Губайдулина часто дает интервью. Она всегда пользуется возможностью высказать свои взгляды на творчество, на мир, на религию, на будущее и прошлое, на день сегодняшний.

При этом генеральная линия ее размышлений остается неизменной. Можно говорить об эволюции, но никак не о революции базовых принципов ее мышления. Ее мысли вслух — всегда углубление, расширение, развитие тех жизненных и творческих постулатов, тех ценностей, на которые она опирается всю жизнь.

СГ| Когда меня спрашивают, пессимист я или оптимист, то я замечаю, что с точки зрения интеллекта меня можно назвать пессимистом, но я не хочу быть пессимистом. У меня такое ощущение, что сейчас человек не имеет права быть пессимистом.

Пессимистом можно быть только в том случае, если все нормально, есть биение, нормальное биение. Конечно, есть критические замечания к обществу, к социуму, к становлению культурного сознания, но вроде все нормально. Но сейчас положение настолько угрожающее, что мы не имеем права на пессимизм. Я не хочу сказать, что я оптимист, потому что надежда хотя и есть, но маленькая. Обстановка настолько угрожающая, совершенно безнадежная ситуация для культуры, что мы не имеем права на пессимизм. Мы обязательно должны найти точку опоры и сопротивляться тому, что происходит сейчас: совершенно очевидно, это культурный спад.

МО| В чем он выражается, как Вы это видите? В чем опасность? Из чего Вы делаете этот вывод?

СГ| Все большее значение имеет популярная музыка, все меньшее значение имеет высокое искусство, чистое искусство, то есть классика. <…> Но человек никогда не жил без высокого измерения жизни. По существу, человек стал человеком, только когда он имел это высокое измерение жизни. Без этого он не стал бы человеком. Поэтому, с моей точки зрения, это очень серьезный вопрос.

МО| Это чей-то зловещий замысел — то, что происходит оскудение ума, и такая большая потребность в развлечении, или так развивается общество, человечество?

СГ| Я думаю, это естественное положение вещей. Дело в том, что законом всего существования является энтропия, тепловая смерть Вселенной, об этом физики говорят. Это основной закон, и он очень сильный. И все, что происходит, идет на уменьшение энергетических сил. Это расширение вселенной и уменьшение энергии, связанное с этим расширением Вселенной. И чудом является противоположное направление — закон всемирного тяготения. Так вот, закон всемирного тяготения — это чудо, а тот закон — это основной закон всего существующего. И мы не можем остановиться на месте… как только мы остановились, так нас обязательно потянет вниз, потому что это закон природы. Нужно иметь колоссальную энергию для того, чтобы что-то сохранить, не говоря о том, чтобы пойти вперед. Обязательно нужно большое количество энергии. А основной закон жизни — энтропия.

МО| Вы считаете, что духовная энергия способна противостоять законам природы?

СГ| Именно. Только поэтому создан человек. И основная задача человека — противодействовать этому основному закону.

МО| 15 лет назад было мое первое интервью с Вами в Казани, потом еще через 5 лет, в Москве мы с Вами беседовали в машине. Однажды Вы сказали, что развитие человечества — это видимые нами волны, это маленькие волны, которые мы видим, исторически пики: и Древний Египет, и майя, и так далее. А есть некие волны, которые мы даже не осознаем, но мы хотя бы догадываемся о том, что есть какие-то огромные периоды развития, может быть, той самой духовной энергии, о которой мы даже не знаем, и она дарована, вероятно, какими-то иными силами, которые как раз и создали человека как духовную субстанцию. Вы так же мыслите сейчас?

СГ| Да. В этом смысле, по-моему, у меня ничего не изменилось.

(о новом сочинении «Простая молитва»)

Четыре солиста, два хора, поскольку это разноязычные хоры. Там тексты расположены так, что, например, певец поет по-русски, а хор отвечает по-немецки, то есть используется языковая полифония. Эти тексты совершенно по-другому соотносятся друг с другом. Это чистый эксперимент: возможно ли сочинить для камерного исполнения так, чтобы все тексты были исполнены чтецом. В итальянском словаре я нашла слово «месса басса», и перевод — «служба без пения». И вот я подумала: нельзя ли испробовать в камерном концерте службу без пения? Это эксперимент. Я не знаю, может быть, я провалюсь, но такое впечатление, что все сладится.

Исполнители — очень хорошие ребята, и Владимир Тонха прекрасно читает эти тексты. Я надеюсь. Что будет, то будет. Это судьба композитора.

МО| Вы иногда высказываетесь о России. В течение Вашей жизни было много социальных потрясений, изменений и культурной ситуации, и нравственной, и общечеловеческой. Как Вы думаете, в каком периоде или в каком состоянии находится сейчас Россия? Вам со стороны или с высоты своего духовного пребывания это виднее.

СГ| Что я думаю о постсоветской России? Я думаю, что это младенец, который родился от двух персон — довольно пожилого мужчины, который называется «западноевропейская цивилизация», и довольно молодой женщины, которая называется «Советский Союз». Мамочка умерла при родах. Младенец оказался довольно невзрачным, очень слабым, почти нежизнеспособным, и многие даже хотели его придушить. Но в нем оказались какие-то живые силы, которые приходили от бабушки, от дедушки, это значит — от варягов, от скифов, от половцев. Вот оттуда шли какие-то очень сильные импульсы, и младенец выжил и стал превращаться в юношу. Этот юноша делает много ошибок, у него много недостатков, но у него имеется громадное преимущество — он находится в стадии роста, а не увядания. С моей точки зрения, папочка делает сейчас громадную историческую ошибку, отвергая вот этого своего юношу.

А России принадлежит будущее, несмотря на все недостатки подросткового возраста.

Подросток — хорошее время для человека, неплохое.

МО| Мы с Вами не раз говорили о том, что новая музыка — на концертной ли сцене, в филармонической жизни — живет в анклавах, в локальных зонах: это либо маленькие фестивали, либо фестивали исключительно новой музыки, либо задается импульс по случаю юбилеев. Она почти не вписывается в контент большой филармонической жизни. Такова объективная ситуация. И это тормозит тот духовный импульс, о котором Вы говорите и который несет классическая музыка. Почему запрос общества на новую музыку настолько слаб? Я имею в виду то общество, которое живет в языке, в среде музыки.

СГ| Я думаю, что большинство не принимает сейчас не только современную музыку. С очень большим неудовольствием широкая публика слушает и классическую музыку. Осталось только несколько композиторов, которые часто исполняются и действительно принимаются: Брукнер, Малер. Шуман, Шуберт — уже меньше. Моцарт, Гайдн, Шютц, не говоря уже о Палестрине — это все не воспринимается большой современной публикой. Я оцениваю это, как падение культуры. Нужно было бы сопротивляться этому, я думаю. Естественно, идет процесс, когда все больше внимания уделяется развлечениям. Но какие-то фигуры все-таки остались… я исхожу из своего опыта, так как не могу охватить все… мне кажется, что самыми желанными сейчас являются Брукнер и Малер.

Беседовал Андрей Устинов, Москва, октябрь 2016