Драматический режиссер Владиславс Наставшевс дебютировал в оперном театре в 2020 году, причем сразу в Большом, да в небольшом: поставил на Камерной сцене имени Бориса Покровского оперу Жоржа Бизе «Искатели жемчуга». Эксперты «Золотой маски» включили постановку в число соискателей звания лучшего оперного спектакля сезона и выдвинули в семи частных номинациях, две из которых – работа самого Наставшевса как режиссера и как художника-постановщика (но лауреатом он не стал). Сотрудничество продолжилось: в 2021 Наставшевс поставил там же вечер одноактных опер – «Маддалена» Сергея Прокофьева и «Испанский час» Мориса Равеля вышли кондово-мизогинными, без блеска, и были так туго набиты мимансом, словно режиссер боится пустых пространств и самодостаточных героев.

Или, судя по «Онегину», просто не верит в самодостаточность?

И обновили наконец на вате шлафор и чепец

«Онегин» Наставшевса пришел на смену спектаклю Георгия Исаакяна 2010 года после того, как костюмы исаакяновской постановки погибли во время аварии на водопроводе театра зимой 2021. Этот спектакль стал дебютом Наставшевса на условно «большой» оперной сцене (ибо в абсолютных значениях сцена Пермской оперы очень невелика). В партнерстве с художником по свету Константином Бинкиным и видеохудожником Михаилом Ивановым Наставшевс ободрал сцену от одежды и взял в работу все закулисное пространство. Даже радиаторы отопления на дальней стене стали частью спектакля.

Без кулис и задника (в их роли, если нужно, мастерски выступает свет) спектакль словно пытается поговорить со зрителем без хотя бы части привычных театральных конвенций. Но не заигрывает, ни в коем случае, и не ломает четвертую стену: наоборот, он продуман и выстроен от начала до конца именно по законам театрального мышления. Онегин – который не уходит со сцены – заперт в неприглядной нереальности своих воспоминаний и безнадежно пытается переиграть прошлое. Перенос действия в память или воображение героя – прием не новый, оперного «Онегина» так ставили не раз, но отчего бы не использовать работающее средство, если благодаря ему ярким прожектором высвечено экзистенциальное одиночество «лишнего человека». Убранный за сцену хор, исполняющий купированный материал – тоже не диво и тоже не запатентовано никаким Черняковым.

И лучше выдумать не мог?

Пространство для обитания персонажей – наклонный островок с покосившимся, подпертым книгами диваном, разбитым пианино и любимыми Наставшевсом стульями; сверху – висит под кусок потолка с облупившейся штукатуркой и люстрой, остатком былой роскоши; к финалу люстра облетит и превратится в гномон с застывшей тенью.

В этой визуальной скупости живой, скульптурной, становится работа света – точная, лиричная и безжалостная, как поэзия. В содружестве с видеопроекциями свет работает по площадям, недоступным людям на сцене, уступая по гегемонии в пространстве только музыке (музыкальный руководитель и дирижер – Михаил Татарников); он то заставляет те самые радиаторы притворяться книжными шкафами, а то задает загадки: что там за странная монограмма в дальнем углу арьера, часть она спектакля или принадлежит реальной стене театра?

Так вот, Онегин (Константин Сучков в спектакле 3 апреля) в фокусе и не может уйти, не может скрыться ни в плюшево-обломовский комфорт дивана, ни в книги, ни в алкоголь. Призраки идут к нему чередой: не реальные Татьяна-Ольга-Ларина-Филиппьевна (Анжелика Минасова, Наталья Ляскова, Наталья Князева, Татьяна Каминская), а простоволосые, одетые в рубашки – саваны? – виллисы, которые позже подернутся корсетами и кринолинами, но так и не превратятся в бытовых женщин. Лишь Татьяна в последних двух картинах предстанет в полном туалете – словно во всеоружии своего теперь уже субъектного, суверенного статуса, и об эту ее самодостаточность разобьется обреченная терпеть поражение несамодостаточность Онегина.

Герои-мужчины по логике костюма субъектны всю дорогу – но нужны не как субъекты, а как символы. Все персонажи-басы – Ротный, Зарецкий, Гремин – слились в одну фигуру (Гарри Агаджанян), и она же – фигура композитора. Ленскому (Борис Рудак) все время на сцене сопутствуют сухие ветки, которыми машут – порой весьма комично – разные персонажи, но мертвый Ленский присваивает эти ветки навсегда: он лежит на пианино, а они прорастают сквозь него.

Его пример – другим наука, но Боже мой…

Элегантность постановочных решений и еще большая элегантность музыкальная – лишь одна сторона медали. На обороте – невыносимо медленный, вгоняющий в «русскую хандру» темп происходящего на сцене и его удручающая герметичность. Его можно описывать и оценивать, но чтобы подключиться к нему эмоционально, нужно суметь солидаризироваться с очень специфичным опытом на котором он, как вещь предельно онегиноцентричная, сконцентрирован целиком: это опыт привилегированного мужчины, не способного выйти за пределы своего эго и переключиться на что-то, кроме себя, но не способного же стать для себя достаточным; не способного перестать объективировать людей, пока объект не врежет ему по лицо (фигурально). Опера же, хотя бы просто по своему строению, татьяноцентрична – а Татьяна не только предлагает соприкосновение с гораздо более универсальным опытом (кто из нас не жалел себя в  простых и неизбежных ситуациях первой влюбленности, признания и отказа?), но и имманентно несет в себе идею, что персональная катастрофа не является концом света, что всегда есть за что удержаться (до встречи с Онегиным у нее есть благотворительность, после – любовь мужа и особенно его уважение: актив уникальный в нашей культуре во все времена).

Но, должно быть, эта идея перестала работать.

Я скрывать не стану

Предыдущая оперная премьера Перми – «Фауст» в постановке Василия Бархатова, вышедший в декабре 2021 и при всей своей навороченности оставляющий впечатление игры в Дмитрия Чернякова, только Чернякова для бедных. Следующая премьера – «Норма» Винченцо Беллини, столп малоосвоенного в нашей стране романтического бельканто; режиссером-постановщиком станет петербургский хореограф Максим Петров, за предыдущие два сезона трижды номинированный на «Золотую маску», а в 2021 и получивший ее за одноактный спектакль «Русские тупики II» в Мариинском; человек с нерядовой оперной насмотренностью, а главное – с оперным ви́дением. Между не оправдавшимся обещанием и обещанием, внушающим надежду, – не требующая сегодня оправданий безнадежность «Онегина» Наставшевса: настоящий, высшей пробы русский тупик.