А что это за девочка?

В 1819 в Эдинбурге выходит из печати очередной бестселлер Вальтера Скотта, на тот момент пишущего анонимно, — «Ламмермурская невеста»; вещь длинная и по сегодняшним меркам страшно занудная, но с эффектным трагическим финалом. В 1835 в неаполитанском театре Сан-Карло ставится очередная премьера Гаэтано Доницетти, на тот момент важнейшего из здравствующих оперных композиторов – опера, название которой устоялось в русской традиции как «Лючия ди Ламмермур»; вещь длинная и по сегодняшним меркам… Впрочем, тоже своего рода бестселлер: чаще из доницеттиевских опер сегодня ставится только «Любовный напиток».

Либреттист Сальваторе Каммарано, известный в том числе по совместной работе с Джузеппе Верди (в частности, над «Трубадуром»), сделал для несчастной шотландской девушки всё, что мог. Пространная система родственных связей и межсемейных трений, которой упивается Вальтер Скотт, в опере сведена к понятной театру коллизии: двое молодых людей, любящих друг друга, не могут быть вместе, девушку насильно выдают замуж, она сходит с ума и умирает, юноша умирает тоже. Добавьте в «Ромео и Джульетту» Офелию и спрысните кровищей из «Макбета» — вот вам и «Лючия ди Ламмермур».

И где она живет?

В руках российских локализаторов XIX века многострадальная Лючия разделила судьбу своей сестры по доницеттиевскому перу Линды ди Шамуни: не получила никакого перевода для своего названия. И Ламмермур, и Шамуни в таком виде выглядят как фамилии героинь, причем фамилии аристократические. Сравните: граф ди Луна в «Трубадуре», маркиз ди Поза в «Доне Карлосе». На самом деле это названия местности, где происходит действие. В случае с Лючией — гряда холмов на юго-востоке Шотландии, довольно близко к границе с Англией. Так что сам бог велел героям, живущим в этой местности, вязнуть в политических интригах, как лорд Генри Эштон, брат Лючии (вот мы и узнали ее настоящую фамилию).

Кстати, с именем Лючии не повезло тоже. Нормальное для Шотландии имя Люси не пережило обратного перевода с итальянского. Брат героини при этом в России остался лордом Генри, хотя в итальянском либретто его имя произносится как Энрико; Эдгар тоже не превратился в Эдгардо. Сплошная дискриминация по половому признаку.

История

Нынешняя постановка «Лючии» для Мариинского театра пятая, если не считать спектакль 1840, поставленный в Каменном театре. Первая постановка на исторической сцене состоялась в первый же сезон ее работы — в январе 1861. Зато второй пришлось ждать больше ста лет: постановка Романа Тихомирова и Бэллы Каляды вышла в феврале 1969, исполнялась по-русски, и в ней щеголяла своим невероятным голосом легендарная Галина Ковалева. В апреле 2000 появился новый спектакль с новой звездой: его поставил Давид Доиашвили, а пела в нем Анна Нетребко. На Нетребко же была рассчитана и следующая версия — арендованная у Шотландской оперы постановка Джона Дойла 2009.

История постановок кратко, но информативно перечислена в кратком же, но информативном премьерном буклете. В отличие от прочих оперных левиафанов страны — Большого театра, Урал Оперы, Пермского оперного — Мариинский в последнее время не пытается загрузить зрителя подборкой умных музыко-, искусство- и прочих «-ведческих» эссе и нагрузить большим многостраничным буклетом. На восьми полосах компактной раскладушки собрана самая насущная информация об опере и постановке: кто, где, когда, зачем. Можно успеть пробежать глазами перед спектаклем или в антракте.

Неограниченный кредит

А в более подробном интеллектуальном сопровождении нетребовательные мариинские постановки последних лет и не нуждаются. Тем более, что их и ставит через одну тот самый Андреа Де Роза, которого наняли на «Лючию». В 2016 он перенес в Мариинский «Симона Бокканегру» Верди из театра Ла Фениче — спектакль, ценный только теми потрясающими актерскими работами, которые в нем создали Владислав Сулимский и Ферруччо Фурланетто. А не далее как в мае 2018 Де Роза сделал для Мариинки «Фальстафа», в котором не было вовсе ничего заметного.

Просто Де Роза — часть мариинского режиссерского пула, который призван выдавать гарантированно безопасные постановки, а европейским звучанием имен имитировать неместечковость событий. Театр, который финансово мог бы позволить себе Барри Коски или Ромео Кастеллуччи, видимо, считает, что не может позволить их себе репутационно. Тем более, что кассу Мариинский собирает и так: имея в штате великолепных солистов, а в гостях — Нетребко и Доминго, театр правомерно рассчитывает, что зрители придут на все спектакли, кто бы их ни ставил.

Замок, который построил Андреа

Собрав итальянскую команду постановщиков (сценограф Симоне Манино, художник по костюмам Алессандро Лаи, свет и видео Паскуале Мари), Де Роза перенес «Лючию» в XX век. Ладно бы действие происходило в каком-нибудь Иране или на Северном Кавказе, но перед нами Европа, и проблема насильственного династического брака сразу теряет мало-мальское обоснование.

А еще большую часть времени перед нами одно и то же пространство —прóклятый замок Рейвенсвуд, из которого не может уйти Эдгар, уже потерявший права на Лючию, как до того, за кадром, его семья потеряла права на этот дом. Замок стоит на костях — причем буквально: нижняя часть сценических конструкций сделана в виде склепов. Во время каватины Лючии «Regnava nel silenzio» («В тишине царила…») из одного из склепов медленно выезжает гроб с трупом женщины из семьи Рейвенсвудов, которая по сюжету мерещится героине. В финальной арии Эдгара к нему из этого же склепа выедет труп Лючии, над которым он себя и убьет. Это было бы эффектно и казалось бы концептуальным, если бы не напоминало так сильно о появлениях в «Симоне Бокканегре» мертвой возлюбленной главного героя, которая мелькает в своем саване и к месту, и нет.

Лючия у Де Розы безумна с самого начала. Каватину петь она выходит в пальто поверх белой ночнушки, как будто сбежала с больничной койки, а привидившаяся ей покойница — безусловно, симптом. Впрочем, лечат Лючию в домашних условиях: держат на уколах, предусматривают на подвенечном платье смирительные ремешки. Тяжесть заболевания, конечно, фатально недооценивают, но не удивляются, когда оно выходит из-под контроля.

Безумно хороша

И вот она, легендарная сцена сумасшествия, которая откроет дорогу всем царским невестам и адрианам лекуврёр. Лючия выходит в девственно-белом платье; в отличие от большинства постановок, на ней нет крови, хотя она и убила своего жениха. Кровью ее измажет безликий, спрятавшийся за масками хор: каждый дотронется до белого платья окровавленной ладонью, каждый поучаствует в убийстве Артура Бакло.

Потусторонней стеклянной гармоники нет (хотя в гергиевской студийной записи 2010 года она звучит), использована редакция с флейтой. Под жуткие нежные звуки Лючия идет сквозь толпу, виновную в ее преступлении — в ее несчастье — а Доницетти (который под конец жизни сам сойдет с ума) показывает, что счастье возможно только в безумии.

В премьерном спектакле 29 декабря партию Лючии пела Альбина Шагимуратова, и восторг публики был ожидаемым. Что оказалось неожиданным — так это мастерство, с которым Лючию на следующий вечер исполнила ученица Шагимуратовой, не слишком еще известная в Петербурге солистка Приморской сцены Мариинского Айгуль Хисматуллина. Ее выход в сцене сумасшествия преобразил спектакль Де Розы, пересобрал его натужные примитивные метафоры в пронзительную правду хрупкости человеческой души и человеческого счастья. Мертворожденная конструкция, в которую на булавках были наколоты живые и очень хорошие, но брошенные в вакууме артисты (Генри Эштон — Роман Бурденко, Эдгар Рейвенсвуд — Мигран Агаджанян), на четверть часа ожила и задышала, чтобы окончательно сойти с ума и умереть. Для карьеры Хисматуллиной эта «Лючия» должна стать таким же трамплином, каким стала в 2017 «Саломея» для Елены Стихиной, прежде тоже певшей на Приморской сцене.

Там была музыка

Жалеть приходится только об отсутствии стеклянной гармоники: Валерий Гергиев обращается с музыкой Доницетти очень бережно и помнит, что бельканто — это прежде всего про canto, то есть пение.

Партитуре очень идет хирургическая отстраненность дирижера: опера Доницетти декоративна и, несмотря на романтический сюжет, не имеет в себе подлинно романтического накала страстей.

Три акта «Лючии» разумно разбиты на два действия, с антрактом в середине второго акта. Так неизбежная затянутость (все же эта опера принадлежит к иной эстетической эпохе с другим отношением ко времени) становится чуть более переносимой, но стараниями Де Розы не исчезает.

О том, какая сильная оперная труппа собрана в Мариинке, свидетельствует то, что премьеру «Лючии», оперы с беспощадными требованиями к вокалистам, готовили тройным составом. В первом, кроме Шагимуратовой, были Владислав Сулимский и Евгений Акимов, в третьем пели Ольга Пудова, Владимир Мороз и Александр Михайлов. Откатать новинку Мариинский явно решил сразу на весь сезон: кроме трех премьерных показов в декабре (два вечерних и один дневной), в январскую афишу попали два блока по два спектакля: утром и вечером в один день. Но не нужно думать, что Гергиев трудится в две смены: при нем есть рабочая лошадка, Федерико Санти, который в Мариинке специализируется на бельканто и работе с Молодежной оперной программой; он, надо полагать, и вел основную часть репетиционного процесса.

Итак, первая оперная премьера сезона в Мариинском театре состоялась. Впереди традиционная неизвестность. Но от Мариинки уже давно не приходится ничего ждать с замиранием сердца. Они что-то выпустят, мы что-то посмотрим; еще какой-нибудь региональный театр получит франшизу «Мариинский-N+1», а с нею — в должный срок — и обноски «Лючии ди Ламмермур», как уже было сделано не с одним спектаклем Мариинки. Безотходное — и доходное — производство; конвейер легкоусвояемого оперного фаст-фуда. Можно только пожелать Айгуль Хисматуллиной скорее обзавестись контрактами в театрах поинтереснее.