Осип Мандельштам — 130 лет со дня рождения

Осип Мандельштам — 130 лет со дня рождения

15 января 1891 в Варшаве родился великий русский поэт, прозаик, переводчик, литературовед Осип Эмильевич Мандельштам (1891—1938).

«Дата его рождения имеет провиденциальное значение. Тысяча восемьсот девяносто первый год – год депортации евреев из Москвы и Ростова-на-Дону и начала первого массового исхода евреев из России (главным образом в США и Палестину). И сложись судьба Осипа Эмильевича (вернее, его родителей) иначе, и он мог бы угодить в Америку чуть ли не в возрасте пеленашки.

Но отец его был ремесленником (кожевенником, перчаточником) и цеховым купцом (экспортером кож), и это избавляло его, его жену и, до совершеннолетия, сыновей из тисков законодательства об еврейской оседлости. В результате семья хотя и переехала, но не так радикально: из Варшавы в Павловск, а из него – в Санкт-Петербург, столицу империи», – пишет в своей статье «Осип Мандельштам: рождение и семья» (журнал «Знамя», № 12, 2016) Павел Нерлер.

Мать Осипа Мандельштама, Флора Осиповна (Овсеевна) Мандельштам, урожденная Вербловская, была пианисткой и обучала старшего сына (а были еще, как известно, Александр и Евгений) игре на фортепиано. Так что и во взрослые годы Осип Мандельштам, отмечает Нерлер, вполне мог «вдруг присесть к инструменту и запросто, с лету, спонтанно наиграть сонатину Моцарта или Клементи или что-то еще, занадобившееся к разговору». Или – «пропеть в “Египетской марке” осанну нотописи».

«Нотное письмо ласкает глаз не меньше, чем сама музыка слух. Черныши фортепианной гаммы, как фонарщики, лезут вверх и вниз. Каждый такт это лодочка, груженная изюмом и черным виноградом.

Нотная страница это, во-первых, диспозиция боя парусных флотилий; во-вторых это план, по которому тонет ночь, организованная в косточки слив.

Громадные концертные спуски шопеновских мазурок, широкие лестницы с колокольчиками листовских этюдов, висячие парки с куртинами Моцарта, дрожащие на пяти проволоках, ничего не имеют общего с низкорослым кустарником бетховенских сонат.

Миражные города нотных знаков стоят, как скворешники, в кипящей смоле.

Нотный виноградник Шуберта всегда расклеван до косточек и исхлестан бурей.

Когда сотни фонарщиков с лесенками мечутся по улицам, подвешивая бемоли к ржавым крюкам, укрепляя флюгера диезов, снимая целые вывески поджарых тактов, это, конечно, Бетховен; но когда кавалерия восьмых и шестнадцатых в бумажных султанах с конскими значками и штандартиками рвется в атаку это тоже Бетховен.

Нотная страница это революция в старинном немецком городе.

Большеголовые дети. Скворцы. Распрягают карету князя. Шахматисты выбегают из кофеен, размахивая ферзями и пешками.

Вот черепахи, вытянув нежную голову, состязаются в беге это Гендель.

Но до чего воинственны страницы Баха эти потрясающие связки сушеных грибов.

А на Садовой у Покрова стоит каланча. В январские морозы она выбрасывает виноградины сигнальных шаров к сбору частей. Там неподалеку я учился музыке. Мне ставили руку по системе Лешетицкого.

Пусть ленивый Шуман развешивает ноты, как белье для просушки, а внизу ходят итальянцы, задрав носы; пусть труднейшие пассажи Листа, размахивая костылями, волокут туда и обратно пожарную лестницу.

Рояль это умный и добрый комнатный зверь с волокнистым деревянным мясом, золотыми жилами и всегда воспаленной костью. Мы берегли его от простуды, кормили легкими, как спаржа, сонатинами…»

В стихах Мандельштама о музыке его вкусы, сложившиеся не без влияния матери (та неутомимо водила детей на концерты), высвечиваются не менее изощренно – особенно в горько-саркастичных стихах 1930-х.

Жил Александр Герцевич,
Еврейский музыкант,

Он Шуберта наверчивал,
Как чистый бриллиант.

И всласть, с утра до вечера,
Заученную вхруст,
Одну сонату вечную
Играл он наизусть…

Что, Александр Герцевич,
На улице темно?
Брось, Александр Сердцевич,

Чего там? Все равно!

Пускай там итальяночка,
Покуда снег хрустит,
На узеньких на саночках
За Шубертом летит:

Нам с музыкой-голубою
Не страшно умереть,
Там хоть вороньей шубою
На вешалке висеть…

Все, Александр Герцевич,
Заверчено давно.
Брось, Александр Скерцевич.
Чего там! Все равно!

27 марта 1931

 

***

За Паганини длиннопалым
Бегут цыганскою гурьбой

Кто с чохом чех, кто с польским балом,
А кто с венгерской чемчурой.

Девчонка, выскочка, гордячка,
Чей звук широк, как Енисей,

Утешь меня игрой своей:
На голове твоей, полячка,
Марины Мнишек холм кудрей,
Смычок твой мнителен, скрипачка.

Утешь меня Шопеном чалым,
Серьезным Брамсом, нет, постой:
Парижем мощно-одичалым,
Мучным и потным карнавалом
Иль брагой Вены молодой

Вертлявой, в дирижерских фрачках,
В дунайских фейерверках, скачках
И вальс из гроба в колыбель
Переливающей, как хмель.

Играй же на разрыв аорты
С кошачьей головой во рту,
Три чорта было
ты четвертый,
Последний чудный чорт в цвету.

5 апреля – июль 1935

***

И пламенный поляк ревнивец фортепьянный…
Чайковского боюсь
он Моцарт на бобах…
И маленький Рамо
кузнечик деревянный.

1937

В свою очередь, в немалочисленных композициях на стихи Осипа Мандельштама по-разному (и с разной степенью убедительности) высвечиваются вкусы композиторов, за Мандельштама берущихся. Возьмемся обсуждать только некоторые образцы (что в числе лучших, с нашей точки зрения) и отметим, точечно, лишь некоторые моменты.

Эдисона Денисова, скажем, очевидно интересует «одинокий голос человека» Мандельштама («Легкий крест одиноких прогулок / Я покорно опять понесу…»): «Боль и тишина» (вокальный цикл для меццо-сопрано, кларнета, альта и фортепиано, 1979).

Валентин Сильвестров обращается к уже упомянутому горькому сарказму Мандельштама («Жил Александр Герцевич…» в «Простых песнях», 1974-1981) и его трагической ноте («И Шуберт на воде, и Моцарт в птичьем гаме…» в «Тихих песнях», 1974-1977).

Сергей Слонимский «говорит» с Мандельштамом-лириком («Нежнее нежного / Лицо твое…» в цикле «Четыре стихотворения О. Мандельштама», 1974).

Елена Фирсова акцентирует свое и наше внимание на переводах Мандельштама из Петрарки: «Сонеты Петрарки» (в переводе Осипа Мандельштама) для голоса и ансамбля, 1976.

Биография и обстоятельства гибели Мандельштама – не тема этого текста. «<…> А понимание “позднего Мандельштама” – “Воронежских тетрадей“, “Стихов о неизвестном солдате” и пр. – является базовой проблемой, и не единственно мандельштамоведения, но всей русской поэтической культуры. Мандельштам создал синтаксис современного русского поэтического языка, ритмические и гармонические, “дыхательные” законы, по которым создаются и соединяются поэтические образы (точнее, мандельштамовский синтаксис к концу 70-х или к началу 80-х гг. оттеснил конкурирующие поэтические синтаксисы на нецентральные, хотя иногда и не особо отдаленные, как в случае с обериутским синтаксисом, места). Как сказано – стало нашей плотью и кровью, нашим дыханием. Что и почему сказано – существенно даже не само по себе, а прежде всего с точки зрения нашей, т.е. поколений советских детей, способности пользоваться доставшейся нам речью. И пассивно, и активно <…>». (Олег Юрьев, из книги «Заполненные зияния», Новое литературное обозрение, 2013)

Я живу на важных огородах.
Ванька-ключник мог бы здесь гулять.
Ветер служит даром на заводах,
И далёко убегает гать.

Чернопахотная ночь степных закраин
В мелкобисерных иззябла огоньках.
За стеной обиженный хозяин
Ходит-бродит в русских сапогах.

И богато искривилась половица –
Этой палубы гробовая доска.
У чужих людей мне плохо спится –
Только смерть да лавочка близка.

Апрель 1935

Сайт, посвященный творчеству Осипа Мандельштама

Антон ДУБИН, «МО»