«Высокая прагматика» Бориса Юхананова в «Институте театра» «Золотой Маски»

Парусники и ледоколы, катера, пароходы и яхты
«Высокая прагматика» Бориса Юхананова в «Институте театра» «Золотой Маски»
Борис Юхананов. Фото Олимпия Орлова

В 2013 фестиваля «Золотая Маска» запустил образовательный проект «Институт театра», с целью совершенствования молодых профессионалов театра и исследования современного театра как сложного, развивающегося феномена, тесно связанного с культурой и обществом.

Основной формат «Института театра» — творческие лаборатории, организованные вокруг определенной темы или проблемы под руководством куратора. Ежегодно «Институт театра» представляет разветвленную программу публичных дискуссий.

На 24-м фестивале «Золотая маска» в ходе программы «Института театра» в «Электротеатре Станиславский» прошла дискуссия «Новая прагматика. Ограничения и самоограничения в современном театре». Хэдлайнером ее был режиссер, художественный руководитель «Электротеатра» Борис Юхананов

Театр как флотилия

Не думаю, что наша встреча посвящена манифестации идеологического характера. Она, скорее, о чем-то другом. Мне нравится название — «Высокая прагматика». Прагматика — это вообще-то же дело, действие, с одной стороны; с другой стороны, это отношение знака и субъекта: есть такое направление в науке.

Мне не свойственно формулировать идеологические манифесты в широком смысле этого слова, то есть говорить о том, какой мне видится функция театра или что такое, на мой взгляд, театр сегодня. Например, Ален Бадью (современный французский философ — «МО») считает, что театр — это единственный подлинный державный вид искусства, и с этим, может быть, стоило бы согласиться в ХХ веке. Но время идет, все меняется, и мое представление о театре тоже…

На «территории» этой беседы правильно в принципе посмотреть на множественное тело театра. Оно, скорее, выражается у меня такой метафорой: флотилия, где есть самые разные суда, ледоколы и парусники. И вот эта флотилия, удивительным образом собранная временем, движется сквозь моря и океаны. Ветра налетают и уходят, штиль сменяется бурей и так далее. И эта флотилия не знает, куда она движется. Она испытала многое. В частности, когда-то ее «прихватизировали» для идеологии, для военных действий. А сейчас она брошена, она движется под воздействием тайны, никто не знает, куда она направляется. И я догадываюсь, что она никуда не направляется, просто вот так живет, в таком образе моря, наслаждаясь самим движением.

И что же остается этой флотилии? Ей остается ощущать свою целостность во всем многообразии судов, которые ее составляют. То, что мы называем «консервативным разворотом», касается не флотилии, а климата, в который она входит. Это не история театра, не намерение театра развернуться в какую-то сторону; климат ничего не может сделать с флотилией, кроме как уничтожить ее. Более того: если вдуматься, он никоим образом не может на нее воздействовать. Флотилия, эти суда — это что-то, что движется сквозь.

Существенно одно — как мы относимся друг к другу в этом движении. Путаем ли мы климат с соседом по судну, с другим кораблем, или же мы, невзирая на климат, продолжаем двигаться, радуясь тому, что мы движемся этой целостной, огромной коллекцией кораблей и парусников. В этом и заключено, собственно, наше действие — вести сам этот корабль. А вот возможность оторваться от этой стаи кораблей, уйти куда-то в другую сторону, вернуться — была, есть и будет, потому что это свойство театра.

Сейчас я отойду от этой метафоры. Мне интересен консервативный разворот. Там, где есть идеология, где есть ощущение людей, времени, потому что он дает возможность услышать и предоставить каким-то ужатым в предыдущем развороте руля деятелям и направлениям театра голос. Мне хочется услышать этот голос. Я хочу увидеть, как обращаются сегодня с театром на актуальной территории, как смогли бы обратиться с театром сегодня так называемые консервативные силы. Мне это очень интересно.

Мне хотелось бы дать им воздух, ветер, дать им возможность развернуться и обнаружить себя вот в этом времени. Время определяется не постановлениями государства, настроем невежественных следователей и всякой другой дряни. Время определяется состоянием души людей, живущих в этом времени, и в то же время, какими-то тайными коммуникациями, которые возникают между политикой и душой. И не только. И вот как это время проявится в т.н. консервативном театральном лагере, мне очень интересно.

Мне только кажется, что, встречаясь с такого рода дифференциациями и новыми актуальностями, новыми возможностями, которые открываются у консервативно настроенного театра или каких-то его частей, надо правильно дифференцировать происходящее, в этом может проявить себя высокая прагматика культуры.

На территории театра

В наше время очень большая ответственность лежит на тех силах, которые организуют театр через фестивали, через экспертизу. Например, сейчас мы находимся на территории прекрасного фестиваля «Золотая маска». Но если мы и дальше будем перемешивать в одних программах, предоставлять одному типу экспертов совершенно несводимые друг с другом театральные просодии, то мы и дальше будем плодить войну. Не может соревноваться леопард с ящерицей, это безумие.

Поэтому надо умело, качественно и скрупулезно разделить территории театра, например, с точки зрения конкурса. И идя навстречу любому новому климату, существенному стратегическому повороту, объединиться людям и театрам, которые возможно, радеют не только за себя, не только за свое направление. И подумать, как встретить этот климат правильно организованными системами новых дифференциаций. И тогда, возможно, это только обогатит наше общее пространство движения. Это первое в моем размышлении. И там, где драматургия, и там, где способ существования, жизни театра и так далее.

С точки зрения того, как живет наш кораблик — Электротеатр, могу сказать, что, конечно, он живет, трепетно откликаясь на те счастья и несчастья, которые сопровождают всю флотилию. Конечно, я не могу молчать, когда сидит Кирилл Серебренников, Алексей Малобродский, Софья Апельбаум и вся эта потрясающая группа людей… И, конечно, мы не успокоимся и будем все время об этом говорить. Конечно, мы не можем молчать, когда по отношению к театру творится та или другая невменяемая, невежественная, бездумная несправедливость, когда закрывают спектакли, когда требуют от режиссеров, от директоров театров каких-то невероятных слов и глупостей.

Но для того, чтобы наш этот немолкнущий голос был возведен в степень прагматики, надо неукоснительно добиваться нейтральных механизмов, и это сложная, требующая кропотливой и неустанной работы юридическая деятельность, в которой обобщаются самые разные театры, самые разные идеологии, представления об образе театра, о взаимодействии его с временем, с текстом или без текста. Эту работу, на мой взгляд, нам надо усилить. Это работа экспертов, выходящих за рамки просто оценки эстетических или каких-то иных свойств произведения. Это работа экспертов-юристов, экспертов-хозяйственников.

Независимо от тех или других поворотов мы видим, как во времена главенства одного «климата» создаются законы, и как потом они обнаруживают свои страшные, непредвиденные инструменты во времена климатических изменений свойств в политике, времени, настроении людей, душ и т.д.

В этом смысле требуется неукоснительно тратить время на то, чтобы образовать такие экспертные сообщества и снабжать их возможностью для неукоснительной работы, просветляющей эту территорию, в принципе, не зависящую от идеологии, как ни парадоксально. Это инструменты высокой театральной прагматики. Это вторая — простая, но, как мне кажется, очень важная мысль, связанная с нынешними и будущими временными затратами людей на какое-то существенное дело, на водопровод нашей жизни.

Третье обстоятельство, конечно, более отвлеченное от времени. Но естественно, что направление театра, образное или радикальное, построенное на интересе к тому, как сегодня может жить и играть актер или как сегодня живет новая драматургия и так далее — все это каждый раз оказывается, если это непрерывное развитие, вызовом для театральной прагматики, потому что требуется заново перебрать весь инструментарий действия. Я это называю «инженеринг», то есть дело не только в режиссере. В автономию художника, лучше не вмешиваться, потому что чем разнообразнее будут проявления образных полей, сосуществующих во времени, тем, естественно, радостнее и интереснее будет жить всем. А вот что происходит там и тогда, когда в театре случается реально поиск новой территории театра, выходящей за пределы устойчивых, иногда прекрасных, а иногда никаких, в зависимости от дарования людей, форматов производства спектакля? Как с этим быть?

Опыт Электротеатра

Один из принципов работы нашего Электротеатра — постоянно дразнить себя необходимостью пересоздания этой форматной территории. Мы — и я сам, и весь наш театр — постоянно находимся в режиме ново-форматной революции. Не перманентной, а ново-форматной. И на территории этой революции я постоянно нахожусь в вызове следующего проекта или следующего спектакля, который требует изобретения, именно возведения в степень высокой прагматики его производства и реализации.

И эта неукоснительная готовность, мне кажется, сегодня будет необходима не только Электротеатру, но каждому театру. Это требует пересмотра (в каком-то смысле, в практическом смысле, когда идет работа, по пути, это не теоретический вопрос) всех инструментов, на которых построено дело театральное. Иначе — рутина, инерция, которая является и плюсом, и минусом любого действия: вот ты отработал какой-то механизм, он у тебя работает, он движется дальше, обеспечивая жизнь театра. И ты, по сути своей, грезишь о каком-то новом формате, а рутина, то есть механизм театральной машины, будет этому сопротивляться. И ты можешь оказаться в коллапсе.

Так что высокая прагматика связана с какой-то новой стойкой, очень поджарой, «инженеринговой» (не через «и», а через «е»), когда ты, думая о том или другом проекте, более того, продуцируя такого рода начинания, новый формат, сразу же атакуешь собственную рутину.

Вот эта постоянная внутренняя атака на формат собственного существования, который включает сюда и юридические, и идеологические, и человеческие проблемы, — она необходима. Одна из проблем, которую мы обнаружили в связи с нашим вниманием к Платформе, связана именно с этим. Платформа — это первая чудесная территория на московской сцене, которая попыталась каждый раз продуцировать новый формат театрального действия или процессуального действия. А с точки зрения обеспечивающего это механизма, естественно, не справилась с этим и не могла справиться. И эта ситуация оказалась живой раной, из которой потекла кровь событий и человеческих судеб.

Я убежден, что сегодня, если мы не хотим заснуть и поддаться инерции происходящих событий, необходимо уделить огромное внимание «инженерингу», то есть обеспечению наших идей под неукоснительную работу с форматом производства и иже с ним. Мне кажется, сейчас это становится очень важно. Не просто идеологические заявления про левых или правых, третьих или десятых. Все это — полоскание воздуха в ступе времени.

А вот конкретная работа — очень трудная, по сути своей, ежедневная, обновляющая производство и, благодаря этому, удерживающая театр в возможности развития и обретения новых форм, — мне кажется совершенно необходима. Особенно, когда наступает такой, знаете, подступающий к горлу климат консервативного толка.

И снова мы на корабле

Представляете: ледокол едет-едет, сплошное лето, делать нечего, а денег сколько затрачено. Там куча народу! Они начинают чувствовать себя ни при чем. И тут наступают первые холода. Оживает огромный, по сути, лайнер, ледокол. Он выходит вперед, он чувствует вдохновение жизни и радуется тому, что он может защитить всех остальных. Наступает весна — они уже свое дело сделали, и теперь вперед выдвигаются юркие кораблики, наполненные любовью. Вот так живет театр. Спасибо планетарному климату за это. Все в какой-то момент актуализируются. Возникает баланс. А если думать, что это один корабль — штурвал сюда, маховик сюда — это ошибка в метафоре, которая приводит к кровавым последствиям.

Это идет из царской России. «Парус одинокий» — это ХIХ век.

Целительный путь

Хуже всего — ругань микробов внутри организма, когда сам организм будет постоянно брать тебя за глотку и говорить: «Мне очень плохо, я болею, у меня свербит там-то, у меня сердце болит. А, знаешь, сегодня страшный сон приснился». Ты можешь выносить такого товарища? Я, например, с трудом. Я, конечно понимаю, что есть человеколюбие, но все время слушать жалобы и все время вдыхать пот, вот этот лексический пот, постоянный фейсбуковский пот непрерывной болезни — от этого лучше не станет.

Как только ты чувствуешь жар, надо искать адекватные пути точных действий, которые приведут к выздоровлению и возможности продолжения жизни. Это и есть высокая прагматика. Поэтому нельзя становиться микробами. Надо вставать на путь реально целительного пути. Да, не всегда, конечно, созидание — высшая форма существования театра, но иногда познание и целительство — тоже части важнейших театральных функций. И тогда надо встать на путь целительный, а значит, на путь непрерывного выяснения здоровья. И говорить надо о здоровье, а не о болезни. Иначе ты будешь множить проклятья.

Не надо бояться «страшилок»

Мне кажется, что важно не гнать на людей морок обрезающих надежду метафор и всяческих образов. Это же не более чем страшилки. Невозможно жить в мире страшилок. У нас происходит девальвация страшилок. В советское время они были разнообразнее и интереснее. Я их даже коллекционировал. Разного рода идеологические страшилки, система внушений, «тебе будет плохо потому-то и потому-то». Этим владела каждая семья, каждая бабушка. И чем больше в юности, в нашем детстве, наши бабушки-дедушки, мамы и папы, старшие братья пичкали нас страшилками, тем активнее закалялась наше счастливое внутреннее душевное, духовное социальное тело.

Поэтому, я считаю, одна из проблем нашего театра в том, что обнищали страшилки. Их стало мало, или воюют друг с другом производители страшилок. Часто, но не всегда это оказывается критикой, к сожалению. У них появилась новая функция: производить страшилки. И вот эти страшилки превращаются в войну.

Не надо жить во имя страшилок. Не надо жить под спудом и эгидой всех этих устрашающих моделей происходящего в мире. Надо понимать: это не более чем модели. Зараза эта, моделирование мира, принадлежит не только нашему чудесному сообществу. Она принадлежит и государству, причем неумелое, невежественное моделирование мира, не более того. Все заняты этим, бьются виртуальными или какими-то иными несуществующими моделями, неточно сделанными. Из-за этого реальность истекает в неадекватности.

Поэтому я еще раз хочу подчеркнуть, что во всем этом празднике неадекватности важно находится на той удивительной территории, где располагается «инженеринг» театра. Уходить из-под идеологических войн — вот так, мне кажется, сейчас живет время, и на территории «инженеринга» встречаться друг с другом, образовывать новые формы взаимодействия, не подчиняясь идеологической болтовне и внушению, откуда бы оно ни шло.

А иначе нас затянут в участие в какой-то безумной, пустой травле друг друга, причем это будет именно реактивное поведение: что-то в климате изменилось, и мы в истерике бросаемся головой об лед. Ни в коем случае! Наоборот, надо различить свои потенциалы, созидательные возможности, в покое аналитическом или интуитивном связаться и таким образом действовать ежедневно. Ежедневно, подчеркиваю это, работать. Потому что прагматика — это дело, это действие. Вот что сегодня, как мне кажется, главное.