Может быть, потому, что не выдвигал никаких модных манифестов, как Стравинский или «Шестерка». Плюс – за ним не стояло такой крупной державы, как Германия, Франция… Это была маленькая Венгрия. Чтобы объяснить, что я имею в виду, приведу один пример. За продвижением творчества таких замечательных композиторов, как Пендерецкий и Лютославский, помимо всего прочего, стояло мощное и заинтересованное государство – Польша, которая, находясь в специфических политических условиях, сделала всю ставку на развитие национальной культуры и ее пропаганду и на Западе, и на Востоке. Музыкантам достаточно вспомнить фестиваль «Варшавская осень», который на протяжении трех последних десятилетий «социализма» был фактически единственным местом встречи Востока и Запада. За Бартоком не стояла ни одна из стран, включая его родину. Более того, из-за его принципиальной политической позиции, в 20-30 годы Барток становится идейным врагом половины Европы. После поражения Венгерской социалистической республики в 1919, в директорию по культуре которой входил Барток, он становится нежелательным элементом в протофашистской Венгрии. Барток был непримиримым противником немецкого и итальянского фашизма, запретив исполнение своей музыки в этих странах (а это был важный источник его доходов), а после аншлюса Австрии композитор прервал свой контракт с австрийским издательством Universal Edition. Вспомним, что в эти же годы кумир Бартока – Стравинский – хлопотал (и успешно!) о том, чтобы фашистское правительство Германии вывело его имя из списка композиторов-вырожденцев и разрешило исполнение его музыки! В Америку, в отличие от Стравинского, приглашенного профессора, Барток приехал совсем на других условиях – за свои деньги, едва вытащив туда свою семью. В США он получил лишь короткий контракт исследователя фольклора в Колумбийском университете, но в 1943 контракт закончился. Бартоку оставалось жить 2 года.

Поразительная и показательная судьба: при жизни великий композитор оказался невостребованным и у себя на родине, и в Европе, и в Америке. При этом влияние Бартока на композиторов разных стран и эпох безусловно и колоссально. Тот же Лигети без Бартока абсолютно немыслим: он возвел в энную степень все то, что изобрел, или заново открыл Барток. В первую очередь это симметрии, сонористика, даже особый тип музыкального материала: «плетущиеся» секундовые ходы, малая / большая секунда вверх / вниз, на которых строится очень много сочинений Лигети. Куртаг, конечно, тоже основывается на Бартоке, но продолжает развивать совсем другие идеи: первее всего – бартоковский «конструктивистский экспрессионизм». Если Лигети стремится полностью нивелировать потенциальную экспрессию интервалов, то Куртаг, наоборот, максимально усиливает выразительность каждого интервала. Ну и, конечно, цимбалы: по количеству произведений с цимбалами Куртаг – абсолютный чемпион. У Бартока я помню использование цимбал только в Первой рапсодии для скрипки с оркестром, но они очень часто подразумеваются в его оркестровой и фортепианной музыке. У Куртага же цимбалы использованы едва ли не в трети сочинений! Наконец, еще один важный момент, роднящий Куртага и Лигети с Бартоком: они глубоко изучали полифонию (старая австро-венгерская школа образования!), и это наглядно проявляется в их музыке.

Очень интересно проследить влияние Бартока на музыку композиторов СССР и современную русскую музыку. Начальная тема фуги в Музыке для струнных, ударных и челесты, соединяющая типично венгерские интонации (малая секунда – увеличенная секунда) с «шенберговским» принципом дополнительности тонов, послужила моделью для целого ряда первых советских додекафонных сочинений, в которых композиторы стремились соединить «национальное» с «современным» (например, Шесть картин Арно Бабаджаняна, 1965). Совсем на другом уровне идея секундового плетения горизонтали на основе принципа дополнительности высот была развита Эдисоном Денисовым и стала у него главным принципом мелодического развертывания (кстати, предисловие к русскому изданию квартетов Бартока написал именно Эдисон Васильевич). В свою очередь, стиль Денисова оказал огромное влияние на некоторых композиторов следующего поколения, например, на Елену Фирсову, Дмитрия Смирнова, Сергея Павленко. Так неожиданно идеи Бартока проросли и на российской почве.