Многочисленные представители семейства Плисецких и Мессереров не ждут, пока напишут книги о них и о времени, когда они жили «в балете». Первым свои воспоминания издал Асаф Михайлович Мессерер, знаменитый танцовщик, хореограф и педагог. Две книги, первую из которых стала бестселлером, разошедшимся на цитаты, выпустила Майя Плисецкая, племянница Асафа. В 2005 вышла книга балерины Большого театра Суламифи Мессерер «Фрагменты воспоминаний». Последнюю на сегодняшний момент книгу – при поддержке издательской программы Открытого фестиваля искусств «Черешневый лес» — выпустил Азарий Михайлович Плисецкий (1937 г.р.) и назвал ее «семейные хроники», потому что жанр хроник, в отличие от жанра воспоминаний, предполагает большую бесстрастность и объективность, и очень соответствует дипломатичной манере автора, за 60 лет своей успешной карьеры артиста и педагога не испортившего ни с кем отношений (не в пример родной сестре Майе и любимой тете Суламифь). Младший брат Майи Михайловны с юмором рассказывает о солидарности со своими известными друзьями, волею судеб, как и он, попавших в категорию «братьев знаменитостей».

В распоряжении Азария Михайловича оказались новые документы из семейных архивов, в частности он использовал неопубликованные материалы Александра (Аминодава) Михайловича Мессерера, своего дяди Нодика, который в 1993, единственный из всей семьи, получил доступ к протоколам допроса арестованного в 1937 Михаила Плисецкого, отца Азария, Майи и Алика. Михаил провел в Лефортовской тюрьме 8 месяцев, где его беспрерывно пытали, затем был назначен суд, который длился всего 15 минут, и в тот же день 8 января 1938 Плисецкий был расстрелян вместе с еще сотней людей. Своего сына Азария Михаил никогда не видел.

Детство

В 2007 Азарий совершил путешествие на Шпицберген в память об отце, который до ареста руководил здесь угольными рудниками и служил генеральным консулом. В этой главе автор рассказывает об аресте мамы, осуждении и переправе в Акмолинский лагерь жен изменников Родины, куда Рахиль вместе с грудным Азарием ехала в вагоне-теплушке для скота целый месяц. Для описания этих событий Азарий Михайлович пользуется дневниками матери. Рахиль записала однажды слова сына, который завороженно произнес, глядя на простиравшееся над территорией «за зоной» бескрайнее голубое небо: «Какое красивое небо на небе, как вата».

Стараниями Суламифи (Миты) лагеря заменили на ссылку в Чимкент, куда к Рахили и Азарику приезжала также Майя и даже танцевала там первые наброски «Умирающего лебедя». Плисецкие вернулись из Казахстана в Москву в апреле 1941, два месяца до начала войны они вчетвером (Рахиль, Майя, Алик и Азарий) ютились у Миты в коммуналке в Щепкинском проезде. Автор снова обращается к неопубликованным воспоминаниям своего дяди Александра, которому довелось вместе с рабочими раскапывать завал, где был обнаружен труп дяди Нули, погибшего во время третей бомбежки Москвы. Сам Азарий помнит из этого времени только один эпизод, как они с Майей, взявшись за руки, бежали в бомбоубежище возле Большого театра. Следующие страницы первой главы посвящены коротким воспоминаниям о годах эвакуации в Свердловск. Азарий рассказывает трогательную историю о Рахили, которая однажды пошла на рынок менять хлеб на молоко, а на рынке была такая грязь, что она увязла одной ногой, потеряла в болоте башмак, и чтобы не расплескать драгоценное молоко, вернулась домой полубосая. Майя быстро уехала из Свердловска в Москву, чтобы продолжать учебу в хореографическом училище, часть которого осталась в столице. Она пять суток добиралась на поезде, на Казанском вокзале проскочила мимо патруля и сразу побежала к Мите в Щепкинский проезд.

На последних страницах главы Плисецкий рассказывает о своей жизни до Большого театра, которому он посвятит отдельную главу. «Несмотря на что дома с утра до вечера все разговоры велись только о балете», маленький Азарик сдал вступительные экзамены (он спел одну единственную песню «По долинам и по взгорьям») и был зачислен в подготовительный класс для одаренных детей. В тот же класс поступил его одногодокВолодя Ашкенази, будущий знаменитый пианист и дирижер. Но после первого года в ЦМШ Азарий уговорил маму перевести его в хореографическое училище — очень ему хотелось носиться по сцене со шпагой и бутафорской «коняшкой» по необозримой сцене Большого, как старший брат Алик. Он вспоминает свои первые выступления на этой сцене в качестве ученика: как видел в ложе бенуара со сцены Сталина на его любимом балете «Пламя Парижа», как оказывался в одном спектакле с другими Плисецкими, чаще всего в «Щелкунчике»: Азарий был трубачом, Майя танцевала одну из снежинок, Алик участвовал в вальсе. За оригинальным номером для выпускного экзамена Плисецкий обратился к полуопальному Касьяну Голейзовскому. «Этюд» на музыку Скрябина положил начало знаменитой «Скрябиниане» — циклу хореографических номеров, одним из которых стала мазурка для Екатерины Максимовой. Азарий Михайлович горд, что его скромное обращение к Голейзовскому способствовало реабилитации этого несправедливо забытого человека. «Скрябиниану» целиком показывали несколько раз в Концертном зале имени Чайковского. Автор заканчивает вводную главу обещанием рассказа о том, как его сначала приняли в Большой театр, а потом не впустили на входе.

Роман с Большим

Решение не зачислять Плисецкого в труппу Большого театра пришло в последний момент и было связано с опалой Майи Михайловны. Азарий решил не поступать на работу ни в какой другой московский театр, а добиваться восстановления справедливости в Большом. Чтобы не терять форму, он отправился на гастроли по стране с группой актеров и музыкантов, которую возглавлял актер Малого театра Всеволод Аксенов. В Большом театре Плисецкий застал (1956) еще выступающую «обыкновенную богиню». В репертуаре Галины Улановой оставалось только три спектакля — «Ромео и Джульетта», «Жизель» и «Бахчисарайский фонтан». Азарию Михайловичу запомнился знаменитый пробег Джульетты через сцену с развевающимся плащом, а в «Жизели» восхищение вызывала сцена сумасшествия. «Отходя вглубь сцены, Жизель-Уланова нечаянно наступала на шпагу, оставленную графом Альбертом. Машинально она наклонялась за ней и бралась за острие, после чего шпага начинала оживать, превращаясь в змею. Не выпуская жала острия, Жизель металась по сцене, пытаясь убежать. Отбиться от ожившего клинка. В какой-то момент шпага взмывала эфесом ввысь, а острием замирала на груди Жизели…»

Соперницу Улановой Ольгу Лепешинскую в семье Плисецких-Мессереров недолюбливали, а для юного Азария неожиданное партнерство с такой успешной прима-балериной во время ее частного гастрольного тура по Китаю и Монголии было чудесным подарком и нечаянной возможностью станцевать заветные премьерские па де де. Приобретенный в этих и многих других гастролях с Лепешинской опыт помог Плисецкому на Кубе, где ему предстояло танцевать со всеми балеринами молодой кубинской компании.

Фидель, Че, Мао и дедушка Хо

Третья глава книги посвящена Кубе, куда Азарий был отправлен в официальную командировку от Большого театра и провел там в общей сложности 10 лет. Его позвали и как танцовщика, и как педагога, который сможет быстро подготовить новых артистов для поредевшего Национального балета. Когда на Кубе с 1962 перестал «ходить» доллар, танцовщики некубинского происхождения разбежались. В театре Плисецкий регулярно встречался с Фиделем Кастро, на официальных приемах ему предлагал сыграть партию в шахматы сам Че Гевара, балет не жаловавший. Автор с равным интересом описывает неприхотливый быт кубинцев, например, выезды на так называемые добровольные сельскохозяйственные работы – посадку кофейных деревьев или сбор юки, трудолюбие артистов балета и свои нередкие «вылазки» в разные колоритные места острова на самолете с личным пилотом Че Гевары Луисом или по местам Хемингуэя с Фернандо Алонсо, братом хореографа и другом Азария.

Отдельная главка посвящена Лойпе Араухо, которая после победы на конкурсе в Варне, том самом, где Плисецкий «ассистировал» всем кубинским участницам как партнер, стала его женой и даже переехала (ненадолго) в СССР. Азарий включил сюда и подробную историю семьи Алонсо — Алисии, Фернандо и Альберто. Как несостоявшийся авиатор, Азарий всегда ценил людей, которых «не смял» балет. Поэтому ему был очень симпатичен Фернандо, который в свободное от балета время серьезно занимался спелеологией и ихтиологией. Фернандо был учеником Михаила Мордкина и Анатолия Вильтзака, обладал феноменальной памятью, благодаря ему на Кубе смогли восстановить балет Баланчина «Аполлон Мусагет», а также «Шопениану» и «Виение розы» Фокина.

В конце главы Плисецкий рассказывает о грандиозных гастролях Национального балета Кубы в Китае, где Мао Цзэдун после выступления жал руку всем до единого танцовщикам труппы, выстроившимся в шеренгу, Северном Вьетнаме, Монголии и Париже. Во Вьетнаме, где полным ходом шла война, труппу встречал Хо Ши Мин, блеснувший своим широким образованием, знанием французского языка и литературы. Кубинцы ехали в Монголию на поезде через Пекин, где их предусмотрительно снабдили теплыми вещами — унтами на собачьем меху, шапками и шинелями. Встречающие их в Улан-Баторе сначала приняли артистов за десантников и страшно испугались. Парижские гастроли ознаменовались массовым побегом танцовщиков – политического убежища попросили прежде всего гомосексуалы, преследуемые на Кубе законом. Автор книги не любит «бросать» людей на середине их пути и старается, если это возможно, сообщить о том, как складывалась судьба знакомых людей в дальнейшем. Он сообщает, что многие из сбежавших в Париже кубинцев стали успешными педагогами и хореографами в разных точках мира, а часть умерли от СПИДа.

Фидель, Че, Мао и дедушка Хо

Третья глава книги посвящена Кубе, куда Азарий был отправлен в официальную командировку от Большого театра и провел там в общей сложности 10 лет. Его позвали и как танцовщика, и как педагога, который сможет быстро подготовить новых артистов для поредевшего Национального балета. Когда на Кубе с 1962 перестал «ходить» доллар, танцовщики некубинского происхождения разбежались. В театре Плисецкий регулярно встречался с Фиделем Кастро, на официальных приемах ему предлагал сыграть партию в шахматы сам Че Гевара, балет не жаловавший. Автор с равным интересом описывает неприхотливый быт кубинцев, например, выезды на так называемые добровольные сельскохозяйственные работы – посадку кофейных деревьев или сбор юки, трудолюбие артистов балета и свои нередкие «вылазки» в разные колоритные места острова на самолете с личным пилотом Че Гевары Луисом или по местам Хемингуэя с Фернандо Алонсо, братом хореографа и другом Азария.

Отдельная главка посвящена Лойпе Араухо, которая после победы на конкурсе в Варне, том самом, где Плисецкий «ассистировал» всем кубинским участницам как партнер, стала его женой и даже переехала (ненадолго) в СССР. Азарий включил сюда и подробную историю семьи Алонсо — Алисии, Фернандо и Альберто. Как несостоявшийся авиатор, Азарий всегда ценил людей, которых «не смял» балет. Поэтому ему был очень симпатичен Фернандо, который в свободное от балета время серьезно занимался спелеологией и ихтиологией. Фернандо был учеником Михаила Мордкина и Анатолия Вильтзака, обладал феноменальной памятью, благодаря ему на Кубе смогли восстановить балет Баланчина «Аполлон Мусагет», а также «Шопениану» и «Виение розы» Фокина.

В конце главы Плисецкий рассказывает о грандиозных гастролях Национального балета Кубы в Китае, где Мао Цзэдун после выступления жал руку всем до единого танцовщикам труппы, выстроившимся в шеренгу, Северном Вьетнаме, Монголии и Париже. Во Вьетнаме, где полным ходом шла война, труппу встречал Хо Ши Мин, блеснувший своим широким образованием, знанием французского языка и литературы. Кубинцы ехали в Монголию на поезде через Пекин, где их предусмотрительно снабдили теплыми вещами — унтами на собачьем меху, шапками и шинелями. Встречающие их в Улан-Баторе сначала приняли артистов за десантников и страшно испугались. Парижские гастроли ознаменовались массовым побегом танцовщиков – политического убежища попросили прежде всего гомосексуалы, преследуемые на Кубе законом. Автор книги не любит «бросать» людей на середине их пути и старается, если это возможно, сообщить о том, как складывалась судьба знакомых людей в дальнейшем. Он сообщает, что многие из сбежавших в Париже кубинцев стали успешными педагогами и хореографами в разных точках мира, а часть умерли от СПИДа.

Рядом с великими

Четвертая глава посвящена рассказам о великих людях, с которыми Азарию довелось встречаться, дружить и работать. Счастливой чертой Плисецкого была его неконфликтность. Он работал у двух антиподов –— Ролана Пети и Мориса Бежара, его заметки об их постановочном стиле очень любопытны. Плисецкий использовал в своих классах в Марселе шарнирную куклу: он ставил ее рядом с танцовщиком, задавал положение фигуры и предлагал повторить позицию. У Пети в последнем акте «Коппелии» задействована такая деревянная кукла, а под впечатлением от уроков Азария он придумал эффектный финал, когда полубезумный Коппелиус, которого танцевал сам Ролан, обнимает свое творение, он нажимал на кнопку, и кукла, падая к его ногам, рассыпалась на части. Забавная история про Майю, с трудом заучивавшую очередность движений в «Болеро», и Бежара, который придумал ей названия для каждой фразы: «Кошка», «Краб», «Венгерка», «Живот», «Солнце» и так далее. Бежар прощал Майе неточности… Плисецкий, который наблюдал за Бежаром со стороны, уловил самое главное о нем: «Бежар всегда ставил набело». Танцевальный номер по случаю мог запросто превратиться в целый балет. Запас движений у Пети был более богатым, но Бежар умел мастерски обыгрывать и варьировать особенности своей танцевальной лексики. Интересные встречи были у Плисецкого с Михаилом Барышниковым, Лилей Брик. С присущей ему скромность Азарий рассказывает о собственных постановках. Самым удачным его балетом стал «Canto vital» о вторжении человека в мир природы. «Зверь олицетворял лес, птица воплощала в себе небо и горы, а рыба отождествлялась с морем. В какой-то момент человек вступал с ними в конфликт. И природа обрушивала на него свои беспощадные силы».

Семья и Майя

Пятую главу Азарий посвящает своей семье: маме Рахили, родному брату Алику (после ухода на пенсию работал педагогом-репетитором в Перу, Аргентине, Финляндии и Грузии), тете Суламифи, дяде Асафу и его первой жене Анели Судакевич, кузену Борису Мессереру и Белле Ахмадулиной. Заключительная глава целиком отдана Майе. Азарий честно рассказывает, каким шопоголиком была его великая сестра, которая одевалась у Кардена, а купленные вещи оставляла в коробках нераспакованными. Или как она предпочитала стихи Вознесенского стихам Бродского. Он упоминает о взрывном характере Майи и об их немногочисленных семейных ссорах, о причине которых Майя моментально забывала.

В послесловии Сергей Юрский метко называет фантастическую биографию Азария Плисецкого «всемирной географией».