Ох уж эти дети

Филип Гласс, один из столпов музыкального минимализма, написал одноактную оперу «Les Enfants terribles / Children of the Game» (дословно английское название переводится как «Дети игры») в 1996 году, уже будучи автором эпохального «Эйнштейна на пляже» (1976; режиссер мировой премьеры – Роберт Уилсон), «Сатьяграхи» (1979; единственная опера Гласса, поставленная в России до сих пор – в 2014 году в Екатеринбурге) и «Эхнатона» (1984; в сезоне 2019/20 постановка Метрополитен-оперы попала на киноэкраны в рамках трансляций Met Live in HD, но график ее показов безвременно оборвал коронавирус).

Мировая премьера состоялась в швейцарском городе Цуг под палочку американского дирижера Карен Камéнсек, специалистки по музыке Гласса. Соавтором либретто выступила хореограф постановки американка Сьюзен Маршалл, поэтому «Дети» часто классифицируются как опера-балет.

«Дети» стали завершением глассовской трилогии, посвященной Жану Кокто и включающей оперы «Орфей» (1993) и «Красавица и чудовище» (1994). Сюжет оперы основан на повести Жана Кокто «Ужасные дети» («Les Enfants terribles»). Кокто писал ее в самом конце «ревущих двадцатых», в мире, уже не вспоминающем десятилетней давности эпидемию испанки. Сам Кокто в момент создания «Ужасных детей» пытался перестать употреблять опиум; в повести он исследует механизм зависимости – но не физической, а психологической. Его герои предпочитают реальности за окном таинственные игры разума в уединенной комнате, но не потому, что что-то внешнее вынуждает их к изоляции, а из-за болезненной потребности друг в друге. В 1950 Жан-Пьер Мельвиль экранизировал книгу. Кокто, соавтор сценария, читает в этом фильме закадровый текст.

Естественно, что опера про комнату – камерная. Гласс написал ее для четырех оперных голосов (не считая разговорной партии рассказчика) и трех роялей. В спектакле театра Сац инструменты расставлены по сценическому пространству, места за ними занимают концертмейстеры Анастасия Зимина, Ирина Красавина, Олеся Петрова и Дарья Смирнова (кто-то один, естественно, остается в резерве). Координирует изощренную, обманчиво минималистичную партитуру главный дирижер Алевтина Иоффе – и оказывается, что Гласс, которому так любят клеить ярлык «медитативный», может звучать чуть ли не по-хулигански азартно. Поют, как и в оригинале, на французском, текст невидимого рассказчика (Григорий Калинин) произносится по-русски.

Группа риска

 «Жестокие дети» – единственный спектакль Детского музыкального театра с недетским рейтингом 16+.  Детям в самом деле нечего смотреть в этой истории о непреодолимой зависимости людей от людей.

Персонажи совсем юны – троих из четверых мы встречаем еще школьниками. Но и впоследствии они не повзрослеют психологически. По сюжету главному герою Полю (баритон Денис Болдов) разбивает сердце безжалостным ударом снежка школьный красавец Даржело (меццо-сопрано Анна Холмовская). Итак, первая игра оперы – игра в снежки, причем в спектакле герои швыряют друг в друга воланы для бадминтона. Эти воланы, уже вместе с ракетками, позже понадобятся для другой игры.

Из-за травмы, но больше из-за собственной абулии Поль оказывается прикован к постели в комнате, которую делит со старшей сестрой Лиз (сопрано Людмила Верескова). Оба по-сиблинговски жестоки друг к другу, оба ужасны в безостановочной обоюдной травле, но при этом наслаждаются этой жестокостью и нуждаются друг в друге, как два симбионта. А в них обоих, в свою очередь, нуждается школьный друг Поля Жерар (тенор Сергей Петрищев), который делит с ними комнату на правах гостя.

В комнате идет некая игра, ни у Кокто, ни у Гласса не описанная в подробностях, – мы знаем лишь, что всё происходит в воображении. Это вторая игра оперы, и технически для нее не нужно совсем ничего внешнего. Комната затягивает, и дети живут вместе даже тогда, когда умирает их мать (Лиз отдергивает одеяло – воздушные шары взмывают к потолку). Внешний мир героям доступен, просто не слишком интересен. Но однажды оттуда, извне, Лиз приводит подругу Агату, как две капли воды похожую на Даржело. Агата становится четвертой жительницей дома. Стремительным эпизодом проскакивает неконсумированное замужество Лиз.

Кульминация наступает, когда Поль решает признаться в любви Агате, которая тоже в него влюблена. Лиз оказывается конфиденткой обеих сторон и вмешивается, чтобы не отпустить Поля от себя. Это третья игра спектакля – Лиз играет судьбами и сердцами. Игра начинается как перекрестный бадминтон: Лиз против Поля, Агата против Жерара, воздух опять наполняется полетом невесомых белых воланов. Под конец Лиз хлещет ракеткой в воздух, и от этих ударов один за другим теряют равновесие ее противники с противоположных сторон сцены. Так Лиз внушает Полю и Агате, что их чувство не взаимно, а Жерара сводит с Агатой.

Из свадебного путешествия Жерар и Агата привозят Полю яд для коллекции: его передал встреченный ими Даржело. В итоге Поль умирает от этого яда на руках у Агаты, а Лиз убивает себя из пистолета. Игра проиграна.

I am sitting in a room

Оформлением спектакля занималась Ксения Перетрухина, с которой Исаакян ставил в 2018 году «Орфея» Монтеверди в несценических пространствах театра Сац. Зрители сидят по трем сторонам зала, в котором аккуратно (в противовес описанному Кокто хаосу) расставлены три кровати, три ванны (которые периодически тоже становятся спальными местами) и, как мы помним, три пианино. Всё белое, как и унитаз, которым символически пользуются в сцене, демонстрирующей, что брат и сестра привыкли не стесняться друг друга. Одна из ванн даже рабочая – Лиз смывает в ней молоко, которым обливает ее доведенный до ручки изощренно-любовной травлей Поль. Георгий Исаакян вообще питает слабость к использованию сантехники на сцене: писсуары в пермской «Кармен» (2005), душевая в «Кармен» самарской (2018), мытье в ванной в уфимском «Геракле» (2015)…

Мир стерильной сантехники и белых подушек дополняется вычерченными на полу светом линиями, по которым время от времени начинают двигаться герои. Сценография следует за музыкой, состоящей из таких же чистых, просчитанно-стерильных конструкций, которые в то же время оставляют достаточный зазор, чтобы заполнить их жизнью. При желании.

Жизнь вторгается, в частности, в виде костюмов: они неярки и подчеркнуто безвкусны, зато их можно снять и остаться в белье, продемонстрировав интимность отношений. Интимность эта, впрочем, лишена какой бы то ни было эротики. Потребность брата и сестры друг в друге – не телесная, плоти уделяется лишь техническое внимание, в рамках поддержания жизнеобеспечения. Инцестуальности в «Жестоких детях» искать не нужно; что в них действительно исследуется, так это тема переноса гомоэротического влечения на гетеросексуальный объект, знакомая бисексуалу Кокто, надо полагать, не по наслышке. Этот спектакль – о том, как жестока бывает любовь, неспособная отпустить на свободу свой объект; о том, что невинность не коррелирует с отсутствием плотского; о том, что играя другими, можно очень скверно доиграться.

Дети и эти

Немного анемичные, но стильные и продуманные «Жестокие дети» прервали цепочку авантюр, которые в сезоне 2019/20 идут в театре Сац как премьеры.

Одна из них, к сожалению, сделана самим же Исаакяном: это опера «Волшебная лампа Аладдина» Совета Вареласа (премьера 21 декабря 2019 на большой сцене), лишенная и сказочности как идеи, и даже сказочности технической, задаваемой трюками и эффектами.

Другая – одноактный балет Константина Симонова «Картинки с выставки» на музыку Мусоргского с саунд-дизайном современного австрийского композитора Вольфганга Миттерера на малой сцене (премьера 21 ноября 2019), в котором детям-сиротам в кошмарах является толпа гендерно неоднозначных страшилищ, противопоставленных гетеронормативным семьям, в которых дети рассчитывают обрести счастье; что за эксгибисционисткая манера демонстрировать напоказ свои скрепы прямо на сцене?

13  марта был сыгран второй премьерный спектакль «Жестоких детей», а с 17 марта театр Сац, как и остальные московские театры, закрылся на карантин из-за эпидемии коронавируса. Эта эпидемия, безусловно, изменит театральный ландшафт, вопрос лишь в том, в каких масштабах. Захочется ли после нее возвращаться к истории о невзрослеющих детях, добровольно изолировавшихся в своей жестокой любви? А может быть, хотеться будет любых историй, в которых нет паники перед лицом биологической угрозы? Подождем и посмотрим. А пока ждем – можем играть.