− Чем занимаетесь в последний год?

− Дирижирую.

− Вам повезло!

− Но не только. Год назад я сделал серии интервью с людьми разных профессий, которые оказались наиболее уязвимы перед пандемией. Интересно теперь вернуться к ним и узнать, настолько точными были наши прогнозы на будущее. А примерно с октября я работаю практически каждую неделю. В основном это работа без публики – записи, трансляции. Но все же она есть. Конечно, карантин вносит и ограничения. Быть дирижером при закрытых границах непросто, чтобы передвигаться между странами, нужно преодолеть бумажную волокиту. Одно из разрешений на въезд мне пришло, например, за 10 минут до вылета самолета. Молчу уже о том, что одних только тестов за последний месяц я сделал девять раз. На ближайшее время у меня запланированы концерты в Испании, Израиле, потом я проведу последнюю неделю в Ливерпуле и приеду в Москву на фестиваль.

− Последняя неделя в этом сезоне?

− Нет, я заканчиваю там свою работу как художественный руководитель и перехожу в статус почетного дирижера. А в новом сезоне у меня начинается контракт с Лондонским филармоническим оркестром.

− Даже несмотря на то, что в Ливерпуле у вас был пожизненный статус худрука?

− Да. Я буду работать с этим оркестром примерно две-три недели в год. Невозможно успеть все, а гнаться за титулами бессмысленно, это ни к чему хорошему не приводит. Когда ты приезжаешь на три-четыре недели в год, это ни тебе, ни коллективу не приносит особого удовлетворения. А в связи с тем, что с сентября начинается работа с оркестрами в Москве и в Лондоне, к тому же продолжается работа с Европейским молодежным оркестром, на все просто не хватает времени. Ну зачем? Конечно, Ливерпуль − большая часть моей жизни и надеюсь, что в будущем с удовольствием смогу приезжать туда.

− Есть ли у вас уже план работы с Госоркестром? Какие проекты, идеи вы хотите реализовать с этим коллективом?

− Во-первых, мы будем продолжать проекты, которые вел Владимир Михайлович Юровский. Фестиваль «Другое пространство», цикл «Истории с оркестром». Наше участие в фестивале «Лето. Музыка. Музей» я планирую уже на 2022 и 2023 годы. У нас есть определенные договоренности с директором Московской филармонии Алексеем Алексеевичем Шалашовым об определенных концертах, с другими организациями. Я не думаю, что в программном плане будет какой-то колоссальный сдвиг, но мне хотелось бы более долгосрочных масштабных проектов. Например, сыграть цикл симфоний Малера в течение двух лет или симфоний Мясковского, которые можно было бы не только исполнить , но и записать. Есть масса сочинений, которые оркестр не так часто играл, например «Русалочку» Цемлинского, к сожалению, мне не удалось в силу пандемии продирижировать в Москве с Госоркестром. В какой-то мере мы компенсируем это на фестивале в «Новом Иерусалиме». Есть идеи по кросс-жанрам. Допустим, пригласить к сотрудничеству рок-музыкантов, из джаза, из фольклорной среды. В Московской филармонии есть возможность для использования разных технологий, так что можно сыграть «Турангалила» Мессиана с визуальными эффектами… То есть мне интересно расширение границ, в разумных пределах, разумеется.

Я попытаюсь сделать так, чтобы увеличилось количество гастролей оркестра. В силу того, что у меня для этого есть больше возможностей, я не связан эксклюзивными обязательствами с другими коллективами и агентствами. И особенно сейчас мне кажется это очень важным. Помимо пандемии в мире есть некоторая политическая напряженность, а культура может быть послом, средством сближения наций, сближения людей. Это то, что позволяет нам не забывать, что, несмотря на все политические трения, культурная общность человечества все равно остается превыше всего.

− ГАСО, если не ошибаюсь, единственный оркестр в России, где нет главного дирижера. Вы, как и Юровский, стали его худруком. Почему так?

− Мне кажется, в России стоит пересмотреть эти функции. В целом это одна и та же должность и одно и то же количество работы.

− И времени с оркестром?

− Да. На следующий сезон только в Москве у меня запланировано около 20 концертов с оркестром, плюс подготовка, плюс гастроли. Это около 12 недель в году.

− Это много?

− Это общемировая практика. И это в моих интересах, в интересах оркестра, когда я понимаю, что если мы будем работать вместе меньше, то это не оставит никакого следа, никакой марки. И если оркестр это понимает, то наша совместная работа идет в удовольствие, нет никакой обязаловки.

− Часто так бывает, в том числе и с Госоркестром, что, когда коллектив играет с приглашенным дирижером, качество заметно проседает…

− Я никак не могу это прокомментировать. Мне кажется, тут многое зависит и от дирижера, а не только от худрука или музыкантов. Завтра я в первый раз после объявления о моем назначении встречусь с оркестром и буду в том числе и об этом говорить на репетиции. Независимо от того, кто перед вами стоит и какие вы испытываете чувства, хочется, чтобы ко всем дирижерами и солистам, стоящим перед вами, вы относились с теплотой и одинаковым энтузиазмом. Естественно, что человеческий контакт не всегда срабатывает. Но, условно, Чайковский не виноват в том, что вы, может быть, не уважаете или не любите данного конкретного дирижера и, на ваш взгляд, его качества не соответствует Госоркестру. Вы – Госоркестр, и планка никогда не должна опускаться ниже определенного уровня.

Еще один момент, который я считаю нужным проговорить: публика не виновата в том, что, условно, Второй концерт Рахманинова вы сыграли уже раз 25 и устали от этой музыки, слушатели не должны этого почувствовать. Поэтому, конечно, эту среднюю планку нужно повышать. А что касается меня, то я считаю главного дирижера и худрука позициями идентичными. Набор функций тот же самый: определение общей репертуарной политики, определение в оркестре каких-то болевых точек и их улучшение, а также, хотя это не прямая обязанность, но улучшение материально-технической базы.

− Как раз это самая главная болевая точка оркестра − отсутствие достойного репетиционного помещения.

− Мы говорили с министром об этом, и я даже смотрел некоторые объекты. Я очень надеюсь, что эта проблема будет решена. Что касается творческого процесса и работы с оркестром, я не терплю трех вещей – равнодушия, хамства и, что косвенно относится к творчеству, алкоголизма.

− Вы сталкивались с этим?

− Разумеется, не на своем личном опыте. Я на Западе прожил много лет, и там есть масса вещей, которые, на мой взгляд, значительно хуже в творческом процессе, но они связаны с менталитетом. Но есть вещи, которым нам надо учиться. Например: как дирижера и руководителя, меня абсолютно не должно волновать, что происходило в жизни оркестранта вчера. И даже то, что происходило сегодня. Музыкант должен обязательно посмотреть свой репертуар до начала репетиции, должен прийти подготовленным. В большинстве случаев мы играем пьесы, которые сегодня можно послушать двумя кликами, поэтому кроме знакомства со своей партией не мешает познакомиться с тем, как звучит сочинение. И в-третьих, быть в физической и ментальной форме, позволяющей с максимальной отдачей работать. Вот эти вещи – они для меня как основа, как умываться по утрам.

Уважение друг у другу − это чрезвычайно важная вещь, это то, чему нам надо учиться, причем не только в личных отношениях. Надо понимать, что если ты по каким-то причинам сыграл не ту ноту, это неуважение к своим коллегам и этого быть не должно. Нужно добиваться максимальной отдачи от себя самого.

В музыке не может быть равнодушия. Можно не соглашаться с трактовкой, предложенной дирижером, можно с ней спорить, но равнодушия быть не должно. Не должно быть «да мне все равно, я просто пришел сыграть ноты». Это те вещи, которые очень важны, на мой взгляд. Естественно, что мы все люди, у всех есть какие-то неприятности, настроение меняется, это понятно, мы же не роботы. Но при этом все же позитив по отношению друг к другу обязан быть. Это то, чего в принципе в российском менталитете не хватает, как мне кажется. Тратить энергию на конфликты бессмысленно, энергию лучше потратить на созидание. И это же относится и к музыке, даже к конкретной музыкальной фразе. Как та или иная фраза, исходя из контекста, исходя из знания автора, может быть сыграна. Индивидуально музыкантом. И эти вещи очень важны помимо общности идей.

− А вы готовы к идеям музыкантов, отличным от ваших?

− Это тоже вопрос уважения, взаимного. Я в своей практике встречался с тем, что музыкант из оркестра спрашивает: «Маэстро, а можно попробовать так-то и так-то?» Я готов это обсуждать. Для меня это даже некий образовательный момент, мне пришлось этому учиться на Западе. Тому, что существует несколько точек зрения, все они могут быть правильными. А у нас, к сожалению, в менталитете заложено, что есть две точки зрения, моя и неверная.

− Вы художественный руководитель фестиваля «Лето. Музыка. Музей». Чем вам интересен этот проект?

− В России не так много больших фестивалей формата оpen air, а может, и вообще нет. Из ближайших − фестиваль в Клину или отдельные акции вроде исполнения опер «на пленэре», отдельных концертов.

− Такие даже на Красной площади и на Дворцовой проходят.

− Разумеется, но это не фестивали! А фестиваль для меня – это концертная программа, от пяти и более концертов, которая объединена единой художественной идеей. Либо рядом художественных идей, которые четко прослеживаются. Как в Зальцбурге, например, где Моцарта исполняют обязательно. Есть фестивали монографические, как, например, фестиваль музыки Малера. Есть идея променадных концертов, как на ВВС Proms. Есть образовательные идеи, как в Америке, – это, например, Танглвудский музыкальный фестиваль (Tanglewood) в Бостоне или музыкальный фестиваль в Аспене.

Возвращаясь к нашему фестивалю – мне кажется, что здесь есть огромный потенциал с разных точек зрения. Для меня сцены Москвы классической музыкой очень насыщены. Особенно в последний год − понятно, по каким причинам, потому что концерты с публикой были разрешены в основном только в России. Музыкальная жизнь Подмосковья – региона огромного − еще не настолько богата, здесь есть куда развиваться. И кроме того сам формат open air для меня лично добавляет к восприятию музыки очень много.

− Правда? Мне всегда казалось, что исполнение академической музыки вне акустического пространства очень ее обедняет.

− Это так, но есть другие параметры, не менее завораживающие. Например, на фестивале в 2019 году, когда мы играли симфонию Малера, дождь сменило солнце, появилась радуга, было ощущение, что сама природа следовала музыке. На природе все, не только музыка, ощущается иным образом. Концертный зал – храм искусства, безусловно, скажем так, ограничен стенами. Здесь же, в условиях открытого пространства, вы никуда не денетесь от той красоты, которая вас окружает, здесь совершенно другое восприятие искусства. Сопоставления, возможно несознательного, музыки и природы, архитектуры – а в нашем случае это потрясающий вид на монастырь – не избежать. На природе антураж меняется. Солнце движется, появляются тучи, поют птицы, шелест листьев, ветер, даже дождь − это все добавляет очень сильно. Я понимаю, почему для вас важна акустика – мы, профессионалы, слушаем музыку с аналитической точки зрения и не всегда можем переключиться, к большому моему сожалению, кстати, на чисто эмоциональное слушание.

Но для большинства слушателей вот это предварительное действо очень важно. Приехав сюда, посмотрев выставку в музее, насладившись красивым видом, послушать музыку – ощущения, возможно, будут более полные, чем когда ты на метро в час пик едешь в столичный концертный зал. Что касается звучания, то в этом году у нас будут концерты в атриуме, и я даже думал о том, чтобы играть без подзвучки, так как здесь есть своя акустика.

− Хотите пробовать?

− Я, честно говоря, даже на большой сцене пробовал работать с живым звуком. Но по своему опыту участия в западных open-air-фестивалях могу сказать, что сегодня выстроить акустику можно и на открытом воздухе, все зависит от технологий и мастерства звукорежиссеров. Я участвовал в фестивале в Лос-Анджелесе, в Холливуд Холл. Там огромный амфитеатр на 25 тысяч слушателей. У меня была возможность послушать репетицию другого дирижера. И я ходил по этому огромному пространству, как по стадиону, и почувствовал, настолько мастерски выстроена система колонок и подзвучки: создавалось полное ощущение, что ты сидишь в концертном зале. При этом за границей амфитеатра вообще ничего не слышно.

− Это фантастика.

− Звукорежиссеры этого фестиваля обязательно приходили, задавали вопросы по партитуре, которую они отлично знали. Спрашивали о характере звука в тот или иной момент – может быть, вы хотите здесь глуше, а здесь богаче…

В Европе тоже есть фестиваль, который очень близок нашему формату. Он проходит в австрийском Графенегге, я много раз там выступал. Это относительно молодой фестиваль, ему около 30 лет. Графенегг находится в 60−70 км от Вены. Идея та же самая: чтобы во время относительно мертвого сезона венцы могли послушать что-то за исключением вальсов семьи Штраусов, побывать на природе, к тому же в интересном месте. Здесь есть замок, его можно посетить, в замке тоже есть музей – исторический. К тому же это винодельческий регион, так что к культуре прилагается приличная гастрономия. Художественный руководитель этого фестиваля − Рудольф Бухбиндер, а директор − потомственный граф, владелец замка. Постепенно, при мощной поддержке региона фестиваль очень вырос. Стимулируется и развитие инфраструктуры: построен новый гостиничный комплекс, заключены сделки с разными винодельнями и т.д. На фестивале образовательная программа как для регионального молодежного оркестра, так и для молодежного европейского оркестра, совместный кампус. Более того, так как иногда во время фестиваля бывают дожди, здесь построили концертный зал с крышей – на то же количество мест, что и в открытом амфитеатре, и билеты продают с указанием места в обоих залах. За полчаса до начала концерта организаторы получают прогноз и решают, в какой аудитории будет идти концерт. Конечно, наш фестиваль только в начале этого пути, но я очень рад, что у областного правительства есть желание развивать его, к тому же есть ряд предпринимателей, у которых есть заинтересованность в фестивале. Я вижу этот фестиваль в итоге как своего рода Summer Proms. Мне кажется, что в Москве есть в этом необходимость. Сидеть в пыльном городе в выходные особенно никому не хочется, и мы дарим идеальную возможность провести один или несколько дней вместе с природой, искусством и музыкой. И если транспортная инфраструктура будет работать бесперебойно, то у большого летнего фестиваля есть все шансы. Ведь здесь можно устроить и кулинарные зоны, и детские зоны.

− Вашими устами да мед пить…

−Я же реалист, я не говорю, что все это появится в течение ближайших двух, трех или пяти лет. Я буду счастлив, даже если хотя бы половина из этого появится в течение моей жизни. Очень важно и появление образовательных программ. Я более чем уверен, что талантливые молодые или юные музыканты есть не только в Москве, но и в области, но возможностей у них все же меньше. И можно на базе нашего фестиваля сделать большой образовательный центр. Я считаю, что это необходимо.

Я давно сотрудничаю с Музыкальным фестивалем в Аспене, в Колорадо. Это место знаменито своим горнолыжным курортом, но это зимой, а на все лето туда съезжаются лучшие молодые музыканты США. Они образуют два полных оркестра – молодежный из студентов и взрослый − из состава преподавателей, это, в свою очередь, тоже лучшие музыканты всех оркестров США. Они делают гигантское количество концертов − около 100, порой дважды в день. Концерты эти тоже проходят на открытом воздухе, правда, там есть шатер. Сейчас в Аспене построили кампус для студентов, там есть комнаты для индивидуальных занятий, отдельное помещение для репетиции полного оркестра. Спросишь любого оркестранта США, где вы получили больше всего знаний и где вы провели самый счастливые моменты в вашей жизни, и он сразу назовет Аспен.

Конечно, я понимаю, что с неба ничего не падает, фестиваль в Истре − долгосрочный проект. Надеюсь, что он будет еще развиваться.

Я очень благодарен музею, его директору Василию Сергеевичу Кузнецову, за всю ту энергию, которую он вкладывает в развитие фестиваля, за его доверие, ведь мы не идем банальным путем и программы составляем довольно сложные. Можно было просто позвать известных артистов и сыграть концерт из хитов. Поверьте, не каждый руководитель согласится на симфонию Малера.

− Что вы предлагаете как художественный руководитель, каковы ваши интересы? Какова концепция программы этого года?

− Мне интересна синестезия искусства, мне интересна синкретика жанров, мне интересно, насколько разные жанры друг с другом соприкасаются. В этом году в нашем фокусе − 50-летие смерти Стравинского. Поэтому в программе − три самых известных его балета: «Жар-птица», «Петрушка» и «Весна священная». А в концерте «Виртуозов Москвы» будет музыка к балету «Аполлон Мусагет».

И вокруг этого − масса интересных вещей. Каждый год на фестивале исполняется симфония Малера. В этот раз − Первая. И на перекрестке с Малером появляется фигура Александра фон Цемлинского, который родился 150 лет назад, и его фантазия для оркестра «Русалочка». Цемлинский ассоциировал себя с Русалочкой, как с человеком, пожертвовавшим своей любовью (он был влюблен в Альму Шиндлер, которая вышла замуж за Малера) и не посмевшим сгубить талант, гений Малера. Цемлинский всегда пропагандировал музыку Малера, даже после этой трагической для него истории. Он дирижировал первый посмертный концерт музыки Малера, исполнил «Песнь о земле» в Вене, это был экстраординарный концерт. Кроме этого − уже через Альму, которая тоже сочиняла музыку и в некотором смысле пожертвовала своей карьерой для мужа, − тянется нить к еще одной женщине-композитору, Полине Виардо, которая оставила огромный след в истории культуры, в том числе и русской. Я очень рад, что в программе, посвященной этой легендарной певице, будет исполняться и ее музыка.

Еще одна ниточка идет от Малера: на заключительном концерте мы исполним его цикл «Семь песен последних лет». В другом его вокальном цикле «Волшебный рог мальчика» есть песня «Проповедь Антония Падуанского», которая в переработанном виде вошла во Вторую симфонию. Эта песня написана Малером под впечатлением от картины Арнольда Бёклина «Проповедь Антония Падуанского рыбам». А под воздействием от репродукции другой картины Бёклина «Остров мертвых» написал одноименную симфоническую поэму Сергей Рахманинов, и мы ее исполним на фестивале.

Отмечаем мы и еще одну дату − 150 лет со дня рождения Сен-Санса, поэтому включили в программу его виолончельный концерт. К 200-летию Джованни Боттезини прозвучит его концерт для контрабаса.

От Стравинского ниточка тянется к Равелю, пианист Кирилл Герштейн исполнит его Первый концерт. Я недавно прочитал, что Стравинской и Равель вели переписку в стихах. Потом у них произошла некая размолвка, которая, как я думаю, носила некий идеологический характер. Стравинский вместе с Дягилевым искали скандала, это была их идея, которая ярче всего отразилась на премьере «Весны священной», когда прямо в зал была вызвана полиция. А у Равеля скандал был в сюжетике, которая, как, например, в балете «Дафнис и Хлоя», тонко балансировала на грани игры и эротики. О «Вальсе» Равеля Дягилев сказал, что гениальная музыка, но это балет о балете, а Стравинский вообще ничего не сказал, взял и ушел. Разошлись и их пути, но был период, когда они вместе, что называется бок о бок, сотрудничали и даже переписывались. Поэтому Первый концерт Равеля очень естественно смотрится в этой истории.

Кроме того, мы затрагиваем и пласт старинной музыки в концерте оркестра Musica Viva, там есть свои сюрпризы и круглые даты. Кроме того, мы отмечаем монографической программой 100-летие Астора Пьяццоллы.

− А что касается выбора солистов?

− Моя изначальная идея была в том, чтобы приглашать на фестиваль артистов с советским или российским прошлым. Тех, кто в основном сделал свою карьеру на Западе и по разным причинам не так часто появляется на родине. Поэтому на первом фестивале у нас выступали дирижер Андрей Борейко, пианист Кирилл Герштейн. Кирилл приедет на фестиваль и в этом году. Я рад, что приедет виолончелист Миша Майский. Скрипач Сергей Догадин, до того как выиграл конкурс им. Чайковского, выступал в основном на Западе.

Кирилл Карабиц − дирижер с советскими корнями, надеюсь, приедет к нам в этом году, и мы продолжим сотрудничество в будущем. В следующем году мы сфокусируемся вокруг 150-летия Скрябина.

− Тут простор для синкретических идей, ведь Скрябин мыслил музыку в связи с другими видами искусств и не только. В поэме «Прометей» выписала строка света…

− Мы, кстати, с Кириллом Герштейном записали «Прометея» несколько лет назад. Это одна из тех вещей, что мы часто играем. Скрябинскую программу можно сделать очень интересной. Я надеюсь, что пандемия закончится и у нас будет возможность вообще не идти на компромисс в плане выбора артистов и репертуара. Что касается финансов, мы очень благодарны поддержке Министерства культуры, правительства Московской области и областной филармонии. Я надеюсь, что в будущем укрепятся традиции меценатства, которые позволят фестивалю расширяться. Это не обязательно должны быть деньги именно на гонорар артистов. Есть огромное поле для деятельности, не только в переносным смысле. Я имею в виду пространство около музея, которое можно присоединить к пространству фестиваля. Развитие региона и того места, где ты живешь, − это дело всех и каждого. Мне очень хочется, чтобы это все поняли. Нет необходимости и нет возможности ждать, что придет кто-то из Москвы и все это разовьет. Это в наших личных силах, и для начала мы должны в это поверить и что-то сделать.