, давайте закроем другой… Если была бы Ваша воля, что бы Вы закрыли и как бы Вы регулировали этот виртуальный мир? Потому что он уже совсем близко к реальности подошёл.

Д. Медведев: Ирада, я, кстати, не видел в социальных сетях фотографии пустых офисов.

И. Зейналова: Просто у Вас никто не работает. Вы сами говорите, чиновники не хотят!

Д. Медведев: Это навело меня на хорошую мысль, надо мне сделать такого рода публикацию, чтобы было видно, что Председатель Правительства в позднее время на месте!

И. Зейналова: Окно горит…

Д. Медведев: Окно горит, не спит, пульт работает, телефоны все работают, а остальные коллеги где? Поэтому я обязательно возьму это на вооружение.

По поводу интернета и социальных сетей. Мне кажется, что интернет, социальные медиа, социальные сети – это сегодня и не добро и не зло, это просто факт нашей реальности. Вот смотрите: раньше наши предки владели блестящим образом (особенно образованные люди, конечно) эпистолярным жанром, то есть писали прекрасные письма друг другу. Потом, в ХХ веке, появился телефон, они часами висели на телефоне. Звонили, обсуждали какие-то проблемы. Сейчас средством общения стал интернет. Это возможность посмотреть мир, показать себя в этом мире, отреагировать на какое-то событие или получить очень жёсткую, зачастую неадекватную реакцию, причём анонимно. Ещё раз говорю, поэтому это и не зло и не добро, это факт нашего времени.

Точно так же нам всем понятно, что в настоящий момент интернет – это неисчерпаемый источник знаний, причём тоже самых разных: и полезных, и бесполезных, и иногда очень вредных. Поэтому в целом моё отношение к социальным сетям такое: это то, что нас окружает, и этим можно пользоваться, если тебе этого хочется, в соответствии с законом и с учётом тех решений, запретов, которые в любой стране существуют. Что здесь очень важно? Я об этом неоднократно говорил и ещё раз вам скажу. Очень важно, чтобы мировое сообщество, как когда-то в середине XIX века, в середине XX века, применительно к авторским правам выработало конвенцию, именно международную конвенцию. Не какие-то решения юрисдикционных органов Соединённых Штатов Америки, где когда-то было принято решение присваивать доменные имена (сейчас, правда, они кое-что изменили, но тем не менее всё осталось в значительной мере как прежде), а именно международную конвенцию, в рамках которой и можно будет отрегулировать все вопросы развития интернета, включая и вопросы развития социальных сетей.

С. Брилёв: В таком случае вопрос от меня на правах подписчика в “Фейсбуке” – на Дмитрия Анатольевича я подписан. Вы там всё-таки часто и фотографии выкладываете… Мы отработали примерно полтора часа, договаривались, что так примерно и будет.

Д. Медведев: Даже больше.

С. Брилёв: Поэтому давайте в качестве завершения. Если языком фотографических вспышек, Дмитрий Анатольевич, чем у Вас 2016 год остаётся в памяти?

Д. Медведев: Если фотографическими вспышками пойти, то, конечно, год, как я уже сказал, был сложный. С другой стороны, год включал в себя и радостные моменты, и позитивные какие-то ситуации. Конечно, я не могу не вспомнить из крупных событий года выборы в Государственную Думу. Что скрывать, это для страны важнейшее было событие.

Я не могу не вспомнить выступление наших спортсменов в Рио, где, несмотря на все ограничения, несмотря на недружественную позицию в отношении нашей страны, нашего спорта, они выступили блестяще. Я хочу их ещё раз за это поблагодарить от всех нас, от всех, кто болел за них.

У нас были примеры совершенно фантастических явлений, связанных с культурой и искусством, несмотря на критику определённую, которая раздавалась в этом направлении. У нас люди стали активно посещать экспозиции крупных художников, туда многотысячные очереди, если вспомнить выставки Серова или Айвазовского. Или же, например, такое фантастическое событие, как выступление оркестра под управлением Гергиева в Пальмире. Всё это создаёт образ 2016 года. А впереди 2017 год. Я желаю, конечно, всем в наступающем году счастья, мира, здоровья и процветания.

 

Стартовал фестиваль «Золотая маска»

15 декабря стартовал 23-й Национальный театральный фестиваль “Золотая маска”. К работе приступает жюри театральной премии. За четыре месяца судьям предстоит выбрать из шорт-листа будущих лауреатов премии. В шорт-лист премии попали наиболее заметные спектакли сезона 2015 – 2016 годов. Всего более 200 номинантов.

Одной из первых жюри музыкального театра предстоит оценить постановку оперы Генделя “Роделинда” – совместный проект Большого театра и Английской национальной оперы. Режиссер Ричард Джонс изначально поставил спектакль в Лондоне, а затем перенес его на сцену Большого. Эта постановка претендует на “Золотую маску” в шести номинациях. Причём, за звание лучшего исполнителя мужской роли в опере будут бороться сразу три участника спектакля. Номинированы премию режиссер Ричард Джонс и дирижер “Роделинды” Кристофер Мулдс.

Имена обладателей “Золотой маски” станут известны в апреле будущего года.

Валерий Гергиев откроет Государственную филармонию Северной Осетии 17 декабря

Народный артист России Валерий Гергиев выступит на открытии Государственной филармонии Республики Северная Осетия-Алания 17 декабря. Об этом сообщила ТАСС пресс-атташе Мариинского театра Анна Касаткина.

“Маэстро выступит 17 декабря во Владикавказе с Симфоническим оркестром Мариинского театра на обновленной после масштабной реконструкции сцене Государственной филармонии Республики Северная Осетия-Алания. В этот субботний вечер состоится ее торжественное открытие”, – сказала пресс-атташе. Программа концерта, добавила она, будет объявлена позднее. Валерий Георгиев отправится во Владикавказ сразу же после завершения серии европейских концертов с ведущими симфоническими оркестрами Амстердама и Мюнхена.

Здание Государственной филармонии Республики Северная Осетия-Алания является бывшей лютеранской кирхой, в этом году уникальному памятнику исполнилось 150 лет. Филармония – единственный на юге России пример поздней готической архитектуры – украшает историческую часть Владикавказа.

Масштабные работы по реконструкции здания начались в октябре 2015 года по инициативе ушедшего из жизни главы республики Тамерлана Агузарова. С весны 2016 года они продолжились под контролем нового руководства республики во главе с Вячеславом Битаровым. Как подчеркнула пресс-атташе, значительную поддержку в деле восстановления филармонии оказал художественный руководитель-директор Мариинского театра Валерий Гергиев.

За короткое время был воссоздан фасад здания, сохранивший свой исторический облик вплоть до оформления деревянных окон и витражей. Были реконструированы внутренние помещения, увеличилась площадь сцены, существенно улучшены акустические свойства концертного зала.

Технические рекомендации по изменению свода и увеличению высоты зрительного зала, усовершенствованию его характеристик разработаны всемирно известным инженером акустического проектирования Ясухисой Тойотой. Он сотрудничал с маэстро Гергиевым в ходе создания Концертного зала Мариинского театра, акустика которого считается одной из лучших в Европе.

Работы по возрождению Государственной филармонии Северной Осетии завершатся весной будущего года. В концертном зале будет установлен новый духовой орган.

Источник публикации ТАСС

Махар Вазиев: «В искусстве надо постоянно стремиться к новому»

Руководитель балета Большого театра Махар Вазиев рассказал в интервью РИА Новости о принципах планирования репертуара, о соотношении классики и современной хореографии, о необходимости пробовать новое, об отношении к зарубежным контрактам и гастролям, а также о праздновании юбилея Юрия Григоровича. Беседовала Наталия Курова.

— Махар Хасанович, прошло не так много времени как вы возглавили балет Большого театра, но все-таки хочется спросить: как вам в Большом, чувствуете ли вы здесь себя как дома, нашли ли общий язык с коллективом?

— Я пришел в Большой театр семь месяцев назад. Действительно, не так давно. Но могу сказать, что мне нравится работать с компанией, безумно приятно работать с актерами, педагогами. Во всяком случае то, что я за это время для себя почерпнул, дает основание верить, что многое, надеюсь, у нас получится вместе.

Знаете, прошло буквально два месяца, как я вдруг сказал, себе, что мне начинает нравиться Москва, хотя я ее толком и не вижу — утром прихожу в театр и ухожу глубокой ночью. Дело в другом: мне просто стало комфортно работать здесь. Когда с удовольствием приходишь в театр, когда находишь взаимопонимание с людьми и, более того, когда начинают появляться первые результаты — это дает силы и надежду.

— За это время вы уже основательно познакомились с труппой. Как вы оцениваете ее состояние сегодня? Считаете ли вы, что необходимо сокращение или обновление балетной труппы? Будете ли приглашать зарубежных танцовщиков в качестве приглашенных солистов.

— Я не считаю, что сегодня мы нуждаемся в каких-то дополнительных силах и нам необходимо привлекать зарубежных артистов. С точки зрения конкретного художественного проекта, да, мы, как и все компании мира, будем иногда приглашать солистов. Но это не значит, что мы нуждаемся. Большой театр — вполне самодостаточная компания и, прежде всего, благодаря нашей школе — Московской академии хореографии. У нас в труппе практически все выпускники Академии — 95%. И в этом большой смысл, это обусловлено нашим репертуаром, где необходимость единой школы, единого стиля слишком высока.

— Но вы, наверное, не можете не думать об обновлении, о новом поколении, о тех, кто должен прийти на смену нынешним артистам.

— Oб этом нельзя не думать. Я всегда руководствуюсь в работе тем, что смотрю, как то, что сегодня, будет происходить лет через пять. И тогда неминуемо возвращаешься к школе, потому что нужно готовить замену, следующее поколение. Это требует постепенного планового ввода. Это может быть удачно или не очень. Но профессия наша такова, что без практики невозможно, чудес на свете не бывает. В этом смысле, благодаря обширному репертуару, у нас колоссальные возможности последовательно развивать молодого артиста. У нас замечательные педагоги, но кто придет им на смену — об этом тоже надо думать.

Сегодня мир стал открытым, мы видим много разных школ, стилей. Базовые ценности у нас свои, но надо разумно подходить и смотреть, что интересно и что может пригодиться нам в будущем. Это нормальный подход и нормальное развитие любого творческого коллектива. Мне кажется, что в искусстве надо постоянно стремиться к новому. И я всегда призываю артистов двигаться вперед, стремится к тому, что сегодня кажется невозможным.

Заниматься в творчестве только тем, что мы достаточно хорошо умеем — да, это надо делать и совершенствовать из года в год, но если заниматься только этим, то рано или поздно произойдет остановка. Надо провоцировать актеров и педагогов на творческие поиски, пробы, эксперименты.

— Что, по вашему мнению, способствует созданию по-настоящему творческой атмосферы?

— Атмосфера очень важна, но она сама по себе не рождается, атмосферу создают люди. Надо четко понимать, что творческая атмосфера возникает только тогда, когда вы даете шанс практически каждому — не на словах, а на деле показать то, что он может. И для меня это очень важный момент в работе.

Практически с первого дня я даю возможность всем желающим показать мне то, что они приготовили. Вначале я делал это ежедневно. Но поскольку в таком ритме оказалось невозможным это осуществлять, я принял другое решение. Теперь у нас такой порядок: два раза в месяц по воскресеньям я готов смотреть то, что подготовили актеры и педагоги. И если это интересно и убедительно — огромный шанс, что они будут это танцевать.

У нас не хватает залов, времени, но зато в результате происходит много открытий. Я могу с радостью констатировать, что открытия уже есть, и уверен, еще будут.

Владимир Урин представляет нового руководителя балетной труппы Махара Вазиева, октябрь 2015. Фото Дамир Юсупов

— В этих показах имеют возможность участвовать не только мастера, солисты, но и артисты кордебалета?

— Не важно — артист кордебалета или ведущий солист — у каждого существует некая мечта, внутренний запрос реализации своей индивидуальности. Повторюсь, каждому надо дать шанс. У нас огромный репертуар и можно дать возможность проявить себя в каких-то определенных партиях, пусть не постоянно и не так часто. Это же колоссальный стимул для них.

Когда мы говорим про атмосферу, то я считаю очень важным, чтобы артист приходил в театр с желанием, с надеждой, с перспективой, с пониманием того, что то, чему его учили, что он умеет делать, необходимо здесь.

Главный минус, а может быть в итоге и плюс нашей профессии, в том, что путь балетного артиста очень короток и физическое развитие и становление артиста тоже имеет определенные границы. Актер, достигнув мастерства, все оставшееся время держится на этом. И в этом смысле не должно быть иллюзий. Я не сторонник того, чтобы сказать актеру: “Знаешь, тебе не надо готовить эту партию, ты не в состоянии ее танцевать”. По мне лучше пускай готовит, пускай развивается, а мы ему обязательно поможем, подскажем…

— Думаете ли вы о создании специальных проектов для таких балерин, как Светлана Захарова?

— Хороший вопрос. Конечно, мы будем делать такие проекты и театр всегда готов поддерживать и помогать в реализации таких проектов. Но надо отдать должное самой Светлане. Она прекрасно понимает, что государственный репертуарный театр, даже такой как Большой, не может удовлетворить все ее потребности и показать все стороны таланта, которым она владеет. Честь и хвала Светлане Захаровой, которая достигнув такого высочайшего уровня, помимо того, что танцует в репертуарных спектаклях, создает и свои собственные проекты. Ее творческий вечер “Amore” не первый проект и дальше уже есть планы. Большой театр с удовольствием предоставит ей свою площадку, чтобы она показала на родной сцене свои новые работы.

И, конечно, мы планируем участие Светланы в наших будущих премьерах. Имея такую балерину, как Захарова, не осуществлять проекты театра с ней было бы преступлением. Я надеюсь на ее участие в премьерах нынешнего и будущих сезонов.

— Махар Хасанович, как вы относитесь к зарубежным контрактам солистов театра?

— Я отношусь достаточно терпеливо, если не сказать нормально. Когда актеры достигают высокого уровня и становятся нужны не только нашему театру, а ими начинает интересоваться весь балетный мир, их приглашают участвовать в спектаклях зарубежных театров, мне кажется, это замечательно. Мы должны научиться уважать актера. Понимать, что некоторые актеры в какой-то момент приходят к определенному пику, когда им нужно что-то новое, другое. И здесь надо находить какие-то разумные и взаимовыгодные решения. Пусть актер ездит, пусть танцует на других площадках, но пусть танцует и у нас.

Чем больше будет наших артистов танцевать в зарубежных компаниях, выступая носителями русской школы, тем лучше. Главное, чтобы это было на самом высоком профессиональном уровне, достойном Большого театра.

— Но иногда зарубежные продюсеры приглашают артистов кордебалета на заглавные партии в классических спектаклях. И организуют эти гастроли под знаком Большого театра.

— Да, бывают ситуации, когда приглашают балерину на главную партию в балете, где она никогда не танцевала. Но если артистка кордебалета еще не исполняла партию Джульетты, а ее приглашают на эту роль, я ее не отпущу.

Но в целом, возвращаясь к вашему вопросу об отношении к зарубежным выступлениям, отвечаю — положительно.

Сейчас трудно найти театр в мире, где бы не выступали русские танцовщики. И я, работая в Ла Скала, приглашал артистов из России. Меня даже стали упрекать в том, что я делаю это слишком часто. Я никогда не скрывал, что отношусь к поклонникам русской школы. Я приглашал русских, потому что они лучшие. “Покажите мне других, первоклассных, я их тоже приглашу”, — отвечал я.

— Махар Хасанович, сейчас, наверное, уже можно вас спросить о планах на следующий сезон. Кого из зарубежных хореографов вы планируете пригласить для постановки. Возможно, уже есть договоренности?

— Конечно, есть. Мы спланировали не только текущий и следующий сезон, но уже выстраиваем сезон 2019-20 годов. Я не могу назвать конкретные проекты, потому что мы традиционно объявляем наши планы на завершающей пресс-конференции в конце сезона.

Хочу только сказать, что планирование — очень сложная вещь. Мы должны учитывать многие факторы. Во-первых, у нас две сцены, Историческая и Новая, они не равнозначны по размерам и у них разная ценовая политика. Во-вторых, у нас огромный репертуар: 12 названий на основной и 12 — на Новой. Часть из них мы не в силах прокатывать ежегодно. В-третьих, как сочетать классику и современную хореографию, в какой пропорции?

Классика — это наше достояние, наша гордость. Именно на классике в Большом рождались новые звезды, яркие ансамбли кордебалета. Как это дальше сохранить? Это не праздный вопрос. Для меня это соотношение в репертуаре должно быть: 70% — классика и 30% — новые работы. Иначе, я не понимаю, как можно достичь больших результатов, удержать тот уровень, который был достигнут предшественниками. Чтобы достичь высоких результатов в классике, ее надо постоянно танцевать.

В мире были компании, которые думали, что можно изменить балансировку и в основном заниматься только современными модерновыми проектами. Но практика показала, что это было глубоко ошибочное мнение.

— О каком будущем крупном проекте вы можете рассказать?

— 2018 год — юбилейный год Петипа. 11 марта исполнится 200 лет со дня рождения Мариуса Ивановича. И Большой театр, безусловно, будет отмечать эту дату. Мы понимаем, что главным домом Петипа была Мариинка, Санкт-Петербург, где прошла большая часть его жизни, но и Москва, Большой немыслимы без его творений. Масштаб дарования этого человека отразился на всем балетном мире. Сегодня нет ни одной крупной компании, где в репертуаре не было бы “Лебединого озера”, “Спящей красавицы”, “Баядерки”, “Щелкунчика”… Петипа — это часть мирового классического балета. У нас будут крупные проекты в честь его юбилея — это наш долг и наша обязанность.

— Работы каких современных хореографов зрители увидят в следующих сезонах?

— Речь идет об Алексее Ратманском, Иржи Килиане, Уильяме Форсайте, Жане-Кристофе Майо, и, конечно, Джоне Ноймайере, с которым я знаком давно. Еще будучи в Мариинском, я делал вечер его балетов, где тогда Ноймайер поставил свой новый балет “Звуки пустых страниц” на музыку Шнитке. Работать с ним очень интересно. Это великий человек, великий балетный режиссер, способный создавать на сцене посредством танцевальной лексики истории, что крайне редко сегодня происходит.

— Приглашенные хореографы будут создавать на сцене Большого театра новые оригинальные балеты или это будет перенос старых?

— По-разному. Кто-то будет создавать новые, а кто-то переносить те свои работы, которые представляют интерес для нашей компании. Разные формы сотрудничества. Будут и копродукции.

У нас в репертуаре балет “Онегин” Кранко и “Дама с камелиями” Ноймайера. Эти работы созданы давно, но они и сегодня востребованы. На них растет новое поколение актеров. Это совершенно другая культура — выражение эмоций, чувств посредством совершенно других жестов. Это интересно и для актера, и востребовано публикой. Замечательные балеты и они должны быть в репертуаре Большого.

Большой сегодня не может обойтись без творений великого Баланчина. Не все, но некоторые работы обязательно должны быть. Это колоссальная возможность для артистов развиваться, идти вперед. Баланчин сотворил величайшие вещи. И надо не бояться пробовать.

Сегодня не то, что было 20-30 лет назад, сегодня мы видим абсолютно все: разные театры, школы, стили, и имеем полную возможность выбирать то, что нам интереснее. И слава богу, что пришло такое время!

— Юрий Посохов поставил на сцене Большого балет “Герой нашей времени”, который завоевал любовь зрителей и признание критиков. И в этом сезоне все в ожидании его нового творения “Нуриев”. Вы планируете работать с этим хореографом и дальше?

— Конечно, я хочу, чтобы Юра ставил в Большом, мне нравится с ним работать. Он учился и начинал в России, а потом уехал на Запад. У него русская школа и именно сочетание русской культуры и западной, как мне кажется, дает интересное направление его творчеству. Я хочу продолжить сотрудничество и со Славой Самодуровым…

Не обязательно в большом формате, но надо давать возможность ставить и совсем молодым хореографам. В конце прошлого сезона на Новой сцене молодые хореографы представили свои работы. Это был первый такой показ, но мы будем обязательно это продолжать. Для этого у нас создана Мастерская молодых хореографов, которой руководит Сергей Филин. Я за возможность пробовать, искать — это необходимая составляющая развития нашей профессии.

— Кто из зарубежных театров приедет на гастроли в Большой?

— Приедет компания Жана-Кристофа Майо. Недавно у нас был генеральный директор Парижской оперы Стефан Лисснер и Орели Дюпон, возглавивший балет театра. Планируются обменные гастроли — балет Парижской оперы выступит на сцене Большого, а мы у них.

Все же я думаю, что мы не должны очень часто приглашать зарубежные компании. Конечно, я за, если это взаимный обмен, или какие-то интересные совместные проекты. В июле следующего года — я надеюсь, что это событие состоится, — мы будем танцевать “Драгоценности” Баланчина вместе с Парижской оперой и компанией Баланчина Нью-Йорк Сити балет. Я нахожу этот проект достаточно привлекательным, прежде всего для зрителя. Увидеть артистов трех таких знаменитых компаний в одном проекте — это настоящий праздник для публики. Но и для артистов это интересно. Наверное, надо чаще организовывать такие проекты, хотя это очень непросто.

— Главным событием этого сезона, как вы сами отмечали, станет фестиваль в честь юбилея Юрия Григоровича. Как вы его планируете?

— Мы открываем 2 января, в день рождения Юрия Николаевича Григоровича, фестиваль в его честь. В течение двух месяцев мы будем показывать балеты, созданные Григоровичем на сцене Большого театра. Это важнейшее событие, поскольку речь идет о человеке, который суммировал историю предшественников и сформировал основную базу репертуара балета Большого театра. Как творца, великого балетмейстера его все знают. Он не нуждается в рекомендациях. Куда важнее для меня сегодня человек Юрий Николаевич Григорович.

Я не могу говорить о Григоровиче, абстрагируясь от тех обстоятельств, в которых он работал, от того времени, когда он начинал, от тех препятствий, которые были у него на пути. Мне интересно, как проходило его становление, как он выдержал испытания времени, и как система не сломала его. Какую надо иметь волю, убеждения, чтобы преодолеть все. Он поистине выдающаяся личность.

Мне очень нравится с ним общаться, это, правда, не часто бывает. Но когда он приходит на спектакль и на репетицию, мы обязательно разговариваем и мне безумного интересно его слушать, он называет такие имена, такие события… Григорович — это целая эпоха.

Сейчас он в Петербурге или как он мне сказал: “я еду в Ленинград”, где в Мариинском театре 6 декабря премьера его балета “Каменный цветок”. Потом Юрий Николаевич вернется в Москву и мы поговорим о фестивале, он расскажет, кого бы он хотел видеть в том или ином балете. Мы, конечно, учтем все его пожелания. Юрий Николаевич давно еще говорил, что против всяких речей и хочет в свой день рождения просто прийти в театр и посмотреть свой балет “Щелкунчик”. Поэтому мы договорились, что если речи и будут, то очень коротко. А после спектакля начнется банкет, где весь театр будет поздравлять Григоровича, и там он разрешил говорить всем. Я желаю ему здоровья, и надеюсь, что мы будем общаться, и что он будет в хорошей активной форме.

— А вы сами сейчас не ощущаете какого-то давления, вам в вашей работе не мешают рекомендации сверху?

— Все эти разговоры о цензуре несостоятельны. Сегодня все делают и говорят, что хотят. Я часто думаю, как при жесточайшей цензуре, которая была в советские времена, рождались величайшие творения. При всех сложностях, тысячах препятствий во всех областях создавали свои уникальные произведения настоящие титаны: в кино — Козинцев, в драматическом театре — Эфрос, Любимов, в балете — Уланова…

Другое отношение было к своей профессии, другой уровень ощущения себя в мире. Мы часто говорим о достоинстве. Человек с достоинством — тот, кто несет колоссальную ответственность за то, что он делает. Вот, наверное, об этом надо думать.

Сегодня я смотрю “Жизель”, запись 1956 года, Улановой уже 46 лет. Но какая она там — органичная, искренняя, божественная! Звание “гений” редко употребляют применительно к балету, но Уланова — тот самый случай, она настоящий гений, чудо природы.

Я всегда говорю артистам: мы все так гордимся балетом Большого театра, его великими артистами. Уланова, Семенова, Плисецкая, Васильев, Лавровский — эти имена вошли в историю мирового балета. И это колоссальный стимул для нас без пафоса и громких слов стараться делать максимум в своей работе. Делать настолько, насколько мы только можем, или не заниматься этим вовсе. Если мы любим свою профессию, если она стала смыслом жизни, образом нашей жизни, то давайте делать это максимально хорошо. Это огромный труд, но зато может быть результат, достойный уровня артиста Большого театра.

Владимир Мединский: «Могу рассказать и всю правду, и всю неправду»

Министр культуры — о мифах и фактах, памяти и памятниках, о лояльности и господдержке и многом другом, что вызывает разногласия в обществе

Перекрестное интервью с главой Минкульта провел почти в полном составе весь отдел культуры «Новой газеты» — Елена Дьякова, Лариса Малюкова, Ольга Тимофеева и Марина Токарева.

— Слово «эффективность», столь любимое вами, сделалось мерилом и в области культуры. Если этот критерий применить к деятельности министерства, можно ли признать ее удовлетворительной? Ведь за 4,5 года вашего правления культура так и не вошла в список национальных приоритетов государства, а бюджет на нее сокращается.

— Это не так. Общий объем расходов государства на культуру не снижается даже по сравнению с 2014 годом, Годом культуры, когда финансирование было максимальным. В части федерального бюджета общее финансирование ведущих учреждений культуры (включая дополнительные средства на зарплату работников), несмотря на кризис и оптимизацию 2015–2016 годов, не уменьшилось. На днях, благодаря поддержке Дмитрия Анатольевича Медведева, нам удалось добиться восстановления финансирования на 2017 год всех «творческих» вузов — от Вагановки до ГИТИСа. Если же мы ведем речь о дополнительных вложениях в строительство новых площадей, реконструкцию Эрмитажа, Большого театра, Пушкинского музея, Третьяковки и т.д., финансирование даже выросло.

Но с Эрмитажем и так все в порядке, в финансировании нуждаются не столь парадные объекты.

— Мы инвестируем в создание качественно нового музейно-просветительского пространства, и упомянутый Эрмитаж — показательный пример. Эрмитаж чуть ли не удвоил свои площади за последние годы. Это вообще самый большой музейный проект Европы XXI века.

В начале декабря мы открыли новое выставочное пространство в Музее современной истории на Тверской — бывшем Музее революции. В этот всеми забытый музей мы третий год вкладываемся ресурсно, кадрово и организационно, расселили 25-летнюю «коммуналку» с Музеем народного творчества на Делегатской, получили новое здание на Садовнической, преобразовали филиал на улице 1905 года, начинаем реконструкцию печально известных филиалов «Катынь» и «Медное». В 2017–2018-м завершим реконструкцию здания собственно Английского клуба. Работы ведем, не закрывая музей, посещаемость ежегодно растет.

Другой пример — делаем качественно новые пространства Литературного музея — на Таганке и Зубовской площади. Открываем 5 федеральных музеев на ВДНХ. Преобразуем никогда не ремонтировавшийся театральный музей Бахрушина и еще один — «Сад Эрмитаж», с выставками, кафе, расчищенным городским парком. Ведем грандиозную реконструкцию Политехнического музея. Завершили на два года раньше реконструкцию Малого театра, открыли в павильоне «Советская культура», который восстановили на ВДНХ, интерактивную выставку РОСИЗО «Кино в контексте современного искусства». И это я говорю лишь о малой части федеральных музеев. Но то же самое происходит по всей стране.

Рост посещаемости музеев — в основном благодаря ударным выставкам — Серов, Айвазовский в Третьяковке?

— Не только. В Пушкинском, например, вообще нормируют посещения — не более 2 тысяч человек в день…

Но это заслуги директоров Третьяковки и Пушкинского. А вы лично что для этого сделали?

— Сильный вопрос. Успех вашей газеты — конечно, тоже исключительно заслуга сотрудников. Ваш главред Муратов — так, просто мимо пробегал.

Начнем с того, что именно министерство назначило и Трегулову, и Лошак. И помогло им сформировать команды. На нас — финансирование, административная и оргподдержка инициатив музеев.

И поверьте, кадровые вопросы непросто решаются в каждом втором учреждении, где меняется команда. Кто-то из увольняемых дома прячется, кто-то уходит на многомесячный больничный, оттуда строчит жалобы на министра всем: от президента и СПЧ до Суда в Гааге. Но рано или поздно эти проблемы решаем.

А то, что культура формально не вошла в число так называемых стратегических проектов, не от нас это зависит. В реальности культура — в абсолютном приоритете у главы государства. Отмониторьте, сколько времени президент лично тратит на вопросы культурного и гуманитарного развития страны.

В условиях бюджетных ограничений наша задача — обеспечить существенный рост внебюджетных доходов наших музеев и театров.

Результаты говорят сами за себя — за последние четыре года рост от 30 до 100% по всем направлениям!

Но кроме экономии и зарабатывания денег есть ли какая-то другая стратегия? Конечно, кроме запрещения спектаклей, выставок и фильмов.

— Ответ на первый вопрос. На данный момент эффективные инвестиции — это и есть стратегия. Мы уже умеем не только тратить бюджетные деньги, но и развивать вокруг себя пространство. Каждый построенный, отреставрированный объект создает не только красоту, но и инфраструктуру просвещенного досуга, сохраняется культурное наследие, стимулируется туризм — т.е. непосредственно работаем на экономику страны.

Ответ на второй вопрос. Повторяю сто десятый раз. Мы ничего не запрещали и не запрещаем. Нужно четко разделять действия чиновников и протест публики. В последнем случае мы можем действовать только по ситуации, формируя мнение при помощи экспертов и — внимание! — только рекомендуя своему учреждению какие-либо действия, да и то в случае острой необходимости. От министерства неоднократно требовали прямым приказом закрыть, запретить выставку, спектакль, фильм, но мы ни разу этого не сделали.

А история с «Тангейзером» и увольнением Мездрича?

— Опять двадцать пять. Напомню: мы месяц ждали, что скандал утихнет, руководство театра сможет справиться самостоятельно. Но скандал только накручивался. Понятно, что некоторые активно пиарились на этой истории, в итоге противостояние в СМИ вылилось в противостояние на площадях.

Собрали общественный совет Минкультуры, пригласили и директора новосибирского театра, и режиссера спектакля. На совете были художественные руководители и директора других театров, которые почти единогласно заступились за режиссера и почти единогласно осудили директора, который обязан по должности решать подобного рода проблемы.

Потом Мездрич пришел ко мне в кабинет и спросил, что делать. Я посоветовал: «Соберите журналистов и представителей тех, кто считает себя обиженным, постарайтесь объяснить свою позицию. Наверняка вам выскажут ряд претензий, пойдите частично навстречу и обязательно скажите: «Всем, кого я обидел вольно или невольно, проношу свои извинения». Мездрич ничего не сделал, еще и написал в министерство, вернувшись в Новосибирск: «Ничего делать не буду».

Возможно, рамки гостеатра пока мешают господину Мездричу найти театр со зрителем его мечты, лояльным всем без исключения замыслам, с которым не надо общаться, разъяснять и уважать его мнение.

Мездрич сказал в СТД, что министерство четыре раза помешало ему устроиться.

— Ложь. Никому не звонил, никаких на него негативных характеристик потенциальным работодателям не давал. Он сейчас просто в рыночных условиях. После вашего интервью может еще одно место не получить. Ваши коллеги регулярно задают этот вопрос, и каждый раз отвечаю: не за спектакль уволили, за невыполнение прямых служебных обязанностей.

Рынок и культура — две вещи совместные?

— Раньше было как: есть объект культуры, надо его втихую «приватизировать», памятник какой-нибудь сдать себе, друзьям на 49 лет задаром, и тут же все в субаренду. Вот, скажем, у самого Минкультуры свершился неделю назад переезд в здание в Леонтьевском переулке. А что там было все эти годы?

Ресторан?

— Мелко мыслите. По документам это был Минкульт, де-факто все отдано каким-то «Рогам и копытам». Площади сдавались 14 коммерческим организациям без оформления договоров. Среди которых в подвале был чуть ли не стриптиз-клуб. И никому до этого не было дела.

Но по датировкам ведь можно понять, кто это дозволил.

— Ну вот и попробуйте расследовать, а у меня другие задачи. Таких тем у нас хватит на всю вашу газету. За каждым зданием стоит свой, так сказать, бизнесок.

При этом люди не хотят лишаться «бизнеса» просто так, поэтому идут суды, наезды на «злого Аристархова», черный пиар, доносы. Ведь проще воевать не с системой, а с конкретными честными людьми, которые инициируют подобные темы.

Скажите, почему среди «наказанных» ходит «Артдокфест» Виталия Манского, которому отказано в финансировании?

— Отказано в финансировании, потому что деятельность Манского не укладывается в основы государственной культурной политики.

Мы сформировали фестивальный комитет. Экспертное жюри расставило фестивали по категориям, чтобы навести порядок с их финансированием: национальные, международные, локальные.

Эти эксперты что ставят на первое место — лояльность или художественные достоинства?

— «Лояльность» — неудачное слово. Я не знаю деятелей культуры, которым бы подходило слово «лояльность». Скорее вопрос в том, насколько контент укладывается в рамки закона, насколько это интересно и эффективно. У многих фестивалей финансирование за последние годы значительно выросло: анимационный «Крок», авторский «Плёс», анимационный в Суздале, фестиваль Шукшина на Алтае и т.д. и т.п.

Можно до бесконечности говорить о том, что данный фильм хороший, плохой, нравится Мединскому или не нравится. Но давайте выясним востребованность того или иного продукта у наших граждан. Пример — после того как прекратилось финансирование «Артдокфеста», Манский объявил краудфандинг. Денег сколько собрал? Кажется, 300 тысяч рублей?

Манский говорит, около миллиона…

— А «28 панфиловцев» собрали 35 миллионов. 30 тысяч человек — они поименно в титрах указаны — солидаризовались с авторами фильма. Простые люди, отдавшие эти деньги, думаю, хотят защитить память о погибших от «Мироненко и компании».

— Сопоставление, по меньшей мере, некорректно. Здесь речь идет о кино, а экс-директор Росархива Мироненко — историк-архивист, и он обязан заниматься фактами, а не мифами, которые пропагандирует это кино.

— Стоп-стоп, один момент! Вы что, хотите со мной поспорить про 28 панфиловцев?

Конечно.

— Я не раз об этом писал, могу вам рассказать и всю правду, и всю неправду. Мироненко же показывает половину правды.

Он вообще ничего не показывает, он напомнил о существовании давних документов по этому поводу.

— Рассказываю. Первое: Мироненко и сам не отрицает факта подвига, отрицать это довольно глупо. Во-вторых, число 28, конечно, условное. Этого тоже никто не отрицает. В-третьих, Росархив ничего нового не открыл, все эти «прокурорские расследования» давно находятся в историческом обороте. Эти документы, при всей их предвзятости, тоже абсолютно не отрицают ни факта боя, точнее — серии боев под Волоколамском, ни массового героизма воинов-панфиловцев. Затем — читайте глубже — комментарии Жданова по поводу расследования, исследование академика РАН Куманева, пояснения самих выживших участников боев, документы поисковых экспедиций.

Читайте документы, а не фейсбук. И все сразу встанет на свои места.

Фото Анна Артемьева / "Новая газета"

Вопрос-то в другом.

Если говорить о публичных выступлениях Мироненко и других в СМИ по этому поводу — моя позиция неизменна. Первое: понимайте, что говорите, где, кому, когда. Давайте всю картину, а не фрагмент. А вообще — нет у нас никакого морального права осуждать или ставить под сомнение дела людей того времени… Да мы тут сидящие за столом — вместе взятые — никто и ничто на фоне даже пресловутого «сержанта-полицая Добробабина», который в этой конкретной мясорубке 1941 года под Москвой ежеминутно рисковал жизнью. Может, потом, попав в плен, он и стал полицаем, — и то мы не знаем, при каких обстоятельствах, чтобы судить. С чего бы это — в данном конкретном случае — наши ниспровергатели всего советского вдруг безоговорочно верят версии «сталинской прокуратуры»? 20 лет она, по их мнению, только и делала, что осуждала невинных, а тут — в «деле панфиловцев» — резко проявила чудеса объективности? Скажу так: в том конкретном бою Добробабин тоже воевал как герой. А ради т.н. «исторической правды» продлим историю дальше — потом он сбежал от немцев, снова вступил в ряды Красной армии, был награжден, кажется, за взятие Будапешта и Вены. Вот так. Сложная у нас история.

Если бы правда о войне, благодаря историкам не выходила наружу, мы бы не имели о ней истинных представлений. В этом фильме все сплошь бравые герои. Без внутренней борьбы герои превращаются в функции. Как же им сопереживать? Вы говорите: «Нельзя трогать легенды».  Почему сегодня миф, легенда важнее фактов?

— Любое событие трансформируется в миф сразу после своего завершения. События 90-х годов уже трактуются по-разному, факты используются в том контексте, который интересен рассказчику. Что касается идеологем, стремление человека иметь идеи естественно. У нормального живого человека есть набор представлений о добре и зле. Он этими представлениями регулирует свое социальное поведение. Человек, наверное, единственное существо на планете, которое из-за абстрактных идеологем готово пожертвовать своей жизнью. Поэтому, наверное, люди, а не кролики правят миром. Так что воевать с идеологемами — это не двигать человечество вперед, а как раз возвращать его в первобытное состояние. Христианство — это идеологема, очень жесткая, очень понятная, очень конкретная.

Но оно всегда учитывает человеческую сложность, подразумевает полифонию, а не лозунговое упрощение.

— Сложность тоже для каждого своя. Людям, неглубоко знающим ислам, он представляется упрощенной версией христианства. Люди, которые всю жизнь изучают ислам, наоборот, убеждены, что это более «проработанная в деталях» религия (извините за светскость трактовки). Об этом богословы могут спорить до бесконечности. Сложные люди нуждаются в сложных решениях. А иногда людям хочется чего-то простого.

Из ваших высказываний создается впечатление, что вы рассматриваете историю как некое орудие или инструмент в строительстве государства, который можно использовать в зависимости от его нужд.

— История, безусловно, и наука, и инструмент. Надо быть абсолютнейшим дураком либо совсем наивным человеком, чтобы это отрицать. Мы можем бесконечно спорить на эту тему, но как только дело доходит до конкретных фактов, обнаружим, что обе стороны используют эти самые факты для доказательства исключительно своей субъективной позиции.

Наука — это поиск истины, а не орудие для извлечения пользы. Получается, вы из истории извлекаете только сиюминутную выгоду.

— Академик Покровский, основатель большевистской историографии, но академик старой школы, говорил, что история есть политика, опрокинутая в прошлое. С тем же успехом я могу добавить, что история есть политика, преломленная в будущее. Потому что, основываясь на исторических мифологемах, строится конструкция будущего. И ни один архивист никогда этого не сможет оспорить, ибо это объективная истина.

Мы вступили в советский период, имея 64% населения неграмотными и только от 4 до 10% так называемых активных читателей. Сейчас мы имеем нацию, образованную совершенно по-другому, чем люди 20–30-х. С ней ведь и разговаривать следует по-другому, она выдерживает другой уровень сложности, и книги Покровского, как и уровень аргументации предвоенных газет, ей уже странны.

— Вы правы в том, что общество усложняется. И я ничего не пытаюсь упрощать, не надо приписывать мне того, что не делается. Вот, например, адепты актуального искусства, они ведь тоже сильно упрощают представление о современном искусстве. Они его маргинализируют и таким образом дискредитируют, потому что средний человек, даже с высшим образованием, посмотрев на…

Корову в формалине…

— …или, простите, консервированное Merda d’artista… говорит: «Ну в принципе Хрущев был прав». Кому от этого лучше? А вот я, например, открывая выставку «Актуальная Россия» в бывшем Музее революции, сказал: «Знаете, я каждую вторую картину повесил бы у себя дома». Я не художественный критик и могу сказать какую-нибудь для узкого профессионала банальность, но вижу, что уровень профессионального мастерства большинства представленных там художников — потрясающий. Мы пытаемся с разными аудиториями разговаривать разным языком.

— Давайте поговорим про ту группу населения, которую называют «художниками». Вот скандал с Райкиным…

— Вот мне жаль, что меня не было в тот момент на съезде СТД, ох, я бы вышел на трибуну…

Вы бы его не переиграли, Владимир Ростиславович, он великолепный артист, и монолог свой произнес как великолепный артист. Но речь сейчас не о классе монолога, а о том, какой отклик это вызвало в обществе. Вы даже извинились перед Райкиным. За что?

— Извинился перед Райкиным, потому что считаю: в любом конфликте человек, который первым протягивает руку, даже если он ни в чем не виноват, — это всегда сильная позиция.

Я извинился с формулировкой: если кто-то из чиновников вас чем-то обидел, вольно или невольно, от всего сердца приношу за него извинения.

Но как можно извиняться за тенденцию? Ведь Райкин в своей речи обозначил именно тенденцию.

— Никакой тенденции нет. Никакой цензуры нет. Если бы был тогда в СТД, я бы не соперничал с Райкиным в актерском мастерстве, но задал бы ему один вопрос: «Константин Аркадьевич, хоть один пример, когда вас кто-то цензурировал, один пример, когда вас просили что-то согласовать содержательно, один пример, когда в творческой части вам в чем-то препятствовали?»

— Ну, и он бы вам ответил, что в прошлом году в театр приходила прокуратура и спрашивала, на каких основаниях был поставлен известный спектакль «50 оттенков голубого».

— И что, спектакль закрыли после этого?

— Нет.

— Минкультуры предъявило ему претензии и лишило его финансирования? Нет!

А зачем прокуратура приходила?

— По действующему законодательству она должна реагировать на массовые обращения граждан и общественных организаций по нарушению законодательства.

Дал поручение профильному департаменту министерства сходить, посмотреть, изучить. Они написали, что никаких нарушений закона в этой постановке не усматривается. И Райкину из Минкульта даже никто не позвонил с претензиями. Мы проверили обращение граждан. Прокуратура тоже выполнила свою работу.

Фото Анна Артемьева / "Новая газета"

Это как-то напоминает рапповские времена, не кажется вам?

— Не напоминает. Но ставя такую постановку, Райкин должен понимать, чем это грозит.

А чем это грозит?

— Что наверняка будут недовольные, и будут письма, выступления в прессе и т.д.

Скажите, а зачем вам Аристархов в качестве спикера? Он ведь, как бы сказать поаккуратней, бросает тень на все министерство.

— Ну это ваша позиция. На мой взгляд, Аристархов высокообразованный человек — раз, прекрасно разбирающийся в практических вопросах — два. Человек с большим управленческим опытом, к тому же смело решающий сложные вопросы, например, вопрос возврата собственности учреждениям Минкультуры. Вопросы, которые ранее Министерством культуры никак не решались. Вообще.

Прекрасно. Но дело в том, что этот глубокий и образованный человек не понимает простой вещи — культура по природе своей либеральна. Он же все время хочет навязать некую жесткость…

— Традиционные ценности.

…уложить культуру в прокрустово ложе. Или вы это разделяете?

— Аристархов не отвечает за театры. Раз.

И он никакой не «спикер Мединского». Два.

Если он где-то что-то сказал, он сделал это в соответствии со своими представлениями о добре и зле. В соответствии со своими идеологемами. У нас же вроде свобода слова, не так ли? Или говорить вслух то, что думаешь, можно только вам и Райкину? Да, он  как-то  пару  раз высказался на театральную тему, после этого я попросил его больше деликатные творческие вопросы не комментировать. Он заверил, что с радостью не будет этого делать.

Вы сказали, что выступление Райкина — не тенденция, а единичный случай. Но после этого собирались худруки сначала у Кириенко, потом у Калягина. Вам кажется, что отношения художников и власти сейчас в диалоге или художники задавлены властью?

— Столь свободным, нецензурируемым, привилегированным финансово и обласканным государством, как сейчас в России, театр не был никогда со времен античности. Ни в одной стране мира.

Тот театр, который разделяет традиционные ценности. А те, которые позволяют себе эксперименты?

— Театр как явление никогда не был свободнее. На месте Райкина я бы поднимал не вопрос несуществующей цензуры, а реальные практические вопросы. А реальные и практические вопросы — это тяжелое материальное положение актеров в регионах, изношенность театральных фондов, недостаток современных пьес, перенасыщенность кадрами…

И невозможность от них избавиться…

— Это проблема отсутствия контрактной системы, которую Министерство культуры уже четыре года пробивает через Госдуму и пробить не может.

Есть еще одна большая проблема. Необходимость изменения подходов к финансированию. Мы будем это обсуждать с деятелями культуры, ибо вот это размазывание тонким слоем по всем театрам ни до чего хорошего не доведет.

Мы создаем систему стимулирования эффективных театров через премиальные сертификаты, через поддержку, перераспределение денег, через закрытие неэффективных учреждений. Навскидку до 30 театров только в Москве приведу, которые надо просто ликвидировать по причине отсутствия зрителя.

Мы, кстати, без всякого шума 20% федеральных театрально-концертных организаций за 4 года сократили, и никто не кричит, и зрителю есть куда пойти, и люди трудоустроены, и вместо неэффективных учреждений появились эффективные.

Это дало возможность спасти театр Женовача в частности?

— Мы не просто спасаем коллектив, мы забираем Женовача со всем имущественным комплексом.

Власть позволяет дремучим людям брать на себя роль цензора, список грубых выходок только растет. Что провоцирует рост активности такого толка? Планирует ли Минкульт бороться с этим?

— Неоднократно отвечал на этот вопрос. Но он очень важен, буду повторять, сколько нужно. Считал и считаю, что замазывание доски Колчаку, сверление дырок в доске Маннергейму, свиные головы в МХТ, рисование фаллосов на мосту, Энтео, врывающийся на сцены и на выставку Сидура, обливание мочой, поджог дверей ФСБ — это все подходит под категорию «злостное хулиганство с порчей имущества». Это все вещи — абсолютно недопустимые. Здесь должны работать правоохранительные органы.

Так почему не работают? Это же не отдельные хулиганства, это уже массовое явление…

— Моя позиция: это все вещи одного порядка — уничтожения мемориальных досок, снос памятников — будь то Ленину, Дзержинскому… Я неоднозначно отношусь к Дзержинскому, мягко говоря, сложный исторический персонаж, но что, порядка в стране сразу прибавилось после сноса памятника на Лубянке?

Но вы же не будете спорить с тем, что памятники ставят тем, кто заслуживает благодарности, и для того, чтобы расставить в обществе нравственные акценты. Так зачем ставить Сталину, Грозному новые памятники?

— На данную секунду некто — герой положительный, а через 100 лет выяснится, что он кровопийца. Слово «памятник» — не от слова «хороший» или «плохой». Оно от слова «память». Памятник фиксирует память. Решение об установке памятника Ивану Грозному принималось чуть ли не на плебисците в Орле, за него голосовали и депутаты, и члены комиссий…

Но вы как историк могли бы вмешаться и объяснить: «Ребята, он сделал то-то и то-то».

— Вы хотите цензуру «от Мединского»?

Это не цензура, это ликбез. Министр выступает по телевидению и объясняет, что нельзя увековечивать память об убийце, потому что это нарушает нравственный код нации. Ведь народ знает Ивана Грозного в основном по фильму «Иван Васильевич меняет профессию».

— Иван Грозный — крайне сложная историческая фигура, и есть много историков, которые говорят, что Петр I по части «личной жестокости» был ничуть не лучше. Ну что же, Медного всадника сносить, что ли?

Нет, сносить ничего не надо. Ставить не нужно, когда знаешь оценку, например, Сталина.

— Опять вопрос, разделяющий людей. Мое отношение к Сталину за последние 30 лет менялось раз десять. Каждый раз прочитаешь новое произведение, или новые документы, или просто воспоминания, и все время какая-то новая грань открывается. Вот фильм «Штрафбат» я посмотрел в свое время за ночь, в больнице лежал…

— Помнится, вы сказали: «Вредный, но хороший».

— Очень талантливый. Эмоциональное впечатление колоссальное. Правда, потом не поленился и стал читать воспоминания бойцов штрафбатов, понял, что в фильме правды ни слова нет, просто фэнтези на военную тему с мощнейшим негативным идеологическим зарядом.

Поэтому говорить сейчас о Сталине однозначно я бы не стал, но я бы в любом случае никогда не поддержал установку государственного памятника Сталину. Считаю, что это будет сильно разделять нацию. Это всегда плохо, а сейчас, начиная с 2014 года, с Крыма — особенно. Именно поэтому аккуратно молчу и на тему Мавзолея, хотя, будучи депутатом, много чего себе позволял. Ибо Мавзолей — точно проблема не номер один сегодня.

Если бы кто-то из высоких государственных чиновников в Германии сказал, что Гитлер — неоднозначная фигура, ему пришлось бы подать в отставку…

— Этот ваш аргумент называется «внезапный Гитлер». Гитлер и Сталин — это все-таки очень разные истории.

Сталин хуже, вы правы, он уничтожал свой народ.

— Вот видите, вы выступаете с предельно идеологизированной точки зрения. А я пытаюсь объяснить, что нельзя ставить памятники Сталину не только и не столько потому, что это плохо или очень плохо, а потому, что это разделяет нацию.

— Вот если бы вы со своей высокой трибуны объясняли, что Сталин хуже, чем многие про него думают, возможно, такого разделения нации в отношении этого персонажа и не было бы. Это же и есть просвещение нации, а просвещение нацию объединяет, каким бы оно ни было.

— Я стараюсь заниматься нравственным просвещением…

Да, вы называете «мразями» тех, кто не согласен с легендой о 28 панфиловцах.

— Неточная цитата. Я сказал, что люди, которые осознанно разрушают легенду, вот они — мрази. Ставить под сомнение любой факт — это обязанность любого ученого, но речь идет о тех, кто сознательно занимается разрушением национальных легенд, национальной самоидентификации и национальной идеологии.

Завершается Год кино, на какие итоги вы рассчитываете?

— Главный — статистика показывает: растет не только количество картин, но и качество. В этом году кассовые сборы наших фильмов, скорее всего, превысят цифру 8 млрд рублей, в прошлом году было около 7,2 млрд. Рост более 10%

В 2015-м был продан 31 млн билетов, сейчас ожидаем  34–35 млн. 123 российских релиза в прошлом году против 136 в текущем, поддержано 23 дебюта (обычно 2-3) , что даёт возможность работы молодым.  Впервые с 70х годов государство поддержало открытие почти 500 современных кинозалов в малых городах, часть из них уже открылась

Итоги Года кино, защита российского кинематографа – отдельная объемная тема для интервью, могу говорить часами.

Будем считать, что мы договорились об интервью про кино. Вы сказали, что будущее строится из идеологем. Кто отбирает эти идеологемы для строительства будущего?

— Я думаю, само время отбирает идеологемы.

Каких взглядов вы придерживаетесь наедине с собой?

— В «Единой России» я считался завзятым либералом.

А в партии «Яблоко» были бы главным консерватором. А для себя вы кто все-таки?

— Экономически — наверное, либерал и есть. А политически — считайте меня латентным монархистом (смеется). Шутка.

Беседовали Елена Дьякова, Лариса Малюкова, Ольга Тимофеева, Марина Токарева

Источник публикации Новая газета

Данте, Ротшильд и Муссолини: в Перми представили мировую премьеру оперы Cantos

Новая опера композитора Алексея Сюмака Cantos для хора, скрипки соло и ударных появилась по заказу Пермского театра оперы и балета. Текст либретто основан на стихах гениального американского поэта Эзры Паунда, автора модернистского поэтического эпоса в 116 песнях – Cantos. Мировую премьеру партитуры представили режиссер Семен Александровский, хормейстер Виталий Полонский, художники Ксения Перетрухина и Леша Лобанов (костюмы). Музыкальный руководитель постановки Теодор Курентзис.

Идея переложить Cantos Эзры Паунда в опере – так же парадоксальна, как и сама поэзия Паунда. Материя его стихов – миф, синтез всего опыта человечества – от Гомера до фашизма, от Одиссеи и кругов Данте до махинаций Ротшильдов и Морганов. Здесь конфуцианство и ад Первой мировой войны, китайские иероглифы и язык Сапфо, поэзия трубадуров и речи Муссолини. Паунда еще при жизни признали безумным. Биография его – катастрофична: модернист, непонятый поэт, интеллектуал, переводчик, сотрудничавший с политиками. Его страшный экзистенциальный провал состоял в том, что он поверил в дуче как в вождя нового Risorgimento. Пропаганда идей Муссолини стоила ему суда и заключения в “клетке для горилл”, где теряя сознание от физических страданий на обрывках туалетной бумаги он написал знаменитые “Пизанские песни”, получившие Боллингеновскую премию. Он должен был быть казнен на электрическом стуле по обвинению в измене США, но признанный невменяемым почти тринадцать лет провел в психлечебнице. Итогом его жизни был обет молчания и грандиозный цикл Cantos.

Алексей Сюмак рискнул воплотить в опере то, что составляет сокровенную суть паундовской судьбы и его творения. Партитуру Cantos он написал для сольной партии скрипки и сложнейшей, синтетической партии хора, звучащего хоралами и речитативами на “паундовском” языке – смешении поэзии, разговорных реплик на разных языках, гулов, шепетов, вздохов. Звуковой фон к слову – тихие раскаты литавр и будоражащие удары гонга. Скрипичные соло – арии внутреннего голоса самого Паунда, взвивающиеся каденциями, рассыпающиеся тихими стаккато, вибрирующие микронными трелями.

Фото Марина Дмитриева

Этот звуковой мир – часть живой мистерии, которую должен переживать каждый, пришедший на этот спектакль. Так задумали постановщики, подступившие к синтетическим мирам Паунда, в которых невозможно вычленить конкретное время, место, событие, отражающееся в зеркалах других пространств. Именно поэтому реального времени в спектакле нет. И места тоже. Локация его необычна. Вход – в тишине, в гробовой темноте через обтянутый черной материей коридор на сцену, где в полумраке по обе стороны вытянуты зрительские ряды, а в центре – длинный стол, подобный помосту восточного театра, аллеи деревьев, с высохшими ветками, на которых висят живые красные яблоки Рая. Вид “Рая” – зрительный зал, с его золоченым декором и красными креслами, между рядами которых растут яблони. Звук оперы начинается не с инструментов, а с хаоса голосов на разных языках, с нарастающего людского гула, поднимающего из рядов зала, как призраков из могилы, людей в одеждах из льна. Эти призраки надвигаются на сцену, упираются в ее края, шепчут бледными губами английские слова. В тишине рождаются звуки скрипки (Ксения Гамарис), тихие, обрывающиеся паузами, исчезающие в молчании. “Дух музыки” – рождает само действо, которое ведет появившийся из темноты арьера сцены Теодор Курентзис. Он здесь актер, мистагог, гуру всех этих душ, оживающих, поднимающихся с пола, внимающих ему, проходящих свои внутренние пути на сцене.

Привычного действия в спектакле нет. Хор musicAeterna проживает все в звуке – иногда вообще без слов, превращая голос в скрип, в мычание, в шипение. И тут же – сложнейшие групповые речитативы и воздушное многолосие, звук, пярящий в высоте. Люди, двигающиеся под плавные, замедленные жесты Курентзиса по кругу, вперед, назад, собираются вместе, шествуют, испытывают страх, переживая в слове и музыке какой-то общий опыт, через который прошла человеческая душа – в том числе, и опыт страшного безумного века мировых войн и Холокоста. В финале они медленно, как призраки, отступают в арьер сцены, а зрителей Курентзис сам ведет к черному занавесу, отделявшему зрительный зал. Черная ткань поднимается, и под звуки паваны и ладан открывается взору утраченный Рай, куда публика молча спускается по ступеням. Паунд считал, что условием Рая является Разум – священное понятие древних греков. С этим спектакль “Cantos”, погружающий в глубины памяти, находится в полном согласии.

Фото Марина Дмитриева

Источник публикации Российская газета

USA: United Symphony of America. Как работают симфонические оркестры США

На примере Seattle Symphony Orchestra об этом рассказывает вице-президент оркестра по художественному планированию Елена ДУБИНЕЦ

Чем отличаются американские оркестры от российских? Эти отличия касаются экономической (в первую очередь) и художественной основы оркестровой индустрии.

Финансирование

Главное отличие американской оркестровой системы от российской — в том, что можно назвать «самоокупаемостью»: почти полное отсутствие государственной поддержки и совершенно иное внутреннее устройство всей отрасли. Как эта система работает, показывает пример оркестра Сиэтлского симфонического (Seattle Symphony).

Базируется он в северо-западной столице США — Сиэтле, где возникли такие крупнейшие мировые корпорации как Боинг, Микрософт, Амазон и Старбакс. Но задолго до всего этого, в 1903, там родился оркестр, ставший самым крупным к северу от Сан-Франциско и к западу от Миннесоты и входящий в т.н. Первую группу оркестров США.

Все оркестры в Америке — за исключением нескольких, нежелающих платить членские взносы, — входят в Лигу американских оркестров и подразделяются на несколько групп по уровню годового бюджета. В первую группу в настоящее время объединены 20 оркестров, бюджет которых превышает 16,5 миллионов долларов в год. В нее входят все лучшие американские оркестры (такие как Кливлендский, Бостонский, Чикагский, Филадельфийский, Нью-Йоркский филармонический, оркестры Лос-Анджелеса и Сан-Франциско), а также оркестры следующей десятки, подобные Сиэтлскому.

Главное отличие оркестров первой семерки заключается в том, что у них — а это, как правило, старейшие оркестры в США — за многие годы работы сложился солидный уставной капитал (endowment), проценты с оперирования которым составляют немалую долю дохода этих оркестров. Означает это, во-первых, финансовую стабильность (даже когда размер этого капитала рухнул на треть во время последнего экономического кризиса в 2008, резервов хватало, хотя расходы пришлось существенно сократить), а во-вторых — возможность платить более высокие зарплаты музыкантам. Поэтому конкурс на оркестровые позиции в первой семерке доходит до нескольких сотен человек на место. Но и играют эти оркестры лучше других во многом потому, что их музыканты лучше оплачиваются, — экономика в американских оркестрах работает.

Влияют и такие факторы, как сверхсерьезное отношение к делу и гордость за свой оркестр самих музыкантов; взыскательность, предъявляемая к ним лучшими в отрасли дирижерами, которых именно эти оркестры могут себе позволить приглашать; а также важность складывавшейся десятилетиями культурной традиции.

Работает экономика и по всем остальным показателям. Главный из них — мотивирующая составляющая для поддержки искусства, а именно принцип льготного налогообложения для спонсоров. Уровень государственных вложений в оркестры первой группы составляет не более полутора процентов годового бюджета. Продажи билетов на концерты в среднем приносят лишь 20–40% годового дохода (Сиэтлский оркестр в этом смысле — исключение: он «зарабатывает» продажами билетов чуть меньше половины бюджета; остальные оркестры — значительно меньше). Оставшиеся суммы (как правило, существенно превышающие половину бюджета) добываются при помощи фандрейзинга, т.е. привлечения внешних ресурсов.

Работа со спонсорами лежит в основе деятельности любого американского оркестра, ведь именно они поддерживают оркестры как финансово, так и структурно.

В США все оркестры имеют статус «non for profit», то есть являются «некоммерческими организациями». Все люди, жертвующие средства на содержание таких организаций, имеют возможность получать налоговые скидки на свои пожертвования. Спонсоры, разумеется, все равно теряют деньги, но поддерживать искусство считается гуманным и престижным: одинаково престижно давать как несколько долларов, там и несколько миллионов, — филантропия, вопреки всем финансовым кризисам, пока не иссякла. Государственная поддержка культуры в США практически отсутствует именно потому, что стимулируется меценатство. Вместо того, чтобы напрямую давать деньги оркестрам, театрам и музеям, государство налоговым образом стимулирует его граждан к поддержке искусств. Тем самым достигаются несколько целей: во-первых, граждане оказываются сами заинтересованы в процветании тех некоммерческих организаций, которые они поддерживают; во-вторых, эти организации становятся независимыми от средств государственного давления, включая финансирование и цензуру. Государство не может просто так взять и закрыть какой-нибудь оркестр; на это нужна воля народа. Демократия действует.

Как осуществляется контроль?

Возникает вопрос: что если один человек захочет полностью содержать и финансировать некий оркестр? Значит ли это, что хозяин сможет нанимать музыкантов, дирижеров и композиторов и формировать программы исключительно по своему желанию? Да, но только в случае, если такой оркестр не получит статуса некоммерческого — то есть, если его хозяин не будет освобожден от налогов. Но если таковой статус получен (что бывает почти в 100% случаев), то в действие вступают правила коллективной ответственности. Каждый некоммерческий коллектив обязан иметь Совет директоров («Board of Directors», или Попечительский совет), обязанность которого — контроль финансовых действий коллектива.

Попечительский совет несет ответственность перед государством за деятельность подопечной организации — а именно, за ее некоммерческую и демократическую базу. Совет следит за тем, чтобы коллектив не бедствовал, но при этом не занимался исключительно увеличением доходов любой ценой или обогащением небольшой группы людей. Наконец, Совет директоров регулярно отчитывается перед государством за правильность деятельности коллектива, тем самым доказывая государству, что оно дает налоговые льготы спонсорам этой организации на основе реальной пользы, которую этот коллектив приносит обществу.

Попасть в члены Попечительского совета считается большой честью — все равно, что быть избранным в руководящие органы. Эти люди жертвуют организациям немалые деньги (например, минимальный годовой взнос в Филармоническом оркестре Лос-Анджелеса составляет 60 тысяч долларов, в дополнение к участию в дорогих гала-мероприятиях и покупке концертных абонементов на лучшие места).

Члены Попечительского совета должны уделять оркестру немало времени, чтобы иметь возможность разрабатывать стратегию деятельности оркестра, утверждать годовой бюджет, искать и назначать главного дирижера и генерального директора и заниматься многими другими процессами. Обычно в полный Попечительский совет входят 40–60 человек, которые собираются на многочасовые заседания минимум раз в два месяца, а его руководящий комитет («executive committee» в составе 10–15 человек) встречается минимум раз в месяц. Кроме того, каждый член полного совета должен принимать участие в работе многочисленных внутренних групп, занимающихся финансами, фандрейзингом, маркетингом, художественной политикой, образовательными программами и другими проектами.

Очевидно, что члены Попечительского совета, которые обладают немалым весом в обществе (поскольку финансируют или продвигают многие стороны общественной деятельности) являются самоотверженными пропагандистами оркестра: они отстаивают миссию оркестра в глазах общественности и привлекают к поддержке оркестра своих партнеров, друзей и родных.

Важно следующее: члены Попечительского совета не управляют оркестром и не занимаются каждодневной работой, связанной с его функционированием. Они наблюдают за его деятельностью, отчитываясь перед государством за правильность предоставляемой оркестром документации. Управляют же американскими оркестрами две «группировки», работающие рука об руку: музыканты и менеджмент.

Музыканты не только играют

Помимо выступления в концертах, оркестранты имеют право голоса при формировании финансовой и культурной политики коллектива. Для этого их представители регулярно встречаются с администрацией и обсуждают насущные вопросы, а также участвуют в заседаниях Совета директоров и его комитетов. Практически все крупные американские оркестры действуют на основании профсоюза, главной задачей которого являются поддержание уровня благосостояния его членов (то есть музыкантов) и защита их прав.

Чтобы быть зачисленным в оркестр, нужно не только обладать определенными художественными навыками, но и иметь поддержку трудового коллектива. Процедура увольнения из оркестра также осуществляется с учетом мнения коллектива.

Попасть на работу в крупный американский оркестр очень непросто. Правила отбора в оркестры жестко оговариваются в профсоюзных документах. Обычно кандидаты сначала обсуждаются на основании присланных записей, а затем лучшие из них приглашаются на «живые» прослушивания в присутствии членов оркестра и (на последних стадиях) главного дирижера. До финального раунда прослушивания проходят за занавесом, отделяющим сцену от слушателей, чтобы предотвратить возможность протежирования друзьям и знакомым, а также отбор по каким-либо половым, расовым, этническим или другим внешним признакам. В финале занавес убирается, чтобы у финалистов была возможность выступить в ансамбле с другими членами коллектива. Прослушивания занимают несколько дней. Нередко победитель не определяется, и тогда назначаются повторные или дополнительные раунды.

Если же кандидат успешно проходит прослушивания и его принимают в коллектив, то в первые год или два (в зависимости от условий того или иного оркестра) у него нет гарантии продолжения работы до того момента, пока музыканты не проголосуют за предоставление кандидату постоянного места («tenure»). Если художественный уровень кандидата, продемонстрированный в первый период совместных выступлений, музыкантов не устраивает, то они могут отказать ему в постоянной работе и объявить новый конкурс на его место. Если же постоянное место предоставлено, то вступают в права профсоюзные защитные механизмы, благодаря которым американские музыканты могут играть в оркестрах до глубокой старости. Уволить их бывает весьма непросто, даже если они перестают поддерживать высокий профессиональный уровень.

В других отношениях профсоюзные положения иногда кажутся противоречащими художественной сути процесса: в оркестровой документации скрупулезно оговариваются такие детали, как количество репетиций, количество минут в репетициях и концертах, количество минут в перерыве между репетициями, расстояние от места основной работы до места выступлений в близлежащих районных центрах, количество отпускных недель в год и сотни подобных моментов.

Все это предназначается для жесткого регулирования рабочего времени и оплаты музыкантов, за которое борется профсоюз. Нередко это приводит к тому, что дирижеру приходится останавливать репетицию за несколько тактов до финального аккорда произведения, если отведенное на репетицию время закончилось. В противном случае музыкантам должна быть назначена плата за сверхурочную работу, также рассчитываемая по минутам.

Функции менеджмента

Следит за выполнением всех этих установок администрация оркестра — менеджмент. Раз в несколько лет между администрацией и музыкантами происходят переговоры по поводу всех элементов работы музыкантов, включая оплату основного и сверхурочного времени, отпускные периоды, медицинские и прочие страховки, пенсионные отчисления и другие детали. В результате переговоров, которые нередко длятся месяцами и завершаются в самые последние ночные часы перед моментом истечения предыдущих договоренностей, заключается контракт о работе музыкантов на несколько лет. Он называется «Коллективный трудовой договор» («Collective bargaining agreement») и обязывает музыкантов выполнять свою работу, а администрацию — компенсировать их труд соответствующим образом. Администрация находится под строгим надзором Попечительского совета, и именно Совет одобряет (или не одобряет) условия контракта с музыкантами. Не выполнять условия контракта с музыкантами администрация оркестра не имеет права. Когда в тяжелые экономические периоды возникает необходимость уменьшить расходы, что часто влечет за собой желание руководства понизить зарплаты музыкантам, разрыв контракта с ними тоже должен происходить с согласия Попечительского совета.

Если в результате переговоров не удается прийти к обоюдному согласию по поводу условий контракта, то работа музыкантов может быть прервана. Это может происходить двумя способами: либо музыканты объявляют забастовку и перестают играть концерты — то есть, удовлетворять социальный заказ — до достижения приемлемых договоренностей; либо администрация объявляет так называемый «lockout» (принудительное прекращение выплаты зарплаты музыкантам) и останавливает работу оркестра до лучших времен.

И то, и другое приводит к плачевным результатам: публичное недовольство прекращением музыкального обслуживания непременно ведет к уменьшению количества пожертвований и проданных билетов даже после нормализации работы; лучшие музыканты в период безработицы нередко переходят в другие оркестры, после чего очень трудно восстановить уровень коллектива; наконец, отношения между музыкантами, администрацией и Советом попечителей восстановить бывает очень непросто, что сказывается на эффективности дальнейшей совместной работы. По этой причине и забастовок, и локаутов оркестры всеми силами стараются избегать, но иногда они все же случаются. Даже такие крупные американские коллективы, как оркестры Чикаго, Сан-Франциско, Детройта, Миннесоты и Атланты, временно прекращали работу за прошедший после экономического кризиса 2008 период. Знаменитый Филадельфийский оркестр даже вынужден был объявить банкротство и реорганизоваться в результате плачевной финансовой ситуации.

Музыка по контракту

Когда договоренности между администрацией и музыкантами достигнуты, и контракт заключен, можно подумать и о музыке. Размышления эти обусловлены именно условиями контракта. Далеко не все оркестры даже первой группы оркестров США функционируют круглый год.

Сиэтлский симфонический оркестр устраивает концерты только с середины сентября до середины июля и выплачивает зарплату музыкантам только в течение 45 недель в год. От количества оплачиваемых недель зависит и количество программ, которые можно исполнять. В сумме оркестр играет порядка 150 концертов в год (повторяя одну и ту же программу не более трех раз), а также приглашает выступить в своем Бенаройя холле гастролирующие оркестры и музыкантов с сольными программами.

В настоящее время стандартный оркестровый классический абонемент составляет 22 недели, в каждую из которых одна и та же программа исполняется 2–3 раза после положенных по контракту четырех репетиций. Три недели в году оркестр играет по два концерта барочной музыки, а также одиночные концерты по типу гала-концертов со знаменитыми солистами, которые не могут провести в Сиэтле больше одного дня. Параллельно — для того, чтобы удержаться на плаву — оркестр играет немало легкой и эстрадной музыки: шесть недель в году по три концерта любимой американцами музыки с Бродвея или джазовый репертуар, а также отдельные концерты с популярными певцами, кинофильмы и видеоигры с живой музыкой и другую подобную продукцию.

Большая часть оркестров в США просто не может обойтись без этого, да и населения в таких относительно небольших городах, как Сиэтл, не хватило бы только на классические концерты — а если добавить популярные, то оркестр может и окупиться. Крупнейшие оркестры, у которых большой уставной капитал, могут себе позволить играть только классику.

Помимо классических и популярных программ, значительное внимание уделяется образовательным — концертам для детей с родителями и бабушками-дедушками, для школьных групп во время рабочей недели, а также выездным концертам в районные центры. Как правило, оркестр теряет немалые деньги на этих программах, поскольку билеты на них либо очень дешевые, либо бесплатные, но зато приобретает репутацию служителя народа, а заодно и фандрейзинговые перспективы.

Как устроено финансирование оркестра?

Обычно лишь менее половины бюджета покрывается доходами с уставного капитала и продажи билетов. Вторая, большая часть бюджета зарабатывается с помощью фандрейзинга. Примерно четверть этой части финансирования покрывается индивидуальными пожертвованиями крупных спонсоров. Их всего человек 200–400, и они дают от нескольких десятков тысяч до нескольких миллионов долларов в год.

Следующая группа спонсоров, тоже индивидуальных — самая многочисленная, но жертвующая небольшие суммы, — покрывает около 10 процентов фандрейзинговой части бюджета. Таких спонсоров немало — до десятой части общего количества посетителей концертов жертвуют деньги сверх стоимости билетов. Еще примерно 10 процентов бюджета дают в виде грантов различные фонды, включая государственные. Некоторое количество средств выделают корпорации. До кризиса 2008 года корпоративная поддержка составляла изрядный процент бюджета, но в последние годы ее уровень значительно снизился, поскольку корпорации теперь предпочитают доходом не делиться — ведь для них, в отличие от индивидуальных спонсоров, налоги от этого не снижаются, а на соображениях престижа далеко не уедешь. Но зато можно «выехать» на рекламе, получаемой от постоянного упоминания названия корпорации в качестве спонсора той или иной концертной программы.

Почему люди дают деньги на содержание культуры? Чаще всего по личным соображениям: вспоминая уроки музыки в детстве, в память об ушедшем родственнике или друге, или просто из любви к искусству. Найти людей, готовых пожертвовать средства на оркестр, культивировать их интерес и поддерживать с ними отношения входит в задачу сотрудников фандрейзингового отдела администрации, которые ежедневно обзванивают и встречаются с десятками потенциальных спонсоров, стараясь понять, на что именно такие люди могут дать деньги: на приглашение того или иного артиста, исполнение определенного репертуара, заказ нового сочинения или образовательные программы.

Это, однако, не означает, что те спонсоры, которые дают больше денег, определяют, какую музыку нужно исполнять оркестру. Они могут лишь высказывать пожелания, но нет никакой гарантии, станут ли к этим пожеланиям прислушиваться главный дирижер и художественный администратор оркестра. Балансировать пожелания поклонников с эмоциональной и интеллектуальной ценностью программ является их главной задачей. Она особо трудновыполнима еще и по той причине, что от предложенного ими баланса зависит финансовое благосостояние оркестра.

Иными словами, чем более высока «кассовость» программ при меньших затратах на репетиции и участие дополнительных музыкантов, тем лучше работает финансовая машина, и предлагать интересные, но материально невыигрышные программы бывает непросто.

Ведь на каждую из около сотни программ, которые играет оркестр каждый год, составляется отдельный бюджет — так называемая «проформа» («proforma»).

В проформу не вносятся расходы на постоянных музыкантов оркестра (т.е. их зарплаты и другие компенсационные выплаты) и доходы от фандрейзинга — и те, и другие, как правило, составляют более половины годового бюджета. Справедливо считается, что без музыкантов оркестр существовать не может, выплата их зарплат является необходимой и неизменной частью функционирования организации, и фандрейзинг покрывает именно эту часть расходов.

А вот вносятся в проформы показатели, которые можно изменить: расходы на художественную часть программы (дирижер, солисты, хор, дополнительные музыканты), на ее осуществление (стоимость нот, рабочих сцены, транспортировки инструментов, видеопроекций и других необходимых элементов), а также затраты на маркетинг и обслуживание зала в день концерта (билетеры и т.п.). В другую часть проформы вносятся предполагаемые доходы: количество проданных билетов по неким ценам, которые различаются для абонементов и отдельных продаж (для определения кассовости того или иного музыкального произведения или артиста существует целая система, основанная на многолетних показателях). Затем доходы сравниваются с расходами, и, если коэффициент прибыльности приближается к 3–4 процентам, программа принимается.

Если нет — предпринимаются шаги по ее совершенствованию: например, репертуар изменяется на более популярный или на требующий меньших затрат в случае слишком большого состава оркестра; приглашается не столь высокооплачиваемый солист, если это не меняет кассовость программы; или современное сочинение, за аренду нот которого надо платить немалые деньги, заменяется классическим, ноты которого у оркестра уже имеются. Не все программы могут быть прибыльными, поскольку художественное руководство всегда стремится сделать их интеллектуально просветительскими и эстетически многоплановыми, и какие-то из программ непременно будут выбиваться из коммерческой колеи. Для них ищутся спонсоры, и, главное, потери компенсируются за счет других очень популярных программ в иной части того же сезона. Но правило жесткое: общий коэффициент прибыльности всего сезона должен превышать такой же показатель за предыдущие сезоны и приближаться к 3–4 процентам. Иначе оркестру не выжить — ведь стоимость производства музыкальной продукции из года в год растет, начиная с зарплат музыкантов и заканчивая повышением цены бумаги, на которой печатаются ноты и маркетинговые материалы.

О художественном планировании

Основная часть оркестров США призвана исполнять «серьезную» музыку, написанную для большого симфонического оркестра. Оркестры, стоящие на ногах не так крепко, кроме этого также играют приносящую прибыль «легкую» музыку. Сиэтлский оркестр является одним из лишь нескольких в стране, которые работают как в концертном зале, так и в оркестровой яме. Подобным образом функционируют многие оркестры в Европе — скажем, Венский филармонический оркестр обслуживает Венский оперный театр, — но в Америке таких оркестров немного; по всей видимости, из-за организационных сложностей.

В Сиэтлском оркестре эта сложность заключается в том, что Оперный театр в Сиэтле ставит пять спектаклей в год, прокатывая каждый из них по 7–8 раз и потом снимая с репертуара, и во время этих прокатов оркестр «делится» между театром и концертным залом. Между организациями Seat t le Opera и Seat t le Symphony по этому поводу заключен долгосрочный контракт, оговаривающий все детали такого раздела. Опера никогда не получает всех музыкантов оркестра одновременно, но часто получает подавляющее большинство (скажем, 80%), а оставшихся музыкантов может использовать оркестр. В силу этого примерно треть времени в году Сиэтлский оркестр не может исполнять полноценный симфонический репертуар. В зависимости от количества музыкантов планируются разные программы.

К примеру: исполняются программы для сокращенного состава. Когда оркестрантов более или менее разумное количество, программы формируются на основе классического репертуара. В наступающем сезоне пианист Алексей Любимов исполнит в одной из таких программ Ре-мажорный концерт Гайдна, также прозвучат Пятая симфония Шуберта, «Гробница Куперена» Равеля и «Гебриды» Мендельсона. Если в наличии еще меньший состав, планируются программы современной музыки — например, в октябре оркестр исполнил Chain 1 и Chantefleurs et Chantefables Лютославского, а также новое сочинение молодой польской певицы и композитора Агаты Зубель.

Три раза в год недели с маленьким оркестром объединяются в барочную серию, и программы составляются исключительно из музыки доклассического периода. Для участия в этой серии приглашаются такие выдающиеся мастера аутентичного исполнительства, как Тон Копман, Ричард Эгарр, Ринальдо Алессандрини и другие. В прошлом сезоне оркестр был покорен искусством российского скрипача и дирижера Дмитрия Синьковского и его сразу пригласили выступить в течение всех трех недель барочной серии сезона 2017–2018. Сиэтлский оркестр легко адаптируется к новому репертуару и стилю дирижера.

Американские оркестры выделяются именно быстрым достижением результата. Редко когда на разучивание новой программы выделяется больше четырех двух-или трехчасовых репетиций, но на концерте обычно создается впечатление, что музыканты работали над этим репертуаром длительное время. Секрет в том, что они приходят на первую репетицию со стопроцентно выученным материалом.

Для этого ноты им выдаются заранее (в Сиэтлском оркестре — минимум за месяц). Библиотекари, кстати, тоже входят в оркестровый профсоюз, и условия подачи им информации о программах детально оговорены в коллективном трудовом договоре. Например, не разрешается изменять программу при отсутствии экстремальной ситуации (такой, как замена артиста) более чем за 90 дней до первой репетиции, поскольку именно столько времени необходимо для выставления штрихов концертмейстерами оркестра и струнных групп. Когда оркестр заказывает новые сочинения, композиторы обязаны представить предварительную партитуру за четыре месяца до премьеры, а все партии в готовом виде — за три.

Работа с композиторами

Заказ новой музыки — особая графа в деятельности американских оркестров. Многие, конечно, обходятся без этого, но те, которые борются за более высокие места в отраслевой иерархии, непременно стремятся работать с лучшими композиторами мира. Сиэтлский оркестр в последние годы заказывает от 8 до 12 новых сочинений в год таким композиторам, как Гия Канчели, Александр Раскатов, Владимир Николаев, Паскаль Дюсапен, Джеймс Макмилан, Колин Мэтьюз, а также крупным американским композиторам Джону Лютеру Адамсу, Дэйвиду Лангу, Майклу Гордону, Эйрону Кернису, Джону Харбисону и другим; незадолго до смерти для оркестра написал свое последнее оркестровое сочинение Эллиот Картер.

Особой задачей является сотрудничество с молодыми композиторами, которое оркестр специально культивирует, чтобы не дать нашему виду искусства умереть через несколько поколений. Сиэтлский оркестр гордится инициированием новых сочинений у таких авторов, как Гэбриель Прокофьев, Мейсон Бэйтс, Анна Кляйн, Нико Мули, Даи Фуджикура, Эндрю Норман и другие. Раз в год проводится конкурс коротких сочинений композиторов до 35 лет на азиатскую тематику для ежегодных концертов азиатской музыки, которые организуются для живущих в Сиэтле переселенцев из стран тихоокеанского пояса, соединяющего побережье США с Японией, Китаем и другими восточными державами.

Как правило, новые сочинения заказываются в партнерстве с другими оркестрами, поскольку платить композиторам приличные суммы иначе трудно. Кроме того, оркестры стремятся к тому, чтобы сочинения получали долгую жизнь и продолжали звучать в разных точках земного шара и после премьерного исполнения. Совместный заказ сочинений с другими крупными оркестрами является одним из способов поднятия репутации оркестра. Например, за последние годы при исполнении совместно заказанных сочинений название Сиэтлского оркестра фигурировало в программках и буклетах Лондонского филармонического, Бостонского симфонического, Бельгийского национального, Роттердамского и других оркестров.

Звукозапись

Еще один способ продвижения оркестра — записи. К сожалению, в последние годы звукозаписывающая отрасль перестала приносить какие бы то ни было доходы, за исключением дисков суперзвезд, поэтому выпуск звукозаписей обычно является глубоко убыточным предприятием.

Тем не менее, три года назад Сиэтлский оркестр принял решение организовать собственную звукозаписывающую фирму («Seattle Symphony Media») для продвижения того репертуара, в котором он более всего заинтересован, и за эти годы оркестру удалось выпустить полтора десятка дисков и завоевать около десятка номинаций на премию «Грэмми», а также две «настоящие» премии — за заказанное оркестром сочинение Джона Лютера Адамса «Стань океаном» («Become Ocean»), выпущенное на лейбле «Cantaloupe» , и за скрипичный концерт Анри Дютийе, исполненный Огустином Хэйделиком. Это — важный показатель художественного уровня оркестра, поскольку соревнуется он с крупнейшими оркестрами и звукозаписывающими фирмами со всего мира. Удается получать призы именно за новаторские программы, которые целенаправленно осуществляются. Получение этих призов — во многом заслуга российского звукорежиссера Дмитрия Липая, который ранее плодотворно сотрудничал с Мариинским театром и уже много лет работает в штате Сиэтлского симфонического. Его деятельность была дважды за последние два года номинирована на индивидуальную премию «Грэмми» за лучшее продюсирование звукозаписей. Недавно оркестр выпустил на дисках заказанные им сочинения русских композиторов: Фортепианный концерт Александра Раскатова и «The Sinewaveland» в память о Джими Хенрдиксе Владимира Николаева.

В некоторых случаях записи создаются во время специальных двухчасовых сессий (их может быть до десяти в год). Но преимущественно диски выпускаются на основании записей с концертов. Поэтому составление концертных программ превращается в балансирование между несколькими задачами: их художественной ценностью, кассовостью и применимостью для последующих выпусков на компакт-дисках.

Основной абонемент

Как правило, музыкальный директор Seattle Symphony — молодой французский дирижер Людовик Морло — исполняет от 10 до 13 абонементных программ в год, в дополнение к отдельным концертам (таким как открытие сезона), фестивальным выступлениям и гастролям. Его программы и становятся ключевыми в каждом сезоне, объединяя проверенные временем шедевры с не известными широкой публике сочинениями, с которыми Людовик считает необходимым ее познакомить. На звукозаписывающей фирме Seattle Symphony Media только что вышел в свет комплект из трех дисков с сочинениями Анри Дютийе, к 100-летию композитора, записанными в течение пяти сезонов работы Людовика Морло с коллективом. В концертных программах последних сезонов его сочинения объединялись с симфониями Бетховена и Прокофьева. Продолжается выпуск серии записей оркестровых сочинений Чарльза Айвза.

В позапрошлом сезоне его Четвертая симфония была объединена с Третьим концертом Рахманинова, поскольку Людовик хотел продемонстрировать громадный стилистический разброс между этими сочинениями, написанными столетие назад с разницей всего в несколько лет.

Программы музыкального директора обычно отличаются особой элегантностью и концептуальностью. В первой программе этого сезона под управлением Морло прозвучали две симфонии Бетховена (Первая и Восьмая) и сочинения двух Прокофьевых: увертюра из «Любви к трем апельсинам» Сергея и мировая премьера масштабной пьесы «Когда правит город» («When the City Rules») его внука Гэбриеля. А завершится сезон сочетанием «Реквиема» Лигети с Пятой симфонией Малера.

Есть и более традиционные программы, которые обычно отдаются приглашенным дирижерам. Скажем, недавно Михаил Агрест исполнил с Люкой Дебаргом Четвертый концерт Рахманинова, а во втором отделении Одиннадцатую симфонию Шостаковича. Британец Эд Гарднер продирижировал ораторией Эльгара «Сновидения Геронтиуса». Эстонец Олари Элц исполнит «Де профундис» своего соотечественника Эркки-Свен Тююра в сочетании с рахманиновскими «Симфоническими танцами» и «Вариациями на тему Паганини» со Стивеном Хафом в качестве солиста. Датчанин Томас Даусгорд закончит свой второй сезон в качестве главного приглашенного дирижера программой из «Четырех последних песен» и «Альпийской симфонии» Рихарда Штрауса.

Сиэтлский симфонический оркестр — один из сотен подобных коллективов, существующих в США, и принципы его работы во многом совпадают с принципами деятельности других оркестров. В отличие от более крупных коллективов, из-за бюджетных проблем оркестру не удается гастролировать так часто, как хотелось бы: например, планировавшиеся в прошедшем июне выступления в Китае и Южной Корее пришлось отменить, и последней поездкой остается концерт в Карнеги-холле в Нью-Йорке в 2013. Но по многим другим показателям этот оркестр не отстает от своих партнеров, и описание его работы в целом дает представление о том, как функционирует оркестровая отрасль в Северной Америке.

Елена ДУБИНЕЦ,
вице-президент по художественному планированию Сиэтлского симфонического оркестра

XXVIII международный фестиваль «Баян и баянисты» открылся в Академии музыки имени Гнесиных

14 декабря в РАМ им. Гнесиных открылся XXVIII Международный фестиваль «Баян и баянисты».

За 5 дней в Гнесинке выступят ведущие коллективы страны – ансамбли «COMPROMISE» и «Русский ренессанс», Lion Trio, Юрий Медяник и «Emotion orchestra», сибирский дуэт баянистов SIB-DUO. В фестивале принимают активное участие студенты и преподаватели нашей академии, воспитанники Белорусской государственной академии музыки, Ростовской консерватории, Воронежского института культуры, лауреаты всероссийских и международных конкурсов. Приедут и зарубежные гости из Финляндии, Австрии, Италии и Хорватии.

14, 15 и 16 декабря пройдут концерты с участием народных артистов России Анатолия Беляева и профессора РАМ им. Гнесиных Вячеслава Семенова, ансамблей и оркестров из разных городов России.

17 декабря в 15.00 играет лауреат международного конкурса Дмитрий Ходанович. В 16.00 пройдет заседание Межрегиональной ассоциации баянистов и аккордеонистов, в программу которого включен показ документального фильма А. Морозова о юбилярах 2016 года – А. Беляеве и В. Семенове. Завершится день концертом российских и зарубежных музыкантов.

На закрытии фестиваля 18 декабря выступит лауреат международных конкурсов Вели Куяла (баян, Финляндия); а джазовый дуэт – Клаус Пайер (аккордеон, Австрия) и Ася Вальчич (виолончель, Хорватия) – представит слушателям собственные сочинения и обработки произведений Баха и Стравинского. В завершение будет вручен «Серебряный диск» – специальная награда фестиваля «Баян и баянисты».

Художественный руководитель фестиваля – Народный артист России, профессор РАМ им. Гнесиных Фридрих Робертович Липс.

Расписание ХХVIII Международного фестиваля «Баян и баянисты» в Москве, 14 – 18 декабря 2016

14 декабря, среда

19-00
Концертный Зал РАМ им. Гнесиных
Открытие ХХVIII Международного фестиваля «Баян и баянисты»
К 85-летию со дня рождения
Народный артист России Анатолий Беляев – электронный баян
Заслуженная артистка России Любовь Торгашева – домра
Играют лауреаты всероссийских и международных конкурсов 2016 года
Арсений Строковский, Рафаэль Сапуков, Юлий Мистюков, Никита Украинский, Александр Комельков, Лев Лавров, Ансамбль «COMPROMISE», Ансамбль «Русский Ренессанс»

15 декабря, четверг

19-00
Концертный Зал РАМ им. Гнесиных
Играют воспитанники Белорусской государственной академии музыки
Лауреаты республиканских и международных конкурсов
Михаил Волчков, Алиса Мартынова, Мария Дмитриева, Елизавета Кейзерова, Игорь Квашевич
Играют воспитанники Ростовской государственной консерватории им. С.В. Рахманинова
Лауреаты всероссийских и международных конкурсов Александр Грищенко (баян) и Игорь Бабин (флейта), Павел Масюк, Даниил Летунов, Александр Летунов, Павел Михалев (баян) и Антонина Жебровская (домра)

16 декабря, пятница

19-00
Концертный Зал РАМ им. Гнесиных
Народный артист России, профессор РАМ им. Гнесиных Вячеслав Семенов
(к 70-летию со дня рождения)
Играют лауреаты всероссийских и международных конкурсов
Ростислав Мудрицкий, Лев Лавров, Lion Trio, Эдуард Аханов
Юрий Медяник и «Emotion orchestra»
Заслуженный артист России Юрий Шишкин
Оркестр народных инструментов Воронежского государственного института искусств
Художественный руководитель и дирижер – профессор Елена Ширяева

17 декабря, суббота

15-00
Концертный Зал РАМ им. Гнесиных
Играет лауреат международного конкурса
Дмитрий Ходанович

16-00
Класс № 28
Заседание Межрегиональной ассоциации баянистов и аккордеонистов
Документальный фильм А. Морозова о юбилярах 2016 года

19-00
Концертный Зал РАМ им. Гнесиных
Мирко Патарини (аккордеон, Италия)
Юлия Америкова (аккордеон) и Александр Селиванов (баян)
Лауреаты всероссийских и международных конкурсов
Сибирский дуэт баянистов SIB-DUO:
Александр Сироткин и Андрей Битюцких

18 декабря, воскресенье

14-00
Концертный Зал РАМ им. Гнесиных
Лауреат международных конкурсов Вели Куяла (баян, Финляндия)
Джазовый дуэт
Клаус Пайер (аккордеон, Австрия)
Ася Вальчич (виолончель, Хорватия)

ВРУЧЕНИЕ СЕРЕБРЯНЫХ ДИСКОВ ЗА 2016 ГОД

Художественный руководитель фестиваля
Народный артист России, профессор
Фридрих ЛИПС

Директор фестиваля Александр ГАТАУЛЛИН

Концертный Зал РАМ им. Гнесиных Москва, Малый Ржевский пер. д. 1 (м. Арбатская, м. Баррикадная)
Тел. (495) 771-28-38

О муравьях и людях: премьера в екатеринбургском театре «Провинциальные танцы»

«Провинциальные танцы» давно признаны самым известным российским театром танца. С конца восьмидесятых театр жил то лучше, то хуже, но регулярно представлял премьеры, оставаясь успешным и стабильным — 9 номинаций на национальную премию, 5 «Золотых масок».

Уже несколько сезонов худрук держала паузу в собственным театре. Она с успехом сочиняла хореографию в других местах (из недавнего – опера “Дон Карлос” в Большом), как хореограф сотрудничала с приглашенными режиссерами и в собственной труппе, но полностью выстроенный Багановой спектакль не появлялся лет пять, со времен инфернальной, по мотивам “Женщины в песках” Кобо Абэ, “Сепии” 2011 года. Так что премьеру все очень ждали. Баганова, подумав, объявила ее название условным, легко заменимым к следующим показам. Поскольку название “Объективная реальность, данная нам в ощущениях”, а ощущения переменчивы.

Чтобы не слишком раздражать лояльного зрителя объективной реальностью и ощущениями, хореографы современного танца часто дают танц-спектаклям формальный повод. Здесь повод – всем известная басня, но при простоте формы Баганова выбрала ту, что надо, с эффектом палимпсеста: Эзоп написал “Муравей и майский жук”, Лафонтен по его следам – “Муравей и цикада”, дедушка Крылов завещал ее всем школьникам Отечества в виде “Стрекозы и муравья”. Но в спектакле “Провинциальных танцев” нет никаких балетных мушек, стрекоз и прочей живности. Конфликт насекомых – всего лишь повод поговорить о способности не отторгнуть, понять, а иногда и принять чужой мир. Тема ныне не самая популярная, но насущная для выживания человечества как вида. И как водится, в эту большую тему художник вписывает свою личную – тему отношений артиста и “обычного человека”.

У артиста (она же стрекоза, она же иной) трепетное тело, способность взмывать к небесам на высоких поддержках и падать навзничь от собственной слабости или чужой жестокости. У окружающих ее “обыкновенных” крепкие поддержки, прямота движений, физически емкие па. Баганова умеет выстроить отношения с художниками (здесь – Вера Соколова, Ярослав Францев и светодизайнер Максим Сергачев), так что сложные отношения танцующих поддержаны сценографией. Действие навинчивается, пока, наконец, твердо стоящие на земле муравьи – обычные люди не обрастают техническими конечностями в духе Кафки, и тогда уже их руки-гофры и ноги-трубы участвуют в танце как нормальное продолжение тел.

Избегая прямолинейности по традиционным режиссерским канонам, хореограф-постановщик все же четко прописывает завязку, развитие событий и финал – открытый, но все же единственный финал, слабое место абсолютного большинства отечественных (и не только) театров танца. После него остается веское послание, переданное мышечной силой и связками тел: готовы ли мы видеть объективную реальность, где все мы – разные? Готовы ли эту объективную реальность ощущать собственным мозгом, а не верить всему, что нам навязывают? У театра танца нет ни задачи, ни возможности дать на эти вопросы прямой ответ, но эффект невербального послания очевиден.

Баганова говорит, что с ее школьным физико-математическим классом за плечами ей проще объяснить артистам задачу с точки зрения физики, а не анатомии, и в этом признании на самом деле скрыты глубина и объем каждой ее новой работы: анатомия несравнимо дальше от философии, чем физика. После уже помянутой “Сепии” и “Спящей красавицы” казалось, что хореографу действительно нужна пауза – театр состоялся, труппа в прекрасной форме, нормальная боязнь художественного застоя действует как прививка от замкнутости, но требует времени. Теперь ясно, что так боящиеся самоповторов “провинциалы”, где в штате работают педагоги по классическому танцу и йоге, совершенно точно утвердились с собственным стилем – узнаваемым, ярким и очень точным.

После закрытия в прошлом году по финансовым причинам фестиваля театров современного танца “Цех”, свозивших в Москву труппы со всей России, хочется думать, что “Провинциальные танцы” счастливчики, и хотя бы у них все хорошо. Это, конечно, неправда. Но они умудряются вопреки всему выживать и показывать премьеры о самом важном.

Источник публикации Российская газета

Минерал запаса: «Каменный цветок» в Мариинском театре

25 лет назад, в 1991 году, “Каменный цветок” Сергея Прокофьева–Юрия Григоровича тихо и незаметно вынесли из оранжереи Театра оперы и балета имени Кирова. Торжественное возвращение “Цветка” на родную почву состоялось на днях в Мариинском театре, за его посадкой-поливкой следила ОЛЬГА ФЕДОРЧЕНКО.

“Каменный цветок” в 1957 году взрастили силами молодежи: спектакль создавался как экспериментальный и репетировался в свободное от основной творческой работы время. По вечерам и ночам в балетных залах запирались единомышленники и ровесники Юрия Григоровича — Ирина Колпакова, Александр Грибов, Алла Осипенко. Работали с увлечением и азартом — после обстоятельно-повествовательной и тяжеловесной хореодрамы возможность лишь языком танца передать содержание и идею казалась невероятной. Освобождение от хореографического бытописания в пользу точных пластических формулировок и обновленной танцевальной лексики привело к балетной оттепели, обозначенной расцветшим “Каменным цветком”. Григорович, не будучи стилягой по натуре, выступил “стилягой” ленинградской хореографии: он бросил вызов массовому балетному пошиву, противопоставив ему радикальный крой, провокационные линии и неведомую прежде телесную свободу и чувственность. Конечно же, он собрал свою долю упреков и обвинений в формализме от руководящих товарищей, но, к счастью, время творческих доносов прошло, а семена “Цветка” проросли в работах Бельского, Виноградова, Боярчикова.

Вполне возможно, что выкорчевывание “Цветка” в 1991 году было необходимым для новой художественной политики театра. Надо было освободить место для непривычных к петербургскому климату мирового танцевального авангарда и неоклассики, европейской хореодрамы и отечественных экспериментов (порой дерзких, но в большинстве — банальных). Соседство на афише “Каменного цветка”, созданного в информационном и творческом вакууме, без какого-либо влияния “вражеских голосов”, с балетами Баланчина смутило бы балетную общественность явной общностью танцевального мышления двух великих хореографов ХХ века. Знаменитая профильная поза Кармен Майи Плисецкой обнаружила бы почти стопроцентное пластическое цитирование позы-лейтмотива Хозяйки Медной горы. При желании можно даже было бы сопоставить смелость и безрассудство форсайтовских поддержек с акробатическими дуэтами Данилы и Хозяйки, сочиненными на несколько десятков лет раньше. Надо, наверное, было избежать этих никчемных параллелей, а также воспитать на актуальной пластике новое поколение, переплавившее и танцевальный авангард, и психологизм хореографических драм.

Да и сам маститый Юрий Николаевич Григорович, который сегодня в три раза старше того молодого Юрия, запиравшегося вечерами в балетном зале, уже по-иному смотрит на свое творение, сделавшее его знаменитым. Необходимая разумная, с точки зрения автора, редакция должна была приблизить балет об уральских сказах к сегодняшнему дню. Судя по всему, главным требованием сегодняшнего искусства является быстрота и динамичность: из трехактного балет стал двухактным и заканчивается практически вместе с телепрограммой “Спокойной ночи, малыши!”. Балетмейстер перетасовал акты, сократил танцы самоцветов (купированную сюиту из третьего акта перенес в начало второго), убрал Огневушку-поскакушку — об этой потере печалишься более всего: в этой небольшой, но яркой роли заявлялись лучшие инженю ленинградской сцены, как, например, всеобщая любимица 1980-х Маргарита Куллик. Уточнены некоторые пластические реплики. Северьян (Юрий Смекалов) истово крестится на иконы в избе Данилы (в старой версии этот жест вроде как был) и в смертный час, проваливаясь под землю,— недвусмысленный намек многим сильным деревни своей не плошать в течение все предыдущей жизни. Если в предыдущей постановке Катерина, защищаясь от домоганий Северьяна, хватала серп и, подняв его над головой, застывала в центре сцены аки колхозница Мухиной, то теперь, переместившись вглубь сцены, селянка делает недвусмысленные намеки о более чем возможном применении сельскохозяйственного инструмента по некоторым частям негодяйского тела. Екатерина Осмолкина, станцевавшая главную лирическую героиню “Каменного цветка” с редкой пронзительностью и откровенностью, заставляет задуматься о нелегкой судьбе приличной девушки, просто созданной быть хозяйкой домашнего очага. Великолепная Виктория Терешкина была очень убедительна в роли хозяйки холдинга “Медная гора”: неприступное величие гениально сочеталось с нерастраченным жаром страстного и одинокого сердца, поверившего в существование равного ей партнера. Данила Андрея Ермакова мастерски деловит в сольных вариациях, надежно безупречен в сложнейших адажио и, подобно эгоистичным творцам, обескураживающе наивен в решении сложных нравственных задач: девочки сами между собой разберутся, а я пока о высоких материях подумаю…

Самым же концептуальным изменением стало исключение народа, который в предыдущей версии встречал Данилу и Катерину ликующими плясками, из финала балета: наверное, не дали санкцию на проведение массового мероприятия. Теперь главные герои неприкаянно бродят по пустому лесу. А по большому счету народ оказался молчалив и совершенно равнодушен к исканиям художника: каменный цветок — это далеко не нефтяная скважина.

Сегодня последний день, когда можно оформить подписку на газету «Музыкальное обозрение». Не упустите!

Друзья!

Сегодня последний день, когда можно оформить подписку на газету «Музыкальное обозрение». Не упустите!

Подпишитесь на газету «МО» на 2017 год.

Газета для избранных — и для всех!

Газета для всех — и для тебя!

Подпишитесь — и поддержите музыкантов!

Подпишитесь — и поддержите молодых!

Поддержим друг друга!

Присылайте информацию в «МО».

Газета и сайт открыты для Вас!

www.muzobozrenie.ru

muzobozrenie@mail.ru

Андрей УСТИНОВ,
главный редактор газеты «Музыкальное обозрение»

Закат репертуарной эпохи: чего ждать от грядущей театральной реформы

В конце ноября стало известно, что Счетная палата проведет опрос населения о востребованности театра — какие сцены люди предпочитают, на каких режиссеров ходят, за сколько покупают билеты. Новость стала продолжением истории вокруг российских и, в частности, московских театров. Особенное внимание к ней привлекло интервью Леонида Печатникова, анонсировавшее масштабную реформу. Затем были выступление Константина Райкина, съезд Союза театральных деятелей РФ, круглые столы директоров и худруков московских театров и высказывания отдельных деятелей сообщества. Виктор Вилисов — о том, что ждет московские театры в ходе грядущих изменений.

Дуся, ну как ты играешь

Если в мире и существует мейнстримный театр более скучный, чем российский, то за ним следует ехать в США. Дело в том, что из-за специфической модели финансирования искусства там почти отсутствует живой и развивающийся современный театр, выходящий за рамки красивого проговаривания текста Шекспира громко в зал (что, кстати, полностью справедливо и для Великобритании, которая в плане моделей финансирования держится посередине между США и Европой).

Американское гражданское общество уверено в том, что при повышении роли государства в культуре последняя обязательно становится более идеологизированной и политизированной, и начинает отстаивать интересы не разнообразного социума, а конкретных групп. Поэтому в США доля государственного финансирования искусства редко превышает 30-40%. Правды ради следует отметить, что в последние годы там намечается уклон в сторону оригинального авторского искусства, а не Бродвея, однако главного театрального режиссера планеты Роберта Уилсона, родившегося в США, уже не повернется язык назвать американским ― работает он почти исключительно в Европе и презрительно высказывается о культурном поле родины, что характерно и для многих других его соотечественников.

В надежде перегнать Америку российские чиновники, не дождавшись рождения гражданского общества у себя в стране, решили — в который раз — взяться за дело сами. В интервью «Московскому комсомольцу» 16 октября 2016 года заместитель мэра Москвы по социальному блоку Леонид Печатников, отметившийся в сфере здравоохранения, анонсировал театральную реформу, которая должна коснуться схемы финансирования и функционирования столичных театров.

Может сложиться ложное впечатление, что тема с театрами актуализировалась после выступления Константина Райкина на съезде Союза театральных деятелей. В действительности же эта попытка реформы — уже которая по счету за последние 20 лет, да и этой, последней уже почти два года.

Весной 2015 года, после скандала с вагнеровским «Тангейзером», поставленным в НОВАТе Тимофеем Кулябиным, в Общественной палате предложили создать при минкульте специальный художественный совет для театров, который бы отсматривал постановки перед их премьерой и выносил вердикт: провокационный спектакль или нет. Подрывает он какие-нибудь устои или ничего, пускай будет. Тогда «Известия» написали, что предложение поддержали в министерстве культуры и администрации президента. Однако уже через неделю, 10 апреля, Мединский успокоил всех на закрытой встрече с «директорами ведущих театров», сказав, что никаких художественных советов создаваться не будет. Самое интересное: ровно тогда же он отметил, что в ведомстве разрабатывают новую модель бюджетного финансирования театров и пообещал представить ее профессиональному сообществу до конца года. Нетрудно догадаться, что речь шла о реформе, в деталях анонсированной только осенью 2016 года.

Православные активисты во время акции протеста против постановки оперы «Тангейзер» Фото: Кирилл Кухмарь /ТАСС

Тогда еще не было никаких подробностей по поводу планов реформирования, но Минкульт по итогам встречи выпустил пресс-релиз, в котором сообщалось, что «руководители ведущих российских театров поддерживают действия министерства культуры, направленные на повышение роли директоров театров в разрешении конфликтов вокруг творческой деятельности и не возражают против введения новой схемы государственного финансирования театров, которую предполагается разработать до конца года».

Какую же схему якобы активно поддерживают театральные деятели? Для начала маленький ликбез: подавляющее большинство российских театров существует по так называемой репертуарной модели, сформированной и устоявшейся в ее российском варианте в годы становления советской власти. На принципах, актуальных в те времена, существует большая часть театров и сегодня; советская система, установившая приоритет «театра переживания» над «театром представления», способствовала тому, что весь опыт разнообразия европейского театра (сюрреализм, театр жестокости, эпический театр, экспрессионизм, абсурдизм и так далее) благополучно прошел мимо России, оставив отечественный театр с кринолинами, благородными интонациями, неизмеримой болью честной русской женщины и придыханием между «е» и «а».

Французский театр абсурда, спектакль «Убю в цепях», 1971 год. Фото: Jacques Chevry / AFP / East News

В организационном смысле репертуарный театр представляет собой крепко сбитую институцию, в которой, как правило, власть над постоянной труппой с бессрочными контрактами делят директор и художественный руководитель. Постоянной для такого рода театров практикой стало то, что часть труппы активно используется в представлениях, а часть — висит балластом, просто получая зарплату. Чего хочется департаменту культуры Москвы? Давать на всю эту ерунду, которую делают и смотрят какие-то странные люди без джипов с мигалками, поменьше денег. Для этого в ведомстве планируют значительную часть московских театров городского подчинения (их в Москве 88) перевести из репертуарного режима на модели открытых площадок, где в штате работают только директор и какая-то минимальная единица администрации; актеров и режиссеров/художников/сценографов нужно будет искать под контракты на конкретный проект. Помимо этого, планируется каким-то образом укрепить влияние директора; предполагается, что на одного руководителя, если что, будет проще надавить. Но есть и другой резон: Печатников в интервью обозначил свое понимание деятельности директора открытой театральной площадки: «И если художник может считать финансовый успех второстепенным для театра, то директор должен быть заинтересован в том, чтобы в театр ходила публика».

Леонид Печатников на саммите Культурного форума мировых городов. Фото: Антон Новодережкин/ТАСС

История с продолжением

Про реформу московского театра говорят уже как минимум 20 лет, а то и все 25. Еще в 2004 году собирались решительно перетрясти театральное поле, изменить схему финансирования, перевести постоянные труппы на контракт. Сообщество возмутилось, и изменения откатили. Потом еще в 2007 году была волна возмущения на эту же тему. В 2008 завернули подобную реформу в Петербурге, переведя только три театра на контрактную модель и столкнувшись с большим сопротивлением театральной среды. Наконец, при Сергее Капкове началась очередная, наиболее продуктивная театральная реформа, кульминацией которой стала передача театра имени Гоголя в руки Кириллу Серебренникову и создание там «Гоголь-центра», одного из самых интересных театров сегодняшней Москвы.

Не будет большим преувеличением сказать, что нынешние планы театральной реформы оформлены грамотнее и деликатнее всех предыдущих, когда голос индустрии вообще игнорировался. Но даже то, что театральным деятелям дали высказаться и выслушали, не делает перспективы этой реформы просчитываемыми. Уже сложившаяся ситуация последних 20 лет: второй ход после предложенных реформ в культуре оборачивается непредвиденной катастрофой, все становится только хуже, а когда это понимают, начинают нелепо откатывать назад, еще больше усугубляя положение.

Даже то, что театральному сообществу предложили сформулировать критерии оценки эффективности театров — экономические и художественные, — означает только то, что в департаменте культуры нет людей, которые могли бы взять на себя ответственность за предлагаемые изменения.

Есть цель — сэкономить денег, об этом напрямую не говорится, весь разговор изначально поднят вокруг неких «театров, не интересных публике, но продолжающих получать субсидирование». Оформить дорожную карту для достижения этой цели предлагают театральным деятелям, как будто это им нужно больше всего.

Впрочем, не все нам ругать одних чиновников. Закостенелость театральной индустрии России очевидна. Первым делом против грядущих реформ выступила Светлана Врагова, руководитель театра «Модерн», та самая женщина, которая при заезде Серебренникова в «Гоголь-центр» громче всех кричала о том, что они (понятно кто — пятая колонна от искусства) убивают великий русский репертуарный театр гомосексуализмом. Теперь она упрекнула Печатникова в том, что он в театрах ничего не смыслит, и пускай не лезет со своим хозрасчетом в храм искусства. А совсем недавно в редакцию Открытой России прислали письмо из пиар-отдела «Московского Молодежного Экспериментального Театра» под руководством Вячеслава Спесивцева, уже опубликованное на их официальном сайте. В нем сын руководителя театра, режиссер этого же театра Семен Спесивцев жалуется общественности на новостные сюжеты в программе «Вести», якобы безосновательно порочащие честь театра.

Аргументы автора не кажутся убедительными, а когда доходишь до пункта про «удачное расположение театра» и, соответственно, чье-то желание занять площадь, то появляется совсем странное ощущение. Сюжеты действительно были — в федеральных «Вестях», с задорной преамбулой Киселева: «Знойное выступление Константина Райкина спровоцировало нашу творческую интеллигенцию быстро искать в стране государственную цензуру. Шукали дружно, чуть ли не с фонарями под лозунги о свободе творчества и что трогать ее не моги. Спорили по ходу дела жарко. Однако госцензуру не нашли. Как говорится, не догнали — хоть согрелись. Дискуссия получилась яркой и даже примиряющей». Еще два сюжета — в «Вестях» московских.

Здесь можно согласиться с чиновниками. Единственная претензия, которая нашлась у Печатникова к авангардному театру, — якобы в «Гоголь-центре» делают слишком много премьер, каждая эпатажная, люди на премьеру сходят, а дальше не идут, а театр им тогда еще одну премьеру. Так деньги и утекают. Это не соответствует действительности.

Спектакль «Машина Мюллер» режиссера Кирилла Серебренникова в «Гоголь-центре». Фото: Пресс-служба «Гоголь-центра»

В остальном обеспокоенность депкульта справедлива: «Театр Модерн», «Московский молодежный экспериментальный театр» Спесивцева, где в последнее время никто, кроме него да его сына не ставит спектаклей, «Театр Луны», — это все учреждения, получающие более 100 млн рублей в год, наравне с творчески успешным «Театром им. Пушкина». Все эти возмутившиеся институции никакого отношения к искусству, тем более к актуальному, не имеют, с их продукцией легко ознакомиться онлайн и понять это, не обладая тонким критическим чутьем. Там ходят пышные женщины в париках и богатых юбках и проговаривают текст с надрывом, тут стареющие мужчины с апломбом играют моложавых дворян, здесь переиначивают песни эстрады и поют их на театральном капустнике. Искусство может быть консервативным, — среди режиссеров это, к примеру, Иосиф Райхельгауз, в каком-то смысле Лев Додин, — но искусство по определению не может быть мертвым. То, что поставляют указанные чиновником и телеканалами (а также упоминаемые на круглом столе худруков и директоров) театры — мертвечина в чистом виде.

Все время забывают проговорить самое главное. Театры (как и вообще искусство) в России существуют в заколдованном круге, создателями и виновниками которого являются неграмотные управители культурой.

Государство не может содержать театры, потому что расходует деньги на другие более важные государственные нужды; и вместе с этим оно отказывается принимать меры, благодаря которым искусству в России могли бы открыться спонсорские и меценатские деньги.

Многие интеллектуалы и деятели театральных сфер занимают — при неприятии общего политического вектора — позицию, сходную с властной: собирайте свои деньги и на них ставьте, что хотите.

Это резонная позиция, качественный независимый театр во всем мире так и живет, никак не надеясь на государство. Проблема заключается в том, что в реалиях российской экономической и культурной системы это просто-напросто невозможно, да и по всему миру таких коммерчески и творчески успешных театров — не то чтобы очень много. Закон о меценатстве, так долго желаемый индустрией и принятый наконец два года назад, — это не закон, а декоративный пшик, в котором меценатам за помощь культуре обещают повесить медаль на грудь. Не идет речи ни о каком освобождении от налогового бремени на перераспределение доходов в сферу культуры, как это устроено в США и в части европейских стран, ни о каких послаблениях меценатам от бизнеса вообще ничего не говорится. Еще хуже ситуация со специальным законом о театре, который также пробивается уже больше 20 лет, просто потому, что театры обладают спецификой, сильно отличающейся от других учреждений культуры, и если можно регулировать музеи и библиотеки одним законом, то здесь это вообще не работает. Театрам не дают денег и фактически не дают их находить самим. Это крайне эффективный способ сдерживания свободы творчества (в том числе и появления массового политического театра, что мы видим на примере неуклонного давления на «Театр.doc»), и вряд ли государственная система использует его бессознательно.

Труппы и их трупы

Принципы создания инноваций, спокойно воспринимающиеся в деятельности научных и технологических организаций даже архаического склада людьми, почему-то кажутся им неприемлемыми в сфере искусства. По коллективному мнению одиозных депутатов ГД и советских актеров и актрис на общественных должностях, у театра «обязательно должен быть зритель». И чем больше — тем лучше. Если зал не полный — значит, «театр народу не нужен». При этом, конечно, глаза должны быть закрыты на то, что социальная институция «адекватный зритель современного театра» в России до сих пор не сформирована, и в отзывах на конвенциональную постановку по лекалам европейского театра адепты прекрасного возмущаются, где же высокие чувства и тонкий психологизм? В числе прочих актриса и депутат ГД Елена Драпеко, известная широким народным массам по фильму «А зори здесь тихие» и сериалу «Сонька — Золотая ручка», высказалась на волне обсуждения предстоящих реформ. Примечателен способ составления фраз, выбранный актрисой: «Мы не можем ни в одном законе прописать, что сначала смотрим, а потом выпускаем. Но мы же не можем дать полную свободу»; с такими депутатами легко почувствовать себя накануне 1861 года.

Существует ложная проблема, которую обычно формулируют как «потребность сохранить всемирно признанные достижения отечественного театрального искусства», что обычно переводится на человеческий язык требованиями закрыть «Гоголь-центр» и «Театр.doc».
В театральном искусстве, как и в любом другом, не существует проблемы сохранения наработанного ― оно так или иначе возникает и проявляется в работах современников.
То, к чему призывают обеспокоенные «мастера культуры», в действительности заключается в консервировании театрального статуса-кво. Рядом с этим располагается другая проблема — требования публики. Здесь даже никакому Мединскому не придется обманывать либералов: львиная доля заядлых театралов хочет ходить на звезд популярных сериалов; на богатые декорации с лепниной и костюмы как XVIII веке; на Чайковского и итальянские оперы-буфф.

Меньше всего российская публика ценит в театральном эксперимент. В этом не виноват никто или виноваты все: в современном российском обществе уровень бытовой тревоги настолько высок, что последнее, чего людям хочется, — модернизации. Никто не проводил все эти годы разъяснительную работу на тему того, что именно в пространстве эксперимента находится двигатель всего искусства, никто не занимался прививанием обществу привычки потреблять культуру. Отсюда беспокойства на тему «не дай боже голого мужика в Большом театре» и «за государственные деньги никаких экспериментов». Осенью этого года театральный критик на полставки Сергей Собянин заявил, что ни в одной стране мира авангардные театры не финансируются бюджетными деньгами. Это, конечно, ложь, но только не в деньгах дело. Бельгийский театр La Monnaie — королевская опера, основанная в 1700 году, — одно из немногих учреждений культуры этой страны, получающее деньги из бюджета, уже сколько десятков лет является конвейером по производству самых интересных и радикальных оперных постановок во всем мире. А могли бы тоже задвигать про традиции.

Российские репертуарные театры, стабильность которых поставлена сегодня под сомнение, в основном представляют собой фабрики по воспроизводству самих себя, а также своей мечты об идеальном психологическом театре, которая никуда за пределы 60-х годов вырваться не может и не сможет. Именно поэтому они остро нуждаются в реформировании. Существует интереснейший пример на постсоветском пространстве: в 2012 году в Чехии закрыли Театр Комедии, часть работников которого тут же собралатеатральную группу Studio Hrdinu. Новое образование занялось нехарактерным для тогдашней Чехии делом — визуальным не-литературным театром. Выиграв городской конкурс, студия получила помещение в здании Национальной галереи. За четыре прошедших с момента основания года театр Studio Hrdinu трижды номинировался чешскими критиками на звание «Лучший театр года». Пример еще ближе: в Украине этим летом затеяли театральную реформу, нацеленную на то же самое — перевести актеров театра на контрактную основу. Неизвестно, что получится, но приятен сам факт движения.

Иосиф Райхельгауз на круглом столе театральных деятелей в редакции «МК» отмечал, что одной из проблем существования московских театров является ручное управление и личные отношения директоров и чиновников: он сам якобы заходил «в кабинеты» и выходил оттуда с увеличенным бюджетом. Совсем недавно в таком же порядке были урегулированы вопросы с финансированием театра Константина Райкина. Питерский пример: в театральном мире — как минимум, российском, — совершенно точно известно, что такое инженерный театр АХЕ, чем он славен и какая его значительная роль в развитии российского авангардного театра; абсолютно непонятно, что такое в театральном мире «Русская антреприза им. Андрея Миронова» под руководством Рудольфа Фурманова. Фурманов, имеющий некоторые взаимные симпатии с главой государства, получает от питерского департамента культуры 9,5 млн рублей ежегодно; театру АХЕ дают миллион. Всегда приятно в таких случаях вспомнить дневную зарплату Игоря Сечина.

Говоря о цензуре, существующей или потенциальной, нельзя ни в коем случае забывать о специфике массовых коммуникаций, факты цензуры освещающей: мы были прекрасно осведомлены о скандале вокруг «Тангейзера» в НОВАТе, потому что Новосибирский оперный — это большой театр, и Кулябин — известный режиссер; мы знаем о конфликтевокруг пермского «Театра Театра», потому что — опять же — это крупная институция, и Борису Мильграму не 25 лет; но с текущей государственной политикой, направленной на воспитание фантомных патриотических ценностей, значительно проще не давать ходу целой куче инициатив свободных молодых неинституционализированных людей, которые обращаются в Минкульт или департаменты культуры с просьбой о поддержке проектов, имеющими или могущим иметь в перспективе большое значение для искусства, но не несущими в себе достаточного заряда милитаристско-патриотической пропаганды, а значит, по мнению чиновников, не достойными субсидирования. Наверняка таких случаев много, и нет ничего удивительного в том, что мы о них в большинстве своем не знаем.

Говоря же о реформировании театра, было бы преступным избегать обсуждения тенденций современного театра. Так, например, для большинства независимых площадок, переосмысляющих сами принципы театрального, традиционная модель актерства уже иррелевантна, — не только как идея постоянной труппы, но и вообще как идея привлечения специально обученных актерскому мастерству людей. Это происходит по причине того, что академическое театральное образование даже в Европе довольно сильно отстает от процессов, происходящих в театре.

Итальянский режиссер Ромео Кастеллуччи, в общепринятом смысле экспериментатор и авангардист, тем не менее, собирает переполненные залы за пределами своей страны, используя в спектаклях обычных людей, никак с театром не связанных. Как ни странно, для того, чтобы в десятых годах XXI века совершить прорыв в театре, иногда нужно выходить за пределы театральных институций и буквально — из театральных зданий, — так, как это делает известнейшая театральная группа Rimini Protokoll и кельнский театр Futur3. Если Россия, большая часть театров которой до сих пор живет в 60-х годах XX века, хочет хоть сколько-нибудь вернуть себе право называться одним из мировых центров театральной жизни, то конечно должны закончиться репертуарные театры, как доминирующая форма организации театральной жизни. А там дело остается за малым — выстроить российскому театру собственную идентичность с нуля.

Павел Руднев, театральный критик, помощник худрука МХТ имени А.П. Чехова и ректора Школы-студии МХАТ по спецпроектам, доцент ГИТИСа, кандидат искусствоведения:

Мы как налогоплательщики не имеем возможности оценить, что происходит во власти. Действительно ли бюджет Москвы трещит от театральной нагрузки или он трещит от чего-нибудь иного? Поэтому ради объективности скажу, что лучше бы ничего не менять в этом отношении, острой необходимости сокращать числа репертуарных театров нет. Москва – огромный город, и зрителя пока хватает на все государственные театры, на все его формы, приемы. Ради повышения эффективности театральной деятельности я бы все же предложил другую меру — срочные контракты с директорами и худруками, артистами, которые есть не везде. Выполняет театр возложенную на него миссию — контракт продлевается, нет — есть процедура конкурса и так далее. Но, вместе с тем, если уж государству так нужно лишить некоторые площадки дотации на труппы, то и в этом нет ничего скверного, кроме известной социальной проблемы: безработицы и так далее. Открытых площадок действительно не хватает, не все существующие открытые площадки оказываются открытыми по факту. Но на самом деле это вопрос появления еще 2-3-4 (но не более) открытых площадок, и спрос будет удовлетворен. Но и тут важно наличие срочного контракта.

Ни к каким гибридным формам цензуры это не имеет отношения. Это всего лишь экономический диктат. Если получаешь деньги от государства — будь любезен эффективно распоряжайся площадкой, не будь инертным. Сегодня ясно, что пусть будет любой экономический диктат, пусть театры держат хоть на воде и хлебе, только бы не было цензуры, идеологического диктата.

Думаю, что может так случиться, что насильственное уничтожение части репертуарных театров поможет если не российским, то хотя бы московским театральным деятелям перестроиться на более прогрессивную открытую модель. Хотя это и шоковая терапия. Мы это уже наблюдаем в провинции, где есть движение независимых частных театров. Люди, которые не могут реализоваться в государственном секторе культуры, полном запретов, инерции, бюрократии, основывают на птичьих правах частные театрики. Чаще всего мы видим следующую картину: они оказываются в своем городе более заметны, более креативны, более активны, чем государственные; они знают своего зрителя в лицо — потому что вынуждены вертеться в отличие от инертных дотационных учреждений культуры.

Другое дело — и это немаловажно — что эти частные театры испытывают колоссальные проблемы и перегрузки: к ним власть не относится как к культуре, у них нет доступа к грантовым системам, к социальной рекламе, к СМИ. И если они арендуют здание, то почему-то должны платить за него как коммерческий магазин. Для существования альтернативной частной театральной культуры необходима система налогового послабления, сниженных форм аренды как для учреждений культурной и социальной деятельности. Нет и закона о меценатстве, который делает поддержку частных театров выгодным делом для компаний.

Источник публикации Открытая Россия