Анна Нетребко спела свою первую «Аиду»

Главная постановка Зальцбургского фестиваля 2017
Анна Нетребко спела свою первую «Аиду»
Анна Нетребко (Аида). Фото Salzburger Festspiele / Monika Rittershaus

«Аида» с участием Анны Нетребко еще до начала Зальцбургского фестиваля 2017 подавалась как главная его сенсация. Ожидания были велики. Трансляция «Аиды» собрала у телеэкранов рекордное количество зрителей – около полумиллиона человек. Прежний рекорд оперных трансляций был установлен пять лет назад – «Богема» с той же Нетребко в роли Мими, также на Зальцбургского фестиваля.

Для тех, кто восхищается сопрано Анны Нетребко, наступили восхитительные времена. За последние несколько лет, в течение которых ее голос зрел и наливался соком, она добавила новые партии в постановках опер Пуччини, Верди, Чайковского и даже Вагнера, который требует лирической чувственности, но также изрядной силы голоса.

В следующем сезоне будет Тоска и Маддалена в «Андре Шенье». Но сейчас она исполнила одну из своих самых блестящих партий − Аиду Верди в постановке, ставшей главным событием нынешнего Зальцбургского фестиваля. «Аида» второй раз свела вместе Анну Нетребко и Риккардо Мути – возможно, лучшего дирижера опер Верди. С ними в компании оказалась известный фотограф и видеохудожник Ширин Нешат – в качестве режиссера своей первой оперы.

Анна Нетребко готова для Аиды – или, во всяком случае, готова провести с ней больше времени. Ее арии на первом премьерном спектакле в воскресенье были ровными, аккуратными, серьезными. Как и у всех, кто работает с противником любых “шоу” маэстро Мути, пение Нетребко отличал особый класс чистоты, даже скромности. Похоже вел себя Франческо Мели – ровый, сладкоголосый Радамес, в то время как ревнивая Амнерис, меццо-сопрано Екатерина Семенчук, сдерживала себя до слабости.

Позднее голос Анны Нетребко расцвел, но более в глубину, нежели чем в высоту: ее верхние ноты были осторожны, но не сияли. В начале сцены у могилы она пела мягко и низко, с уникальным качеством голоса. Она часто демонстрирует это качество у своих персонажей – сокрушенный, тлеющий, побежденный – одним словом, голос самой смерти.

Фото Salzburger Festspiele / Monika Rittershaus

Даже звездные исполнители вынуждены отступать при сотрудничестве с таким дирижером. Не случайно, что в последние секунды оперы единственное освещение в театре было сосредоточено прямо на дирижерском подиуме. (Об этом вы не забудете, казалось, хотел сказать прожектор).

Риккардо Мути создает эффект абсолютно невозможный. Фразы прелюдии сначала кажутся до смешного отдельными, тонкими металлическими нитями, прежде чем они сплетаются вместе, почти физически сливаются в единое целое. Полет «Аиды» от личного до эпического был дистиллирован буквально за пару минут.

Венские филармоники играют для него с вдохновенной виртуозностью: тактильная наполненность струнных: прорезающие воздух духовые; всплески идеально округлых и перченых медных. Хор храмовых певцов в конце первого акта имел какую-то жутковатую размытость – словно он и впрямь собирается действовать, а не просто повествовать о рождении мира.

Однако, в качестве оперного «аккомпанемента», такая виртуозность филармоников может обернуться тем, что слушателю покажется чрезмерным, излишне детализированным. Как если бы «Аида» была поэмой для оркестра с голосом и чем-то на заднем плане. Драма становится историей звука, не историей сценических персонажей. Всплески струнных во время дуэта Аиды с ее отцом Амонасро (крепкий баритон Лука Салси) не стали биением их сердец. Просто струнные, хотя и звучали абсолютно роскошно – для того, чтобы восхищаться, но не чувствовать.

Наименее интимная «Аида» из всех возможных даже содержала откровенно проходные моменты – громкие или тихие, быстрые или медленные – выверенные, отполированные, подготовленные к презентации. Все эти моменты доходили порой до утомительности, даже безжизненности, сцена суда замедлилась до состояния «едва тащиться».

Концертные оперы Мути в последние несколько лет были более живыми, нежели чем театральные. И даже театральная «Маоно Леско» с Анной Нетребко, в Риме, в 2014, их первое совместное сотрудничество, была более личностным и живым высказыванием, нежели нынешняя «Аида». Там они все-таки создавали оперу, а не конструкцию.

Фото Salzburger Festspiele / Monika Rittershaus

Режиссерская сторона столь же откровенно холодна. Современная художница Ширин Нешат в своих фото и видео демонстрировала болезненные аспекты национальных, гендерных различий, исследовала опыт репрессий и ссылок. По крайней мере с точки зрения сюжета, «Аида» могла бы стать подходящей для Нешат постановкой. Она даже идентифицировала себя с главной героиней. «Иногда границы между мной и Аидой размыты» – говорила она в интервью организаторам фестиваля.

Ширин Нешат. Турбулентность. Видеоинсталляция, 1998.

Но эта постановка не дает Нешат быть Нешат. Помимо двух коротких и скучных видеопроекций то, что происходит на сцене, не имеет никакого отношения к ее творчеставу, к тому, что она делает и о чем высказывается как фотограф и видеохудожник. Я надеялся, что ее «Аида» может оказаться чем-то похожим на волшебство «Тристана и Изольды» в 2005, где видео работы Билла Виолы были константой всей оперы, доминировали своим присутствием на сцене. Или, как серия опер, поставленных Уилльямом Кентриджем – чей «Воццек» также украшает фестивальную афишу этого года – с его узнаваемым стилем анимированных рисунков тонким пером и чернилами.

Но «Аида» от Ширин Нешат могла быть поставлена кем угодно и где угодно. Концепции персонажей кажутся продуктом вторичной переработки тысяч уже случившихся постановок. Старомодный язык жестов – руки, положенные на лоб, символизирующие страдание, или протянутые к небесам – этот язык умер, кажется, полвека назад. Конструкции из белого кирпича (Кристиан Шмидт) вторят мрачным структурам, которые Ричард Педуцци когда-то создавал для классических оперных постановок Патриса Шеро, но в отличие от последних совсем не кажутси зловещими.

Фото Salzburger Festspiele / Monika Rittershaus

Могущественные египтяне, которые «правят бал» в «Аиде», здесь являют собой мешанину демократиии и теократии. Военные одеты в стилизованную униформу XIX века. Придворные − в простые шелковые платья-халаты по западной моде – практически такие же, как и на многих, сидящих в зале. Священнослужители – удивительный микс из традиционных одеяний православных, иудейских и мусульманских служителей культа (костюмы – Татьяна ван Уолсум). Захваченные эфиопы – мы видим их сначала на видеопроекции во время арии Аиды «Вернись с победой к нам» (Ritorna vincitor) – отличаются белой полосой на лице и одеты в сине-серую одежу, типичную для беженцев, самый шик моды последних лет.

Впрочем, именно здесь – суть провокационного заявления, его здравое зерно. То, что из себя представляет темную сторону современного мира – это своего рода негласный союз военных, политических и религиозных элит, западных и восточных, фанатичных и либеральных – союз против запутанных и запуганных народных масс, по-настоящему страдающих от столкновений цивилизаций.

Безошибочно современная «Аида», как например брутальная постановка Каликсто Биейто, поставленная в Базеле (Швейцария) в 2010, наверное, была бы некомфортна для этого фестиваля, для этого года, этой публики. Но сделанная со вкусом, абсолютно безвременная, безадресная постановка Ширин Нешат, в сочетании с игрой на сцене, которая оказалась бы не современной уже в европейском театре 1950-х , позволяют быть уверенным: никакая политическая критика, никакие провокационные подтексты, которые она содержит, не обеспокоят модную публику нынешнего Зальцбургского фестиваля.

Риккардо Мути (дирижер), Ширин Нешат (режиссер), Анна Нетребко (Аида), Лука Салси (Амонасро). Фото Salzburger Festspiele / Franz Neumayr

Источник публикации The New York Times, 07.08.2017, Zachary Woolfe
Перевод Дмитрий Лилеев