Книга об Александре Порфирьевиче Бородине, написанная Анной Булычевой и адресованная как «физикам», так и «лирикам» (вернее, как химикам, так и музыкантам), рисует жизнь одного из самых светлых людей в истории России. Но это не значит, что перед нами выдержанное в умильном тоне житие подвижника науки и искусства. Бородин по мере углубления в текст открывается как личность сложная, многогранная и, по сути, постоянно раздвоенная — с первых дней своего появления на свет до самой смерти: счастливо мгновенной, как положено праведнику, но гротескно нелепой (Александр Порфирьевич, напомним, внезапно скончался на костюмированном балу).

Личность Бородина вбирает в себя, по сути, все противоречия русского XIX века. Сын грузинского князя и одновременно крепостной своего отца, лишь позднее переведенный в купеческое сословие; военный врач, который, дослужившись до генеральского чина, никогда не был на войне, да и как медик особо не практиковал; талантливый химик-исследователь, открытия которого успешно «перехватывали» более расторопные западные коллеги; любящий семьянин, всю жизнь лишенный полноценной семьи (мать велела сыну звать ее «тетушкой», братья носили другие фамилии; жена почти постоянно жила с Бородиным врозь — он в Петербурге, она в Москве)… Пожалуй, лишь в музыке разные стороны личности Бородина приобретали вожделенную цельность, для которой Анна Булычева подобрала точное, пусть и метафорическое, название: «Гармония сфер» (так именуется II часть книги). Но давалась эта гармония ему нелегко. И результат не всегда встречал понимание даже у ближайших соратников по «Могучей кучке».

Из лаборатории в историю

О достижениях Бородина-химика мне судить трудно. Однако, чтобы компетентно говорить об этой стороне его деятельности, нужно обладать определенным естественно-научным образованием. На мой взгляд, Анна Булычева пишет о химических исследованиях Бородина не только с ясным пониманием их сути, но и не без искреннего увлечения предметом. Сам этот факт служит наглядным потверждением правоты Александра Порфирьевича, который фактически пожертвовал научной карьерой даже не ради музыки, а ради народного просвещения, и прежде всего — ради высшего образования для женщин, что выглядело в его время весьма экстравагантной идеей.

Лабораторные исследования, как известно, требуют кропотливости, точности, многократных повторений опытов, и получение результата порой растягивается на годы. В сущности, примерно таким оказывается и творческий процесс Бородина-композитора, прослеженный в книге Булычевой на примере многих его сочинений. От первичной образно-интонационной идеи до законченного опуса могут пройти годы и даже десятилетия. При этом, как наглядно показывают рукописи Бородина (частично воспроизведенные в иллюстрациях), его почерк ясен, изящен, строен. Он знает, чего он хочет, и, если цель оказывается труднодостижимой, период лабораторных поисков затягивается на сколь угодно долгий срок.

Музыкальное творчество с годами стало занимать в жизни Бородина все большее место, вплоть до окончательного осознания себя именно композитором, а не дилетантствующим генералом от химии. И здесь существенную поддержку оказали Бородину его западноевропейские друзья и почитатели: рыцарственно благородный Лист (IV часть книги открывается его «портретом»), артистичная и энергичная графиня Луиза де Мерси-Аржанто, французский пианист и композитор Теодор Жадуль, и другие (о них можно узнать много интересного в V части). Именно они, не сговариваясь, восприняли музыку Бородина с восторгом и энтузиазмом, способствуя ее исполнению и распространению в Европе. В России же отношение к творчеству Бородина оказалось не столь однозначным. Как не без горечи констатирует Анна Булычева, соратники композитора по «Могучей кучке» чаще всего либо не понимали его произведений, либо встречали их с обидным равнодушием (и это касалось, в частности, таких шедевров, как романс «Для берегов отчизны дальней» и Второй струнный квартет).

Тем не менее, каждая публичная премьера очередного сочинения Бородина или даже законченного фрагмента более крупного целого (сцены из «Князя Игоря») последовательно вели Бородина от скромного амплуа «композитора, ищущего неизвестности» (так назван эпизод с анонимным авторством оперетты «Богатыри») до планиды нового «вещего Бояна» — создателя русского музыкального эпоса.

Наследие и наследники

Судьба творческого наследия Бородина оказалась если не печальной, то весьма проблематичной. За Бородиным закрепилась репутация автора, склонного крайне небрежно относиться к рукописям своих произведений и вообще оставлять их незаконченными. Благодаря неуемной энергии В.В. Стасова, профессорскому перфекционизму Н.А. Римского-Корсакова и сочинительской легкости молодого А.К. Глазунова самое капитальное творение Бородина, опера «Князь Игорь», увидело свет рампы и завоевало мировую известность. Но, как выяснилось в конце XX и начале XXI века усилиями исследователей, обратившихся к подлинным бородинским материалам, повсеместно исполняемый вариант оперы сильно расходится с намерениями композитора. О том, каким должен был стать аутентичный «Князь Игорь», говорили и писали Е.М. Левашев, А.Н. Дмитриев и собственно А.В. Булычева.

К сожалению, в книге об этом говорится мало и вскользь — может быть, из-за нежелания биографа ввязываться в полемику, поскольку всякая новая попытка показать на сцене очищенного от редакторских наслоений «Князя Игоря» приводит к продолжению давней дискуссии. Там не менее, счищать заскорузлые идеологические и эстетические наросты с классических шедевров русской музыки, безусловно, стоит. И это касается не только «Князя Игоря», но и Второй симфонии, которая, как выясняется в книге, вовсе не мыслилась Бородиным как радостная апология «богатырской» удали.

По мнению Булычевой, анализировавшей эскизы и рукописи композитора, Вторая симфония — это музыка о страшном бедствии, вражеском нашествии, кровавых битвах, предвещающая трагизм «Сечи при Керженце» из корсаковского «Китежа» (с. 154–155).

Хотя Бородин скончался в 1887, и, казалось бы, окружающие понимали значимость его личности и наследия, в полной целостности архив композитора сохранить не удалось, и потому биографу приходится изрядно трудиться, восстанавливая всю картину в деталях. Анна Булычева пишет о Бородине с несомненной любовью и деликатностью, однако не стремится замалчивать какие-то подробности, способные бросить тень на идеальный облик гения (таковы, например, его весьма запутанные отношения с разными женщинами — впрочем, как выясняется, он скорее по доброте душевной позволял увлечь себя, но сам не был инициатором этих романов). Отношение автора книги к своему герою сказывается не в прямых оценках, а в интонации — иногда понимающей и сострадательной, иногда несколько иронической, иногда нарочито отстраненной. Фрагмент заключительного абзаца, подводящий итог всему сказанному ранее, заслуживает быть процитированным: «Бородин дуализма не терпел, однако гармонично сочетал в себе химика и музыканта. Он прожил жизнь, избегая принимать решения, все происходило словно само собой, «и он не умел сказать: нет». Но вопреки — или благодаря этому Бородин не зарыл в землю ни один из дарованных ему талантов».