Его называют великим, непревзойденным, уникальным Мастером. Корифеем и гуру всех настройщиков. Настройщиком от Бога. Человеком-эпохой.

В 22 года, в 1960-м, Евгений Артамонов, работавший на фабрике «Лира», попал на стажировку в Московскую консерваторию, и работал здесь 60 лет. Настраивал рояли для всех (вряд ли были исключения) лучших пианистов СССР и России, и знаменитых гастролеров, выступавших в Большом зале консерватории. Ему доверяли свои инструменты Рихтер и Гилельс: в Москве – дома и в БЗК, и на гастролях.

Он готовил рояли для Григория Соколова, Михаила Плетнева, Евгения Кисина, Владимира Виардо, Владимира Фельцмана, Андрея Гаврилова и десятков других выдающихся пианистов, для участников Конкурсов имени Чайковского…

«Первым большим пианистом, которому я приглянулся и чье признание получил, был Эмиль Гилельс, очень требовательный и высокообразованный человек, – рассказывал Евгений Артамонов в интервью М.Э. Брокановой газете Bechstein News (пер. с нем. В.А. Клопова). – Есть два типа пианистов: одни точно знают, чего они хотят от рояля (таким был Гилельс), другие что-то хотят, но не знают, чего именно. Тогда все зависит от успеха пианиста. Если он концертом доволен, он говорит, что рояль был великолепен. Если нет…

С Рихтером поначалу было сложно. После того, как я понял, какая должна быть для него подготовка рояля, отношения стали легче. Рихтер умел быстро приспособиться к роялю. Он редко пробовал инструмент заранее, просто выходил на сцену и садился за ранее совсем незнакомый ему инструмент. Это осложняло мою задачу. Я готовил рояль, но результат моей работы я мог оценить только во время концерта. Иногда я предупреждал Рихтера: “Инструмент плохой“. “Посмотрим“, – отвечал он, начинал играть, и я слышал совсем другой рояль. Рихтер вставал и говорил: “Евгений, он совсем не так плох“».

В 1986-1988 Евгений Артамонов сопровождал Святослава Рихтера в двух его турне по СССР:

«Рихтер ненавидел поезда и самолеты. Он предпочитал автомобиль и всегда садился на переднее сиденье. <…> Он играл во всех городах, где можно было раздобыть что-то похожее на рояль. Маршрут путешествия он прокладывал сам: мы садились перед большой картой, словно на заседании Генерального штаба <…> привлекательность этого путешествия состояла именно в том, чтобы выступать там, где он еще ни разу не играл. Никогда не было возможности знать заранее, каким будет рояль, на котором Рихтер должен будет играть. Часто маэстро сразу же после концерта посылал меня в следующий по плану город, и я за ночь готовил для него очередной рояль.

Однажды, сразу по прибытии в небольшой городок в Казахстане я поспешил в местный театр и на сцене увидел рояль “Москва“. Обе его педали аккуратно лежали в сторонке на полу, а коробка лиры вовсе отсутствовала. Меня чуть удар не хватил. Возможно, недостающее лежало где-нибудь среди закулисного хлама? Под грудой ветоши я обнаружил разбитую коробку. Теперь надо было найти столяра. Но у него кроме хвойной древесины, из которой лиру не сделаешь, ничего не было. “Может, у тебя стул есть?“ – “Да…“ Мы отпилили ему одну ножку, изготовили из нее недостающие части, и к концерту все было готово».

«Хорошие фортепианные мастера есть и будут. Музыканты находят, что в моей настройке есть какой-то особый шарм. Но сам я никогда не бываю доволен».