Помню ли я свои ощущения 25 декабря?
Нет, пожалуй, спустя 30 лет уже не помню.
Была ли это какая-то трагедия для нас, которые толком и не знали, что такое СССР, только из программы Время?
Да, вся интеллигенция вместо Европы ездила отдыхать в Прибалтику.
А в Европу ссылали, бежали, уезжали.
Мы были тайными и кухонными антисоветчиками.
Я, правда, помню сломленного однокурсника, к которому прикрепили человека из КГБ за то, что он ездил к Лотману на лекции в Тарту.
И как передавали тайком друг другу «Чевенгур» Платонова, распечатанный на ксероксе с одной стороны.
Но все равно, были щели, квартиры, клубы, художники, поэты, музыканты, растившие нас.
Мы помнили путч ГКЧП.
Сначала — страх и тревога: а если все вернется, кому я что говорил, кто может сдать?
Газета только начиналась, мы набирали ход.
Еще был Союз композиторов СССР, финансовая поддержка.
Была их экономическая крыша.
Но никаких рекомендаций — о чем писать и как — нам не поступало.
Я помню, что, когда начинали, мы строили свою политику по событиям в Союзных республиках — столицам СССР.
По ним и ездили — я был в Душанбе, в Алма-Ате, в Таллине…
Да, я помню некие физиологические ощущения утраты какого-то масштаба собственной территории, как будто масштаб свободного перемещения съежился до размера территорий республик. Да, было как-то не по себе. Но то, что это могло произойти, об этом речь шла.
Главное — нам казалось, что смерть СССР окончательно уничтожит коммунистическую систему власти. Проникшую в корни волос, в трусы, в нервные окончания. Мы этого хотели. И потом еще долго мы выдавливали это все из себя, стесняясь этого прошлого в себе, проверяя, не влияет ли оно на наши решения, выбор, любовь и творчество.
Никто не знал, к чему мы идем, к чему нас направит история, народ, власти.
Что-то делали и мы сами, но что-то делали и другие.
И кто-то знал наперед, что именно нужно сберечь и куда двигаться.
Уже тогда раздавались голоса, что все это нам дали, чтобы выпустить пар,
а потом все снова будет так, как было.
Но мы не верили, до последнего.
Поначалу я даже думал, что те, кто почти не жил в СССР, свободнее, лучше, честнее.
Потом я стал понимать, что это далеко не так.
Мы, я имею в виду своих друзей и единомышленников, смогли в то время получить какое-то особенное самостоятельное культурологическое образование, и всякая идеология отскакивала как шелуха.
Мы смогли получить какую-то духовную прививку от пошлости, глупости, несправедливости, мы еще несли в себе романтику и культуру шестидесятников.
И при этом мы впитали в себя стремление к новому.
Минус в том, что мы были романтиками, нам казалось, что все лучшее впереди, как коммунизм. А то, что лучшее здесь и сейчас, и что работать на это лучшее должны мы, каждый день, мы почти не понимали.
Мы росли бессеребренниками.
Я тогда понял, что жадность погубит Перестройку.
Невежество, гопничество, бескультурье, ложь, непрофессионализм, приспособленчество — победили.
Все это было и прежде. Но как-то идеалом никогда не считалось и публично порицалось. Теперь это просто норма. То, что большевики хотели, чтобы каждая кухарка могла управлять государством — свершилось.
В одночасье развалился Союз композиторов СССР.
Еще была «драчка» между представителем Украины Степанюком и Хренниковым. Но все двигалось к концу. Потом прекратился источник финансирования ВААП, забранный из государства (сегодня РАО).
Союз композиторов погряз в дележе собственности и затем неумело ею распоряжался. Центральное помещение на Огарева оттяпал себе некий международный союз, который возглавил некий композитор Дашкевич,
так там и восседающий в кресле Хренникова. Почти все там сдано в аренду. Так что и от той истории ничего не осталось. Какой бы она ни была.
Ну а мы, «Музыкальное обозрение», начали свой путь, постоянно преодолевая проблемы и преграды.
Какими стали — всем видно.
Мы благодарны Горбачеву. И дорожим его поздравлением нашему изданию
с 10-летним юбилеем.
Последнее время перечитывал Натана Эйдельмана,
одного из высоких интеллектуалов нашей юности, «″Революция сверху″ в России».
И вам предлагаю.