Икона современного танца Анна Тереза Де Кеерсмакер приезжала в Москву в 199-м (и помнит об этом даже хуже русской публики), полгода назад на фестиваль “Территория” (и зал Театра Наций умирал от счастья), но только сейчас явилась в полном масштабе. То есть со своей труппой Rosas, ансамблем современной музыки Ictus, шаманящим “Музыку для 18 музыкантов” Стива Райха, и принятым в афишу Гранд-опера спектаклем “Дождь”. Впрочем, легализация этого опуса в старейшем оперном доме для Кеерсмакер имеет значение лишь формально, сама-то она смотрит на институции и статусы гораздо расслабленнее российского зрителя. Ей не привыкать.

Она торила свою дорогу будто бы легко и точно удачливо: в анамнезе два года учебы в школе Мориса Бежара “Мудра” (интересно, а где еще учиться танцу умной бельгийке конца 70-х?) и два года учебы в Школе искусств Тиш на Бродвее (а где еще умнеть выпускнице “Мудры”?). Вернувшись в Бельгию, сразу же поставила “Фазу. Четыре движения на музыку Стива Райха” и проснулась знаменитой. А потом уже случились своя труппа Rosas, приглашения в Авиньон, многолетняя резиденция в Королевском театре “Ла Монне”, титул баронессы, постановки в Гранд-опера и прочие статусные вещи. Тут только добавить, что Де Кеерсмакер – играющий тренер, и полгода назад в Москве танцевала “Фазу” сама, лучше, чем ее коллега.

Дождь у нее не осенняя нудятина, а мудрый и легкий летний дождик. Поклонница формул как метафор, она выбрала для дождя спираль и сделала ее основой движений, нанизав в вихрь острые па, локти, ломаные кисти рук. Семеро женщин и трое мужчин перемещаются по сцене непрерывным потоком по будто случайным траекториям и к середине спектакля им вторит свободное передвижение музыкантов в оркестровой яме, приподнятой настолько, чтобы зритель мог его оценить. Движения ясны, бег и редкие поддержки академически безусильны и отделены от мира полукругом капель дождя – бахромой в величину занавеса (сценография и свет Яна Версвейвельда). Па идут непрерывным потоком, превращаясь в мультидвижение, в сплошной прыжок и висение в воздухе эдакой дисперсией – совершенно непонятно, как артисты выдерживают физически. Игра света прихотливо нарастает от телесно-розового к пурпурному, делая действо похожим на живой пиксельный экран, глаз не отвести. Нежданный и слишком человеческий в этой абстракции пинок в спину, вызывающий телесную волну, повторяется раз пять в новых комбинациях, меняя, как уверяют мудрые люди, весь макрокосм – темпоритм, градус, ощущение движения. Беглый центр тяжести позволяет заворачивать в спираль тела артистов и рисунок танца, и по нему обдуманно раскиданы красивые мелочи – вроде сцепившейся ступнями и синхронно упавшей в разные стороны пары.

Ближе к финалу синхронный дуэт мужчины и женщины будто сообщает синхронность остальным, и эпизод длит потрясающая по красоте мизансцена: вставшие в шеренгу танцовщики идут радиусом по кругу сцены раз, другой, и не сразу заметишь, как внутри ровной линии постоянно меняются местами человеки-элементы – как атомы в молекуле в затяжной химической реакции.

“Дождь” вживую с живым оркестром – один из лучших примеров кардинального отличия видео от спектакля: монитор расскажет о находках, но не передаст ни фона, ни сложных эмоций, едва осознаваемых и летучих не хуже дождевых капель. Поклон организаторам: если МАМТ держится курса на открытие темных зон в российском представлении о танце, то для “Черешневого леса” этот спектакль очевидно вне зоны пристрастий: тем важнее, что он подтвердил свое официальное имя “открытый фестиваль искусств”.

Впрочем, по умолчанию даже продвинутая публика сочла, что бессюжетный “Дождь” смотреть сложно, непривычно, и 70 минут потока надо еще одолеть. А суровая, но лояльная Кеерсмакер, в 5 утра после премьеры улетавшая из Москвы, пришла перед спектаклем на встречу со зрителем (МАМТу не лень его привлекать и образовывать), где ангельски уважительно пыталась объяснить на пальцах, с чем ее “Дождь” едят. И хотя Шкловский уверял, что вкус свежей дыни не евшим ее объяснять бесполезно, зал внимал, хореограф формулировала, поток тек.

То, что она делает – эталон конвенционального искусства, веский и очень элегантный европейский ответ американскому постмодерну на его территории. Кеерсмакер удалось невозможное (в приближении разве что Триша Браун): вибрировать вместе с музыкой, а затем на этом нерве строить танец, уравновесив с ним сценографию. Так что у нее получается минимализм с вихрем эмоций, почти сентиментальный – насколько может быть сентиментален вдохновленный Стивом Райхом танцевальный текст и рациональный ум хореографа. Пуантализм, импрессионизм и другие нежности, казалось бы несочетаемые с рассудком минималиста, в “Дожде” смотрятся как самый органичный способ жить.

Послевкусие от спектакля как озоновый воздух после дождя – с физическим ощущением хода времени и природы вещей, чувством удовлетворенного беспокойства и радостью созерцания текучей воды, знающей, куда она проливается и зачем ищет путь в любых условиях.

Источник публикации Российская газета, 16.05.2018, Лейла Гучмазова