Венедикт Ерофеев: 80 лет со дня рождения

Венедикт Ерофеев: 80 лет со дня рождения
Венедикт Ерофеев. Фото https://fishki.net/

24 октября 2018 исполняется 80 лет со дня рождения русского советского писателя, автора поэмы «Москва-Петушки» Венедикта Васильевича Ерофеева.

Кумир московской богемы 1970-х гг., он прожил маргинальную жизнь даже по меркам неофициальной советской культуры. Еще в 17-летнем возрасте Венедикт Ерофеев написал “Записки психопата”. Он – автор статей о Гамсуне, Бьернсоне, Ибсене, не принятых к публикации по цензурным соображениям. В 1970 г. Ерофеев закончил свое самое известное произведение – поэму в прозе “Москва – Петушки”. Она была опубликована в израильском альманахе “Ами” в 1973 г. В СССР поэма впервые была напечатана в декабре 1988 – марте 1989 гг. в журнале “Трезвость и культура”, в нецензурированном виде впервые вышла в альманахе “Весть” в 1989 г. В своих произведениях В. Ерофеев тяготеет к традициям сюрреализма и литературной буффонады. Спектакли по его пьесе “Вальпургиева ночь, или Шаги Командора” были поставлены в московских театрах.

18+

Венедикт ЕРОФЕЕВ

«Москва-Петушки» (фрагмент)

Кучино – Железнодорожная

Но сначала все-таки к ней. Сначала – к ней! Увидеть ее на перроне, с косой от попы до затылка, и от волнения зардеться, и вспыхнуть, и напиться в лежку, и пастись, пастись между лилиями – ровно столько, чтобы до смерти изнемочь!

Принеси запястья, ожерелья, шелк и бархат, жемчуг и алмазы, я хочу одеться королевой, потому что мой король вернулся!

Эта девушка – вовсе не девушка! Эта искусительница – не девушка, а баллада ля бемоль мажор! Эта женщина, эта рыжая стервоза – не женщина, а волхвование! Вы спросите: да где ты, Веничка, ее откопал, и откуда она взялась, эта рыжая сука? И может ли в Петушках быть что-нибудь путное?

«Может!» – говорю я вам, и говорю так громко, что вздрагивают и Москва, и Петушки. В Москве – нет, в Москве не может быть, а в Петушках – может! Ну так что же, что «сука»? Зато какая гармоническая сука! А если вам интересно, где и как я ее откопал, если интересно – слушайте, бесстыдники, я вам все расскажу.

В Петушках, как я уже вам говорил, жасмин не отцветает и птичье пение не молкнет. Вот и в этот день, ровно двенадцать недель тому назад, были птички и был жасмин. А еще был день рождения непонятно у кого. И еще – была бездна всякого спиртного: не то десять бутылок, не то двенадцать бутылок, не то двадцать пять. И было все, чего может пожелать человек, выпивший столько спиртного: то есть, решительно все, от разливного пива до бутылочного. А еще – спросите вы? А еще что было?

А еще – было два мужичка, и были три косеющих твари, одна пьянее другой, и дым коромыслом, и ахинея. Больше, как будто, ничего не было.

И я разбавлял и пил, разбавлял «российскую» «жигулевским» пивом и глядел на этих «троих» и что-то в них прозревал. Что именно я прозревал в них, не могу сказать, а поэтому разбавлял и пил, и от этого еще острее прозревал.

Но вот ответное прозрение – я только в одной из них ощутил, только в одной! О рыжие ресницы, длиннее чем волосы на ваших головах! О невинные бельмы! О эта белизна, переходящая в белесость! О колдовские и голубиные крылья!..

– Так это вы: Ерофеев? – и чуть подалась ко мне, и сомкнула ресницы и разомкнула…

– Ну, конечно! Еще бы не я!

(О, гармоническая! Как она догадалась?)

– Я одну вещицу вашу читала. И знаете: я бы никогда не подумала, что на полсотне страниц можно столько нанести околесицы. Это выше человеческих сил!

– Так ли уж выше! – я, польщенный, разбавил и выпил. – Если хотите, я нанесу еще больше! Еще выше нанесу!..

Вот – с этого все началось. То есть, началось беспамятство: три часа провала. Что я пил? О чем говорил? В какой пропорции разбавлял? Может, этого провала и не было бы, если б я пил не разбавляя. Но – как бы то ни было – я очнулся часа через три, и вот в каком положении я очнулся: я сижу за столом, разбавляю и пью. И кроме нас двоих – никого. И она – рядом, смеется надо мною, как благодатное дитя. Я подумал: «неслыханная! Это – женщина, у которой до сегодняшнего дня грудь стискивали только предчувствия. Это – женщина, у которой никто до меня даже пульса не щупал. О, блаженный зуд в душе и повсюду!»

А она взяла – и выпила еще сто грамм. Стоя выпила, откинув голову, как пианистка. А выпив, все из себя выдохнула, все, что в ней было святого – все выдохнула. А потом изогнулась, как падла, и начала волнообразные движения бедрами – и все это с такою пластикою, что я не мог глядеть на нее без содрогания…

Вы, конечно, спросите, вы бессовестные, спросите: “так что же, Веничка? Она ……? Ну, что вам ответить? Ну, конечно, она …..! Еще бы она не …..! Она мне прямо сказала: «я хочу, чтобы ты меня властно обнял правою рукою!» Ха-ха. «Властно» и «правою рукою»?! – а я уже так набрался, что не только властно обнять, а хочу потрогать ее туловище – и не могу, все промахиваюсь мимо туловища…

– Что ж! Играй крутыми боками! – подумал я, разбавив и выпив. – играй, обольстительница! Играй, Клеопатра! Играй, пышнотелая блядь, истомившая сердце поэта! Все, что есть у меня, все, что, может быть, есть – все швыряю сегодня на белый алтарь Афродиты!

Так думал я. А она смеялась. А она – подошла к столу и выпила залпом еще сто пятьдесят, ибо она была совершенна, а совершенству нет предела…

«МО»