В конце сезона театры, как правило, выпускают премьеры, в успехе которых нет полной уверенности. Тогда можно сыграть пару спектаклей, посмотреть на реакцию публики и критики, уйти на летние каникулы, а к осени устранить все недочеты. Постановка “Чаадского” (именно так, с двумя “а”) в “Геликон-опере” априори была делом рискованным. И из-за скандальной репутации композитора-авангардиста Александра Маноцкова, и потому, что современная опера со скепсисом воспринимается публикой, и по причине постоянных споров, которые переосмысленная классика вызывает у ревнителей традиционного театра.

Но дело спас Кирилл Серебренников. Вернее, тот громкий скандал последних дней, в котором режиссер оказался замешан и благодаря которому попал во все выпуски новостей. До обысков и задержаний желающих попасть на премьеру, как говорят, было не очень много. Зато теперь лишние билеты спрашивают уже возле метро, а в зале разве что на люстрах не висит народ.

Сразу вспомнился мюзикл “Призрак оперы”, где герой уверял, что “любой ажиотаж благотворен для продаж”. Правда, в конце полуторачасового спектакля мнения зрителей оказались полярными. Одни недоуменно пожимали плечами: “Что это было?”, другие же устроили десятиминутную овацию с криками “браво”.

От растасканной на цитаты еще со школы комедии Грибоедова у Серебренникова осталось, впрочем, не очень много. Начал он с почти дословного авторского текста, потом выброшенных за ненадобностью кусков пьесы становилось все больше, а к концу и вовсе герои цитируют персидскую поэзию, гоголевские “Записки сумасшедшего” и даже роман Юрия Тынянова “Смерть Вазир-Мухтара”.

И это осознанный ход – Серебренников поставил спектакль про абсурд, в котором мы живем, и про бред, к которому скатываемся. Он смеется над сегодняшним днем и ужасается его уродливости. Поэтому герои Грибоедова носят спортивные костюмы с надписью “Россия” во всю грудь, прожигают жизнь на велотранажерах, занимаются сексом на светской вечеринке. Они живут в мире успешных богатых людей, словно бы парят над реальностью.

У Серебренникова это обстоятельство подчеркивается эффектно – герои играют на площадках, которые держат на руках живые “атланты” – полсотни атлетов-красавцев. Они – обслуга Молчалина, Скалозуба, Фамусова, Хлестовой. Получилось словно бы буквальное воплощение мандельштамовской строчки: “Мы живем, под собою не чуя страны”. Страна в версии Серебренникова – это беспросветная грязь (сцена густо покрыта землей), которую месят суровые ребята в спортивных штанах, майках, кирзовых сапогах и телогрейках. А сильные мира сего сели им на шею. В спектакле эта метафора получила опять-таки буквальное воплощение – герои катаются на плечах рабсилы.

Полсотни “атлантов” для спектакля искали по всей Москве. Был объявлен кастинг мускулистых парней, которые готовы показывать зрителям голые торсы, ходить в трусах или вовсе без оных, как буфетчик Петруша, которого влюбленная в него Лиза моет из шланга. Голые тела – фирменный стиль в спектаклях Серебренникова, но ему удается не скатываться в пошлость.

Текст Грибоедова вдруг заиграл новыми красками. И оказалось, что Чацкий – это Чаадаев, которого при жизни, как известно, объявили безумцем за его “Философские письма”. Отсюда и название зубодробительного спектакля – “Чаацкий”. Особенно злободневными для москвичей кажутся фразы Грибоедова про “час битый ехала с Покровки” и “дороги, тротуары, дома и все на новый лад”.

К концу все происходящее на сцене скатывается к китчу, стебу и глумлению. Русские кокошники на гостьях бала Фамусова, безумные светодиодные конструкции, подобные тем, что появляются на столичных улицах зимой, – Серебренников смеется над московским “светом”. А вместе с ним – и зрители. На премьере в зале сидел сам Роман Абрамович – с обычным народом, не в VIP-зоне. Интересно, в ком из героев он узнал себя?..

Источник публикации Дни.ру

«Чаадский» и другие. Серебренников как оперный режиссер: 5 работ режиссера в музыкальном театре. Газета.ру, Александра Борисова, 01.06.2017