«Ему посчастливилось. Он застал еще в живых Чайковского и Антона Рубинштейна, не раз слушал игру последнего. Он занимался у Зверева, страстного поклонника Антона Рубинштейна, ученика Дюбюка и Гензельта. Он сразу же, как только поступил в консерваторию, попал в класс к Зилоти – большому художнику, служившему живой связью с Николаем Рубинштейном и Листом. Затем он занимался с Пабстом, музыкантом высокой культуры и редкого благородства, близко общался с Танеевым и Сафоновым (одно время учился у них). Именно с помощью своих учителей Игумнов удачно избежал крайностей, сочетал в себе непрестанное стремление к новому с глубоким уважением к опыту предшественников». (Здесь и далее – цитаты из книги Якова Мильштейна «Константин Николаевич Игумнов»; М.: Музыка, 1975)

Далеко не всеядный в исполнительстве («если композитор мне чужд и его сочинения лично мне не дают материала для исполнительского творчества, я не могу включить его в свой репертуар»), Игумнов, с его собственных слов, был сторонником интуитивного подхода к выбираемым сочинениям:

«Когда играешь, вовсе не обязательно знать все формальные особенности произведения, все эти АВС, “шпили”, точки золотого сечения и т. п. Это все средства вспомогательные. Надо прежде всего, и в этом главное, ощущать движение произведения в соответствии с его основным смыслом, как бы “переживать” произведение, познавать его внутреннюю жизнь, а не разлагать его на составные части и потом их слагать».

Об «опасности излишней детализации», о «навязчивом увлечении мелочами, затемняющем представление о более важных вещах» он говорил и своим ученикам, среди которых такие фигуры, как Лев Оборин, Яков Флиер, Исай Добровейн, Наум Штаркман, Яков Мильштейн.

«Никакого способа, системы или рецепта у меня нет. Начинаешь играть вещь, выучиваешь ее, играешь, играешь – вот и весь процесс работы…»