Ужель та самая Ирина

Этвёш по-русски не говорит, но как человек, выросший в соцблоке, пропитался русской культурой изрядно. «Три сестры» созданы на русском языке – где, в какой реальности нашлись бы на тот момент четыре контратенора, владеющих русским, который в их репертуаре актуален не больше венгерского? Тем лучше, пусть все звучит искусственно и за счет этого (в том числе) не по-бытовому. Параллельно была изготовлена версия с женскими голосами, которая позволяет ставить «Трех сестер» в репертуарных театрах, где контратеноров поди раздобудь – в частности, в Урал Опере. Две версии существуют в разных эстетических измерениях; правомерны обе, и российской постановке версия без контратеноров подошла прекрасно.

Либретто, над которым вместе с Этвёшем работали драматург Клаус Хеннеберг и жена композитора Мари, использует только чеховский текст. Он сокращен и переставлен в соответствии со структурой оперы, где каждая из трех частей – автор назвал их секвенциями, последовательностями – последовательно концентрируется на событиях, связанных с каким-то одним персонажем, которые в пьесе разбросаны по тексту. События одни – драматургия иная – Чехов тот же. Да и мы все, похоже, за 120 лет не изменились.

Нечеховская строка в опере одна, она же – самая эксплицитная музыкальная цитата в партитуре, полной более или менее уловимых аллюзий. «Любви все возрасты покорны», – многозначительно поет Вершинин, который и в пьесе уговаривается с Машей музыкальным шифром. В числе других цитат – гимн СССР у Андрея и «Широка страна моя родная» у Тузенбаха.

Первая секвенция посвящена Ирине, вторая – Андрею (а не Ольге, поскольку, как справедливо замечает Этвёш, у нее собственной жизни нет), третья – Маше. События двигаются от конца к началу: дуэль Солёного и Тузенбаха наступает гораздо раньше, чем знакомство Прозоровых с Вершининым. В своем завершении каждая секвенция сводится к финальной чеховской сцене расставания – так вся опера становится одним затяжным прощанием. Для Этвёша она и есть прощание – прощание с сыном, который предложил ему идею написать оперу по «Трем сестрам» незадолго до того, как покончить с собой.

Скоро сдует с нашего общества лень и гнилую скуку

Пьеса Чехова в представлении не нуждается, зато опера Этвёша – более чем. Поэтому молодая команда музыкальных просветителей, собравшаяся в Урал Опера Балете (помощник руководителя балетной труппы Богдан Королек и редактор литературно-музыкальной части Александр Рябин, в разные годы получавшие премию для молодых музыкальных критиков «Резонанс») продолжила инициативу, впервые предложенную театру куратором премьеры «Пассажирки» (2016 год) Андреем Устиновым: обеспечить премьере нетривиального произведения всестороннее интеллектуальное сопровождение – привлечь зрителя и научить его, привыкшего к «Травиатам» и «Лебединым озерам», не бояться нового.

Готовить екатеринбуржцев к восприятию «Трех сестер» начали заранее. На несколько недель до премьеры запустили сайт, где публиковались новости о проекте, гид по произведению, интервью, информация о постановщиках и программа сопроводительных мероприятий. На неделе перед премьерой можно было послушать лекцию венгерского музыковеда Гергея Фазекаша о творчестве Этвёша; встретиться с самим композитором; встретиться с режиссером-постановщиком Кристофером Олденом.

Знаешь, брат, дам тебе совет

Режиссер «Трех сестер» – сам герой удивительной истории о двух нью-йоркских братьях-близнецах, которые еще подростками решили стать оперными режиссерами. И оба стали, и оба прославились. Кристофер Олден чаще работает на американском континенте, а его брат Дэвид закрепился в Европе – одно время он практически безвылазно ставил в Баварской опере. В России отметиться успел каждый, причем оба ставили оперы Бенджамина Бриттена, и оба раза это были совместные постановки с Английской национальной оперой: сперва Кристофер поставил в МАМТе «Сон в летнюю ночь» (2012), потом Дэвид – «Билли Бадда» в Большом театре (2016). Оба спектакля получили «Золотые маски» как лучшие оперные постановки, оба демонстрировались только в течение двух сезонов и сходили со сцены, причем «Сон» не получил и десятка показов. Еще до премьеры этот спектакль вызвал скандал и получил пристальное внимание министерства культуры: постановщиков анонимно обвиняли в пропаганде педофилии и наркомании (действие происходит в школе, в спектакле участвуют дети; там, где у Бриттена волшебный сон, у Олдена – наркотический трип). Пропаганды не обнаружили, но осадок остался.

Претензии ханжей – определенная гарантия качества. В Екатеринбурге не прогадали, сделав ставку на качество работ Кристофера Олдена. Для начала театру достался очень вдумчивый интерпретатор «Трех сестер», абсолютно адекватный (но не тождественный) интерпретирующему Чехова композитору. Синергия двух интерпретаций не умаляет, а умножает значение Чехова как первоисточника, возводя его на уровень космически точного провидца, рассчитавшего нашу жизнь на века вперед.

Как странно проходит жизнь

Кристофер Олден поместил героев своего спектакля в пространство, которое сам сравнивает с залом ожидания. Каждой из сестер отведены кресло и торшер: не деятельность, но созерцание. Ольга, самая востребованная и деятельная в пьесе и оставшаяся на периферии внимания в опере, не расстается с ноутбуком, но тот даже не притворяется включенным. Есть ряд кресел, где коротают время остальные персонажи. Пространство выгорожено так, что все происходит на авансцене. Появляется общий стол, создает видимость объединения. Над залом бесконечных прощаний – радиостудия, где играет второй оркестр. Только один персонаж вхож на обе территории – Наташа, хищница и разрушительница, лишенная экзистенциальных терзаний.

Три сестры – три разные эпохи, для которых чеховская история одинаково актуальна. Ирина («Нет, нет! Не говорите о любви!») – нежная дева времен создания пьесы. Маша («Хорошо, я пойду, только отстань, пожалуйста») – модница 1960-х. Ольга («Боже мой! Куда все ушло?») – наша современница. Разные эстетики не конфликтуют между собой, ибо спектакль не про сиюминутное, а про вневременное. Гламурная дива Наташа принадлежит ко всем эпохам сразу. Вершинин одет в современный камуфляж (и многие сразу подумали о столкновениях вокруг строительства храма в екатеринбургском сквере), его сослуживцы Федотик и Родэ с вымазанными известкой вещмешками вылезли из братской могилы Первой мировой, а вместе с Солёным, который носит шинель и фуражку середины века, они просто маркируют собой все войны, прогремевшие за столетие.

Быть может, нам только кажется, что мы существуем

Прибавить нечего. Жизнь идет по замкнутому кругу, уехать в Москву по-прежнему нельзя, можно только бесконечно прощаться. Время трижды остановилось: в каждой секвенции разбиваются часы – ф-др-бз-ги. Набрасывая на музыку Этвёша свою сценическую ткань, Кристофер Олден делает героев Чехова титанами, а их существование – эпосом. Есть много деталей, но ничего мелкого нет, нет суеты. Остановившимся взглядом смотрит внутрь себя Ирина (второй состав – Ольга Семенищева). Тщательно целится в никуда Солёный (Олег Бударацкий): его пистолет в роли чеховского ружья, и спасибо Олдену за этот юмор. Что-то видит на выключенном экране Ольга (Надежда Рыженкова). Наташа (Ольга Тенякова) вытягивает свои роковые ноги вверх эффектнее, чем прима-балерина делает développé (пластика Игоря Булыцина, солиста балетной труппы театра). Бесцельно перелистывает страницы Burda Moden почти недопустимо земная Маша (Ксения Ковалевская). Тузенбах (Тимофей Дубовицкий) в брюках-клеш прячется за радиоприемник: он не может достучаться, да даже дотронуться до Ирины, их разделяют поколения. Нянька Анфиса (Татьяна Никанорова) катит клининговую тележку угрожающе медленно и неотвратимо, и так же неотвратимо в двух секвенциях из трех ложатся и умирают Федотик и Родэ (Владимир Чеберяк и Евгений Крюков). Квинтэссенцией бездеятельности растекается вечно спящий Андрей (Дмитрий Стародубов). Еще немного, и мы узнаем, – играет в яме оркестр Оливера фон Дохнаньи, – зачем живем, зачем страдаем, – отзывается со сцены оркестр Алексея Богорада (в день премьеры за верхним пультом стоял сам Этвёш).

И вдруг в последней секвенции вспыхивает неуемной жизнью роман Маши и Вершинина (Алексей Семенищев). Едва-едва ушли те самые ряженые, которые так и не появляются у Чехова – вынув их из пространства между строк, Олден выцедил в них все, что должно носить ярлык «русское»: кокошник, медведя, балет, – как мы видим сцену страсти, достоверность которой смеется над условностью ханженских границ, номинально не пересеченных. И когда потом по сценарию Олдена, не Этвёша, прикосновения Вершинина вдруг достаются и Ольге – кажется, что сейчас что-то переломится, и жизнь перестанет начинаться заново, утекая всякий раз сквозь пальцы.

Нет. Даже занавес не опустится над этой бесконечностью. Только конец музыки даст артистам сигнал перестать показывать нам ее.

Не свисти, Маша!

Мы больше уж никогда не увидимся

«Три сестры» – последняя постановка, которую Оливер фон Дохнаньи выпускает в Урал Опере. Не совершив музыкальных прорывов, он, тем не менее, был дирижером-постановщиком всех оперных жемчужин, которыми театр успел прославиться за последние годы. Совпадет ли его уход с уходом эпохи? Захочет ли директор театра Андрей Шишкин в очередной раз пожертвовать заполняемостью зала в обмен на умеренно восторженные рецензии? Пока в ближайших оперных планах Урал Оперы значится название из стандартного джентльменского набора любого приличного театра: «Риголетто». Режиссер Алексей Франдетти наверняка добавит заигранной вердиевской партитуре искреннего мюзиклового драйва и аудиторию взбодрит – но останется ли бодрой репертуарная политика театра в целом? Или за нестандартные проекты останется отвечать только балетная труппа под руководством Вячеслава Самодурова?

Что ж, жизнь идет по кругу только в спектакле Олдена. В реальности – все-таки по спирали. И если мы пронаблюдали второй виток свердловского музыкального чуда до конца, то так тому и быть. Надо работать, надо жить.