С московским шиком

Премьерой оперы «Садко» открылось новое историческое здание «Геликон-опера»
С московским шиком
Фото Антон Дубровский

Возвращение «Геликон-оперы» на Большую Никитскую стало одним из главных событий 2015. Несмотря на предельную концентрацию музыкально-театральных сцен в Москве, открытие нового театра, да еще в историческом центре (менее 1 км до Кремля) и именно в этом культурно-историческом районе (стена к стене — Театр им. Маяковского, рядом Московская консерватория с четырьмя залами и строящейся Оперной студией, музыкальный Брюсов переулок, Мерзляковское училище, Гнесинский «комбинат» с двумя концертными залами) кажется небывалым. Невероятное упорство в достижении своей цели продемонстрировал в первую очередь основатель и руководитель театра Дмитрий Бертман.

В 2007 начался его путь мытарств, ведущий к осуществлению мечты: он прошел через муки долгостроя, финансовых сложностей и всевозможных согласований в нелегком для столицы градостроительном процессе. Выдержав испытания, он достиг всего, чего хотел. И полученный им новый помпезный новодельный Дом в центре Москвы, в тихом дворике, выросший как в сказке, мог кому угодно вскружить голову. Любой, кто прошел бы через такие испытания, плакал от радости, источал бы безграничное счастье и излучал нескрываемое превосходство победителя.

Сказочная опера-былина «Садко»
Композитор Н.А. Римский-Корсаков
Либретто Н.А. Римского-Корсакова и В.И. Бельского
Историческая премьера — 26 декабря 1897, Московская русская частная опера («Опера Мамонтова»)
Режиссер Дмитрий Бертман
Дирижер Владимир Понькин
Художники Игорь Нежный, Татьяна Тулубьева
Художник по свету Дамир Исмагилов
Художник видеоконтента Владимир Алексеев
Хормейстер Евгений Ильин
Исполнители: Садко — Игорь Морозов, Любава — Юлия Горностаева, Океан- Море — Станислав Швец, Волхова — Лидия Светозарова, Варяжский гость — Михаил Гужов, Индийский гость — Максим Пастер, Веденецкий гость — Алексей Исаев, Фома Назарьич — Дмитрий Пономарев, Лука Зиновьич — Андрей Орехов, Дуда и Сопель — Михаил Никаноров и Анатолий Пономарев, Нежата — Ольга Спицина и др.
Премьера 14 ноября 2015, «Геликон-опера», Москва

Дом, который построил Бертман

В Москве, вместе с «Геликон-оперой», действует пять оперных домов. Практически каждый из них вырастал как своего рода памятник конкретному режиссеру и дирижеру, имя которого затем выносилось в название театра. Раз режиссер, то подавайте отдельный театр — так учил еще Р. Вагнер, построивший отдельную резиденцию для экспериментов в Байройте. МАМТ появился из оперных увлечений К. Станиславского. «Новая опера» основана дирижером Е. Колобовым, чья свобода в отношении авторского текста не знала границ. Театр им. Покровского и детский Музыкальный театр им. Сац — названия говорят сами за себя.

Лишь Большой театр, всегда находившийся под опекой государей и государственных мужей, исторически обошелся без дополнительных именных названий.

История «Геликона» в этом ряду «именных» театров — не исключение. Она складывалась как семейная сага. В нынешнем здании театра некогда «жил» Центральный Дом медика, которым руководил отец Дмитрия Бертмана — Александр Семенович Бертман. Сам Дмитрий Александрович осваивал профессию режиссера музыкального театра в ГИТИСе. Свои идеи воплощал в «Доме» у папы. Первая постановка — «Мавра» Стравинского, опера-розыгрыш, шутка с пародией на русские музыкальные стили и пушкинский анекдот. И вот уже вместо Дома медика в 1996 появился собственный театр молодого выпускника под названием «Геликон».

Театр заявил о себе постановками неизвестных в России опер, пытаясь соответствовать западному оперному мейнстриму: «Лулу» А. Берга, «Диалоги кармелиток» Ф. Пуленка, «Средство Макропулоса» Л. Яначека, получившие театральные премии.

А потом наступил восьмилетний период пребывания на Новом Арбате в ожидании нового здания. Помещение на Большой Никитской встало на реконструкцию (хотя реконструкцией этот процесс назвать можно условно). На первый план жизни «Геликона» вместе с музыкой вышла стройка.

Пиар-технологии на практике

Почти за 10 лет великой стройки своего оперного дома Д. Бертман не без удовольствия и способностей овладел в превосходной степени еще одной профессией — управленца и «согласователя».

На стройке особенно пригодился режиссерский талант. Тысячи людей в строительной одежде и множество единиц техники, согласование «декораций», которыми на долгие годы стали фасады стройки, фотосессии в каске и те же каски в новой постановке Р. Вагнера («Запрет на любовь»). Работа с чиновниками на всех уровнях власти, стычки с «Архнадзором». Сводки для СМИ. Вот он, грандиозный спектакль жизни режиссера!

Неудивительно, что приобретенные управленческие технологии стали режиссировать и жизнь нового театра, вступившего во «взрослую» жизнь в своем доме.

Его история активно пишется не без участия великих мира сего. М. Ростропович, Е. Образцова (ее диван и рояль стоят в одном из залов), Ч. Бартоли, С. Рихтер, Б. Покровский, И. Архипова — свидетельства их пребывания и знакомства с «Геликоном» Д. Бертмана украшают бывший особняк Шаховских-Глебовых-Стрешневых.

Новый «Геликон» создает вокруг себя «информационный шум»: беспрестанно привлекает к себе внимание медиа, наполняет разнообразными акциями все пространства, как будто подчеркивая свои новые объемы и масштабы, зазывая к себе, гипнотизируя потенциальных посетителей.

За прошедшие после открытия месяцы здесь представили два премьерных спектакля — сказочно-былинного «Садко» Римского-Корсакова и лирического «Евгения Онегина» Чайковского. Ассоциация музыкальных критиков Москвы вручила свою премию музыковеду П. Е. Вайдман. Она прочитала здесь публичную лекцию о Чайковском, а пианист Андрей Коробейников сыграл «настоящего» Рахманинова и Чайковского. «Мальчишник для Андрея Миронова» и творческий вечер актрисы Валентины Талызиной. Выставка эстонского театрального плаката, вручение благотворительной премии, концерт памяти жертв Холокоста… Хиты групп «Руки вверх» и «Иванушки интернешнл» соединяются с шедеврами Бизе и Генделя…

На сайте предлагаются дополнительные услуги, которых не найдешь ни в одном театре — например, корпоративная вечеринка в большом зале «Стравинский», во время которой артисты театра могут сыграть одну из постановок специально для VIP в главной ложе.

Театр как арт-объект

Сложно назвать полученный результат реставрацией. Фактически было создано новое театрально-музыкальное пространство, технически оснащенное по современным стандартам (26 подвижных платформ, перемещающийся в двух плоскостях круг, «танцующие» штанкеты, новейшее световое оборудование). Построена акустическая система, хотя, как показала премьера «Садко», еще довольно гулкая и слишком резонирующая каждый звук. Но это — дело житейское, акустика настраивается со временем.

За скромным фасадом театра скрывается, как в трехмерном пространстве, огромное помещение (вспоминается квартира № 50 в «Мастере и Маргарите» Булгакова). В нем разместилось один большой зал на 508 мест (зал «Стравинский») и два камерных (Зал «Шаховской» и «Покровский»).

Множество фойе, лестниц, несколько буфетов, стеклянный Атриум, в котором создана иллюзия раскопок (в полу под стеклом любовно разложена лепнина особняка, как будто летоисчисление здания ведется со времен Колизея). Точная и обстоятельная историческая справка на сайте театра действительно подтверждает претензию на большую историю в три столетия. Стойки с рекламой икры и ювелирных фирм, миниатюрные ажурные металлические столики со стульчиками и постеры со сверкающей продукцией Swarovski.

Перед посетителем проносится калейдоскоп всевозможных стилей, так что может закружиться голова. Вот классицизм, красная ковровая дорожка на парадной лестнице, белые колонны, лепнина и арки в Зале княгини Шаховской, мебель под старину с фигурными ножками. Небольшие гостиные с цветами, граммофоном, комнатными роялями, которым, кажется, нет ни конца, ни края.

Поп-арт, черно-белый колор и шахматная доска-пол, стекло, мрамор и зеркальные панно, искривленные в линии Арто статуи. Невероятные фотоколлажи с персонажами из разных веков — от дам в париках до чувственных артистов а ля Ди Каприо. Фонтан с подсветкой, на заднем плане которого фрагмент гравюры М. Эшера. Путешествуя по этим лабиринтам, можно заблудиться, даже таблички-указатели с витиеватым шрифтом не спасут.

Главный зал

Весь сыр-бор с долгой реконструкцией шел из-за небольшого парадного крыльца, выходящего во дворы старинного комплекса дворянской усадьбы Шаховских-Глебовых-Стрешневых, где размещался Дом медика. Крыльцо, по мановению творческой мысли архитекторов, превратилось — ни много ни мало — в царскую ложу с куполом-луковкой в «русском стиле», который так любили купцы и средний слой горожан Москвы в XIX в., а потом богачи лужковской Москвы. Ложа возвышается колоссом над всем залом «Стравинский». А дальше — обрыв зрительного зала. Ощущение, что бывшее крыльцо «раздавит» всех сидящих в зале. Протиснуться вокруг него очень сложно, как будто балансируешь над пропастью зрительских рядов.

А зрительный зал находится в специально вырытом котловане, по сути, под землей. С мерцающего звездного неба-потолка свешиваются фантастические голубые «грибы», придающие происходящему фантастический оттенок. Красные стены зала в тон кирпичу сохраненных фасадов внутреннего двора усадьбы, которые являются одновременно частью коробки зрительного зала. Такой красный цвет, излюбленный для внешних стен зданий в «русской стиле», окончательно лишает пространственных ориентиров. Мистика зала захватывает и уже не понятно, в каком времени мы находимся, внутри или снаружи, над или под землей?

Московский стиль

Наверное, не случайно такой театр появился именно в Москве. Может, это и есть московский шик, плавно переходящий в китч? Всеядный китч, который вбирает в себя без разбора, без стиля и вкуса все, кажущееся модным, красивым, богатым, возвышающим над другими, все то, что престижно показать, сделать «потреблением напоказ» (как писал социолог Т. Веблен).

Уже давно «московский текст», то есть совокупность архитектурных, ментальных и мировоззренческих доминант, противопоставляют «петербургскому тексту» с прямыми улицами, выверенными пропорциями, стройностью ансамблей, гармонией элементов и стиля. А Москва? Она вся такая разная, противоречивая. Так и вспоминается описание театра «Эрмитаж», данное знаменитым знатоком московских нравов В. Гиляровским: «Зернистая икра подавалась в серебряных ведрах,.. аршинных стерлядей на уху приносили прямо в кабинеты, где их и закалывали… И все-таки спаржу с ножа ели и ножом резали артишоки… Роскошен белый колонный зал “Эрмитажа”… Обыкновенно справлялись здесь богатейшие купеческие свадьбы на сотни персон. И ели… руками с саксонских сервизов всё: и выписанных из Франции руанских уток, из Швейцарии красных куропаток и рыбу-соль из Средиземного моря… Яблоки кальвиль, каждое с гербом, по пять рублей штука при покупке… И прятали замоскворецкие гости по задним карманам долгополых сюртуков дюшесы и кальвиль, чтобы отвезти их в Таганку, в свои старомодные дома, где пахло деревянным маслом и кислой капустой…».

Римский-Корсаков в почете

Выбор премьерного спектакля для демонстрации технических чудес нового «Геликона» был сделан с расчетом, чтобы произвести сразу несколько «выстрелов» с точным попаданием.

Первый — исторический. Реклама спектакля подчеркивала, что именно здесь шли непродолжительное время, в 1898, спектакли «Садко», исполняемые артистами Московской русской частной оперы Мамонтова, так что геликоновский спектакль, вроде бы, получил символическое «благословение» от самого Римского-Корсакова. Второй — интерес к спектаклю вызван самим обращением к опере Римского-Корсакова. Новых прочтений «Садко» Москва не видела уже давно. Из 15 опер русского гения идут от силы три-четыре (в основном под маркой «детских» спектаклей), да и те как будто выпадают из актуального оперного процесса. Пытался «оживить» имя русского классика Большой театр: «Сказание о невидимом граде Китеже и деве Февронии» было оценено довольно скромно, а вот «Золотой петушок» в версии К. Серебренникова оказался любопытным обращением драматического режиссера к опере. Так что обращение к «Садко» вполне соответствует привычному реноме «Геликона» как театра, где любят раритеты.

Третий расчет таков: Римский-Корсаков подается через оптику Вагнера, одного из самых востребованных композиторов сегодня, что вписывает автора «Садко» в обойму композиторов‑новаторов.

Действительно, находки немецкого реформатора кардинально преобразили модели русской оперы. В конкурентной борьбе с Вагнером Римский-Корсаков создает свой вариант Gesamtkunstwerk — искусства будущего, нацеленного на преобразование человечества. Как правильно подмечено в программке, опера «Садко» для Корсакова была чрезвычайно ценной, в ней все вымерялось до миллиметров (в том числе превосходный литературный слог либретто). Бесконечные любование морем, длинноты, неторопливое повествование как в былинах (отсюда особый жанр), рассмотрение старины сквозь увеличительное стекло, дополнительно украшенное фантазией композитора. Либретто соткано из множества исторических источников — былин, заговоров, песен, причитаний, сказок и духовных текстов. Как часто у Римского-Корсакова, в «Садко» важен синтез слова и звука, оркестра и голоса, как часть единого текста.

Садко

В «Геликоне» историю гусляра Садко декодировали с помощью психоанализа. Д. Бертман указывает в премьерной программке, что Римский-Корсаков «создает три мира: мир реальный, мир подводный — в значении тайный мир подсознания — и мир небесный, который находится над всеми этими мирами. Именно он возвращает Садко к самому ценному, что у него есть — семье. Эта ценность важнее политики и всех идей, даже самых прогрессивных. Подвиги должны свершаться во имя самых близких людей, а не во имя лозунгов и амбиций».

Садко у Бертмана — вечно пьяный неудачливый рок-музыкант (играет на гитаре с двойным грифом). Над ним потешаются такие же пьяные новгородцы, а жена изводит упреками. Псевдорусские шутовские кафтаны, ватники, шляпы-грибы, парики-метелки на головах, венецианские маски, кулачные женские бои и огромные бутыли с горячительным, политический саммит с приглашением иностранных послов в смокингах. Все это — реальность новой былины в новом «Геликоне». Подавленные мечты о далеких странах вызывают у Садко галлюцинации о Волхове и подводном царстве. Была ли сказочная история с подводным царством и свалившимся золотом? Или все — морок? А реальность такова, что Садко отсыпается после бурной ночи в развалившейся лодке. На все упреки жены он «отвечает» ей кулаками по голове, так что дети (трое малышей в спектакле) начинают рыдать от страха, вызывая слезы у зрительного зала. Но Бертман дает подсказку: когда Волхова поет знаменитую колыбельную-молитву, то последние ее ноты подхватывает Любава, принимая мужа «таким, какой он есть». Оказывается, она способна не только пилить, но и любить. И это семейное воссоединение поддерживается всплывающим из-под земли теремом (вот она, чудо-машинерия!), звоном колоколов и финальным всеобщим апофеозом. «Москва — звонят колокола! Москва — златые купола!»: совсем как в песне, громогласными звуками которой Москва встречает всех прибывающих на столичные вокзалы (против этой песни некогда пытался «бороться» руководитель Департамента культуры С. Капков).

Психоанализ для театра

Предложенная режиссером символика — случайно или по воле постановщика? — причудливым образом вплетала в единое метапослание и само здание с залихватским декором, и зрительный зал с публикой, и всю историю «Геликона», скитающегося по разным сценам. А может, это не режиссер «прочитал» историю про гусляра, а сама история вывела на свет подсознание режиссера и всей московской жизни? Если продолжить психоаналитические игры, то сюжет может выглядеть архетипично для русской культуры. Странствующий нищий певец (а на Руси музыкантов всегда не любили), призывающий купцов пойти за ним и уверяющий, что его искусство открывает новые богатые миры (читай — его искусству будет рукоплескать мир, или русская культура ценится во всем мире). Но русские богачи его отвергают. И даже после полученного злата (фаустовский подтекст — сговор с дьяволом в виде языческого образа чудо-юда из Океана?) не приносит радости (а может, и новое здание, в которое вложены огромные средства и украшенное с избытком чувств?). Самому гусляру все это не нравится, и лишь в окружении семьи он становится самим собой и продолжает нести свой нелегкий крест.

Зеркальные игры

Зеркальные игры с сюжетом и геликоновской историей вписаны и в сценографию спектакля. Копия терема-крыльца из зрительного зала появляется на сцене, создавая аллюзию старинного града. По бокам сцены висят плазмы, транслирующие диковинные компьютерные картинки. Кирпичные стены зрительного зала с окнами светились реальной жизнью ночной Москвы, чей неоновый свет рифмовался с антуражем подводного царства. А образ некогда богатой сытой Москвы «замаячил» вновь, когда, в ожидании первых звуков гениальной музыки, перед началом спектакля зазвучал долгий список из имен щедрых спонсоров театра.

Икона Георгия Победоносца стала центром световой палитры, когда раздался голос Николая Чудотворца без телесной оболочки, разрушающий власть Морского царя и экстаз мюзик-холльного дивертисмента с канканом, танго, трансвеститами, чешуйчатыми костюмами, декольте, эротикой и стеклярусными многоэтажными коронами.

Трудно представить другую оперу-сказку, где чудеса машинерии могли бы так органично вписаться в сюжет. Разверзлась земля-сцена, и вот все морское буйство происходит буквально на морском дне (настоящих бассейнов с водой не хватало; кстати, 10 лет назад, ставя «Милосердие Тита» Моцарта, Бертман соорудил на сцене бассейн — правда, это было в Зале Чайковского). Задники с видеопроекциями настойчиво демонстрировали булькающую воду с рыбками (напоминая об аквариумах, некогда любимых атрибутах, в кабинетах больших начальников), «подзвучка» с шуршанием создавала контрапункт красотам музыки Римского-Корсакова. Ползающие по сцене хоры русалок, светящиеся костюмы, двигающиеся платформы… Но вот парадокс: как только заканчивались чудеса, открывались скучные пространные мизансцены, действие останавливалось и без всякого смысла вокалисты распевали вставные арии, которые дирижер пытался поскорее пройти.

Исполнители

Как декларировал режиссер, главной ценностью является «семья». Для театра такой ценностью является его труппа. Оркестр под управлением Владимира Понькина держался аристократично, добивался романтических красот и трепетных звучаний. Из вокального состава блистала Волхова — Лидия Светозарова, ставшая идеальной Музой для «нетрадиционного» Садко. Вокальные достоинства ее легкого голоса соединились с изяществом и благородством на сцене. Из иностранных гостей впечатлил музыкальными тонкостями Веденецкий гость — Алексей Исаев.

Главной проблемой всех исполнителей стало абсолютное отсутствие дикции, так что для отечественной оперы актуально давать титры на двух языках — английском, как это было во время спектакля (правда, расположение строки в зале необычное — не вверху, а внизу, на уровне ног артистов) и русском.

На потребу

Жизнь русского града в старину и сейчас, купцы и торговцы, золото и нищета, прозябание в безвкусице и деньгах, святые и дьяволы, музыканты и элита… И все это разворачивается под саркастическо-дьявольский танец, превратив оперу в развязное варьете с хоровым плясом. Сегодняшняя жизнь пронизывает «Садко» по вертикали и горизонтали. Это тот самый фирменный стиль фарса и легкой комедийности, с которого начинал четверть века назад «Геликон». Только теперь он показан не на камерной сцене, предполагающей эксперимент, а на большой профессиональной, ко- торая диктует свои правила восприятия. И в новых «предлагаемых обстоятельствах» уже невозможно отличить «настоящее» от «ненастоящего», задуманную иронию от пустой игры, отделить китч как прием гиперболы от безвкусицы, смысловое «второе дно» от «mauvais ton». Кажется, что вся история «Садко» с его скитаниями и властно-имущественными запросами, золотыми огромными муляжными рыбами, свешивающимися с потолка, уносят русскую оперу в «тартарары», к тому самому дьявольскому морскому Чудо-Юду.

Действительно, Дмитрий Бертман вышел из всех ситуаций победителем. Он победил власть, город, российскую действительность, отыгрался московским китчем над всеми, в том числе «отзеркалил» и его, и себя, и собственный театр, и Москву. Он победил даже оперу Римского-Корсакова, павшую перед ним «на колени». А был ли «Садко» или это навязчивая выдумка осовремененного сюжета? Или художественная биография «Геликона»?

Театр, вперед!

Браво, «Геликон»! Столь хитро разглядеть в «Садко» собственную историю, вывернуть ее «наизнанку», наверное, еще никто не мог. Никогда бы Николай Андреевич Римский-Корсаков не догадался о том, что написал оперу про всю московскую жизнь, заглянув не только в былинное прошлое, но и предсказав будущее столичного шика. Москвичи с удовольствием ходят на оперу и в театр, фотографируются у фонтана. Среди гостей — элита Москвы, с которой обнимается хозяин театра. И в доме, который построил Д. Бертман, царит простодушное веселье и радость жизни…