«Я почти всегда любил танцовщиков. Я не мог бы любить никого, чуждого моей профессии. В любви я люблю отождествлять себя, и отождествляю полнее, радостнее с танцовщиком, а не с танцовщицей. Тем не менее, в возрасте двадцати, двадцати пяти я делил дни и ночи с несколькими женщинами. Но женщина, наделенная организаторским гением (я ничего не имел бы против того, чтобы во главе всех государств стояли женщины), никогда не обладает, на мой взгляд, ни тем даром бессознательной мечтательности, ни той любовью к игре, которая присуща мужчине. Я говорю это потому, что так думаю.

Во всяком случае, я люблю отождествлять себя с мужчинами. Мне хотелось бы стать Нижинским или Рихардом Вагнером, или Мольером. Я любил Стравинского и Веберна, и Малера. Изучая партитуру, я пытаюсь стать тем, кто ее написал. Я безостановочно предаюсь любви. Я часто говорил, что хореография дело двоих – как и любовь. В хореографической работе танцовщик важнее хореографа. Произведение существует благодаря танцовщику. Я только организатор. Не будь со мной танцовщика, чем мог бы я заниматься? Только предаваться смутным грезам».

«Моя жизнь, если в этих двух словах есть какой-то смысл, – перчатка любви, которую я выворачиваю и превращаю в спектакль. В таком случае мои спектакли – мои любовные романы, надетые наизнанку? Да. Свои любовные романы я отказываюсь каталогизировать, я не архивариус».

«Если я ничего не делаю, я заболеваю. Мною овладевает тревога. Она наступает на меня отовсюду, лишает сна, щиплет печень. И когда один балет подходит к завершению, мне абсолютно необходимо, чтобы в работе был уже другой, хотя бы один. Репетиции следующего балета должны, если возможно, начаться в день генеральной законченного или даже раньше. Лучше раньше. Еще лучше репетировать два балета одновременно. Работать над двумя балетами, замышляя третий и четвертый, это уже увлекательно. И если по вечерам, возвратясь домой, еще слушать музыку, в расчете на то, что года через два, три ее используешь, – тревога отступает. Не совсем, но все же она держится на почтительном расстоянии».

«Я не хочу замкнуть свою жизнь в маленький гробик, на который так похожи книги. В лучшем случае книги – гербарии: контуры сохраняются, а цвета блекнут. Все делается сухим и плоским.

Моя жизнь не поддается. Она не рвется стать живой покойницей. Поэтому-то я и не хочу, чтоб мои балеты ставились после моей смерти. Какой смысл? Я делаю балеты, чтобы жить. Они меня не воскресят. Они уподобятся памятникам павшим, которые воздвигают у въезда в деревню и к которым поначалу изредка носят цветы, а потом устанавливают напротив них станцию автообслуживания. И только собаки еще сохраняют к ним некоторый интерес, как к месту, где удобно задрать лапу. Твердя, что прошлое меня не интересует (удобный способ сократить интервью), я хотел попробовать вспомнить себя. И обнаружил кучу воспоминаний! Они все были тут как тут, только и ждали меня.

Единственное, что я люблю, так это часто повторенные вот эти самые слова: “Я люблю”. Сущая правда – ненавидел я очень немногое. Я постарался изгнать торговцев из храма. Я мог бы свести свою жизнь к списку того, что любил: пейзажи, людей, все. Музыку. Кино. Море. Усталость. Смех».

(Цитаты из книги М. Бежара «Мгновение в жизни другого»; перевод с французского Л. Зониной; издательство «Союзтеатр», 1989)