Фантастическая новость. 1 июля на курорте «Роза Хутор» в Сочи покажут первое в стране горное шоу под открытым небом «Кавказские пленники». Оно станет одной из достопримечательностей будущего тематического парка «Лайзо». “Ъ-Lifestyle” встретился с автором, режиссером и продюсером Эдуардом Бояковым, чтобы задать несколько волнующих редакцию вопросов.

— Эдуард, расскажите, пожалуйста, что мы увидим в Сочи? Какие особенности у нового формата?

— Не будем хвастаться, но в стране никто не ставил подобных задач, это факт. Жанр я затрудняюсь определить, это вполне себе шоу и вполне себе мюзикл. Но есть и академический бэкграунд. Музыку сочиняют электронщик Илья Хмыз и Павел Карманов, один из соавторов новой музыкальной редакции оперы Александра Бородина «Князь Игорь» (постановка режиссера Юрия Любимова в Большом театре. — “Ъ”) . Она прозвучит в исполнении симфонического оркестра, хора Сретенского монастыря, солисток Теоны Контридзе и Юлии Волковой. Вместе с тем будет много электроники, хип-хопа, танцев, даже паркура и канатоходцев. С нами в команде лучший фристайлер России Лев Киселев, Артем Алиев из команды Predatorz, чемпион мира по брейк-дансу, есть отличные сочинские ребята. Над спецэффектами и пиротехникой работают «Огненные люди», участники олимпийских церемоний Сочи-2014, выступавшие в Каннах, Венеции и т. д. Художник — Нана Абдрашитова. Главный хореограф спектакля — Жанна Шмакова, в ее списке — Азиатские игры в Астане, церемонии открытия чемпионатов Европы по гимнастике, плаванию, главные музыкальные премии и множество больших мюзиклов. Короче, дрим-тим, грех жаловаться.

— Есть ли у спектакля литературная основа?

— Конечно. Мы сочиняли пьесу втроем с драматургом Владимиром Забалуевым и Юлианой Бачмановой, арт-куратором и историком. Забалуев — мой постоянный партнер, один из авторов проекта «Человек.doc», который я считаю ключевым для истории моего театра «Практика», а может быть, и для всей российской драматургии. Год назад мы с Ириной Михайловской и Алисой Меликовой занимались постановкой спектакля «Сплав», посвященного 80-летию «Норильского никеля». Володя написал историческую пьесу, мы привлекли мощные силы — Валентина Гафта, Анатолия Белого, Алексея Кравченко, Катю Гусеву, Андрея Мерзликина, Татьяну Гринденко и других. По-хорошему это был корпоратив. Я сразу дал понять руководству, что в своей жизни ни одного корпоратива не сделал. Не мой жанр, не мой стиль. Тем не менее услышал понимание того, чем мы много лет занимались в «Новой драме», «Практике», на поэтических фестивалях. Получилось, по-моему, достойно и бескомпромиссно. В какой-то степени «Кавказские пленники» — продолжение этой линии, поиск актуального в истории.

— Можете пояснить?

— Драматургический поиск не может быть абстрактным, настоящий сюжет рождается в связи с «гением места». Как часто происходит поиск названий или проектов? «Давайте сделаем спектакль про Лермонтова. Какой хороший поэт!» Ну да, поэт хороший. Но почему про него? Потому что юбилей или что-то типа этого? Ведь ответа на вопрос, каким образом этот материал может резонировать с сегодняшним днем, с сегодняшним зрителем, нет. Почему, например, Лермонтов, а не Тютчев или Бодлер? Я уверен, что если не связывать спектакль с землей, с географией, с историей, с духом времени, то в нем нет смысла. Нельзя сделать просто красиво. Или ограничиться рассуждениями об универсальных ценностях. Мы с Забалуевым и Бачмановой, отталкиваясь от исторических фактов, сочинили притчу, миф.

— То есть никаких исторических реконструкций?

— Нет, нет, это не реконструкция. Мы используем исторические факты как импульс, как вдохновляющий материал. Вы, например, знаете, что Красная Поляна должна была называться Царской? Или что именно здесь закончилась Кавказская война — самая длинная война в истории Российской империи? Что здесь был подписан меморандум, совершен молебен и прошел парад в присутствии великого князя? Сколько человек, которые приезжают на курорт «Роза Хутор», знают об этом? 99% прекрасно помнят про Олимпийскую деревню, повсюду видят олимпийскую символику, логотипы. Попадая в аэропорт, мгновенно оказываются в системе этих ценностей. А ведь за семиотикой стоит поведенческая модель, ценности. Человек живет «не спортом единым»…

— Перед вами возникали какие-то трудности при создании спектакля? Я имею в виду ограничения со стороны властей или владельцев «Розы Хутор».

— Не было никаких «вводных» или требований. Были переговоры, серьезное знакомство. Если уважают художника, то и он должен уважать место, куда его позвали. Мы сотрудничали несколько лет назад с Сочи-2014, так вот существует Олимпийская хартия, вполне себе гласная, определяющая, что можно, а что нельзя в рамках культурной программы Олимпиады. Там очень сильные ограничения на военную тему. Например, в театре я легко могу сделать спектакль про чеченцев, которые с кем-то там бьются. На Олимпиаде это невозможно. Есть своя специфика и у горного курорта. Глупо было бы предлагать здесь пьесу Сары Кейн или другого радикала. Мы долго обсуждали подходы, темы. А после того как договорись в принципе, творческая группа получила полную свободу. Мы даже пьесу не утверждали. Тем серьезнее ответственность перед партнерами.

— Но название «Кавказские пленники» говорит само за себя.

— Мы делаем спектакль не только про войну. Кавказские пленники в конце спектакля — это люди, плененные красотой этих гор, этих людей. Это пленники Родины. Речь о создании теплого символического пространства. Речь не о зомбировании — «Вокруг враги, а мы патриоты!», не об эстетике футбольных фанатов. Любовь к своей стране должна питаться изнутри. Посмотрите, какая прекрасная и современная идея Бессмертного полка. Ничто не заставит людей выйти на улицы, кроме обязательств перед своей семьей, предками. Вот такую идею должны искать и артикулировать художники. Вот настоящий перформанс! Вот что может оправдать хипстерское, ленивое и эгоистическое поколение 30–40-летних. «Кавказские пленники» не артхаусная штука, претендующая на фестивальные призы. Это театральный проект, которым мы мечтаем увлечь не только театральных меломанов, но и публику, которая в театр вообще-то не ходит. Она, эта публика, совсем не в курсе актуальных театральных тенденций, она не ходит в «Практику», Театр наций, «Гоголь-центр». Вот для этой публики мне сегодня и интересно работать.

— Хотите расширить аудиторию?

— Да. Задача ведь совершенно невероятная. Специальный театр, спроектированный архитектурным бюро Wowhaus. Красиво получилось, это уже с уверенностью можно утверждать. Горжусь, что первым городским проектом Ликина и Шапиро — до парка Горького, набережной «Музеон», Электротеатра — был театр «Практика». В новом театре на открытом воздухе — амфитеатр на тысячу с лишним мест. Спектакль идет каждый день до октября. Это вызов, конечно. Я считаю, что театр, современное искусство в серьезном долгу перед публикой. Сегодня как никогда опасно противопоставление массового искусства и элитарного. Все это приводит к тому, что «специальные» спектакли играют «специальные» театры, их смотрят «специальные» критики, эти критики собираются в «специальный» экспертный совет, дают «специальные» премии. Или вот другой пример: так называемая авангардная современная музыка. Какой-нибудь композитор пыжится придумать какой-нибудь звучок, какой-нибудь пук необычный или приладит кофеварку к перкуссионному инструменту. Он придумывает звуки, которые людьми не определяются как музыка. Но спеси и высокомерия в этом очень много. Разницы между Павленским и таким композитором нет, обоими движет исключительно желание привлечь внимание к собственной персоне, удивить, выпендриться. Получается, политика, «высказывание» побеждает красоту. А публике нужна красота. Без иронии по отношению к этому слову.

— Что вы имеете в виду?

— Сейчас поясню. Современное искусство, особенно на Западе, давно уже не авангард. В начале и середине XX века авангардные художники активно включались в мейнстрим, влияли на него, снисходили со своего пьедестала до голливудского кинофильма или бродвейской постановки. Например, Бернстайн или художники дягилевских «Русских сезонов». Сегодня они сами мейнстрим, классика. Я часто привожу в пример фильм Кэмерона «Аватар». Миллиард долларов в прокате — и при этом актуальность невероятная, глубокая философия. А ведь фильм говорит на языке массового кино. В России, к сожалению, существует условный профсоюз авангардистов, якобы актуальных авторов, для которых главное — попасть на международный фестиваль или выставиться в западной галерее. На народ им наплевать, конечно, народ их фильмов не смотрит, поэтому эти авторы считают народ быдлом. Ну и Бог бы с ними. Проблема в том, что они, эти авторы, приватизировали современное искусство, их «профсоюз» очень яростно отстаивает исключительное право называться актуальным художником. Здесь суть сегодняшней проблемы. У нас есть убогая попса, есть высоколобое современное искусство и почти нет мейнстрима, качественного и честного.

— Если вы говорите о философии внутри зрелища «для всех», какой посыл у «Пленников»? О чем ваш проект?

— Попытаюсь объяснить, не вдаваясь в подробности. Кавказ — такое пространство, где разделение на «своих» и «чужих» хорошо заметно. Есть коренное население, а есть люди пришлые. Так всегда было. Мы строим две 15-метровые башни, одна — черная, каменная, как у многих горских народов, другая больше похожа на деревянный острог. Такие строили русские путешественники независимо от того, куда они двигались — на Север, на Камчатку или в кубанские степи. Такие вот русские метки в пространстве. И вокруг каждой башни — свой клан, своя жизнь. «Белые» — это казаки, генуэзцы, греки, византийцы. «Черные» — черкесы, армяне, кабардинцы. Мы не фокусируемся на противостоянии. Кавказская война не была перманентной. Были периоды, когда веками разные народы жили здесь в мире. Иногда объединялись против общего врага, например турок-османов. Вот об этом наш проект, о совместной жизни, об играх детей разных национальностей друг с другом. И о том, что мешает детям дружить.

— Будет ли у этой истории антивоенный пафос?

— Конечно. Вопрос о том, как всех помирить, приводит нас к мысли: вернуть взрослых во времена детства. Мысль банальная, но звучит она в спектакле достаточно резко. Дети в нашем спектакле осуждают родителей, они резко заявляют о том, что не хотят мириться с вековыми правилами вражды. Они предъявляют претензию даже к школьной программе — ведь там доминируют военные кровавые истории. А начинается все, как часто бывает в жизни, с бытового конфликта. Мать из одного клана кричит на мать из другого: «Ты не используешь мои специи, теперь я понимаю, почему у тебя дети такие упрямые!» — «У меня упрямые? Я теперь понимаю, почему они у тебя такие хилые». Так начинается космическая война, к которой подключаются уже не только мужчины, но и боги, вернее, титаны, выдающие себя за богов. В нашей истории это Прометей и Насрен, герой нартского эпоса, чей миф практически полностью совпадает с мифом о Прометее. Их вражда грозит человечеству ядерной зимой, потерей огня. Дети же не хотят ни вражды, ни войны. Они отстаивают свое право жить вместе. Мне кажется, это современная картинка. Сегодняшние дети — и индийские, и арабские, и православные — благодаря интернету, глобальному рынку существуют в одном символическом поле. Значит, надо научиться жить вместе.

— Шоу — часть исторического парка «Лайзо». Это тоже ваша идея?

— Не моя. Но я фанат этой идеи. Мне самому очень интересно, получится у нас или нет. За «Розу Хутор» отвечают Сергей Бачин и Владимир Потанин. Бизнес-процессы здесь начались задолго до Олимпиады. Олимпиада решила часть проблем с инфраструктурой, горнолыжными трассами. Отныне здесь уникальный курорт. Чтобы дорога от аэропорта с «Боингами» до трасс олимпийского уровня занимала минут 40 — такого вообще нигде нет. Понятно, что летом инфраструктура не используется на полную мощность. А место ведь невероятное. Снежные вершины вокруг, море близко, свой пляж, запахи горных трав. А содержания — как лыжный отдых зимой — летом нет. Ну купишь ты горного меда, сфотографируешься, погуляешь. А дальше? Исторический парк решит эту проблему. Можно будет ходить на спектакли и выставки, танцевать, учиться ремеслам, вкусно есть, влюбляться, гулять… Самый известный западный пример — Puy du Fou. Парк с невероятными спектаклями, целиком посвященный истории Франции с древности до начала XX века. Я знаю, что несколько российских олигархов вели переговоры на предмет франшизы с такими монстрами, как Disney. Прекрасно, что в нашем случае от франшиз отказались, решили делать свой парк. Собственно, этим и объясняется мой интерес к проекту.

— Чего бы вам хотелось добиться?

— Хочется, чтобы люди гордились страной, землей, на которой живут. Я сам родился и вырос на Кавказе, в Дагестане. Очень люблю эту землю. Приезжаешь в Сочи или Махачкалу — и как будто попадаешь в волшебное пространство. Конечно, там много проблем. Но человеческие связи, традиции очень прочные, очень здоровые. Тебя мгновенно окружают заботой. Это какая-то другая Россия, без цинизма и бешеного ритма мегаполисов. Любой таксист здесь скорее заговорит с тобой о твоей дочери или матери, и разговор сразу перестанет быть формальным, начнется глубокое человеческое общение. Настроить спектаклем людей на эту волну — серьезная задача. Это как усадить всех за один стол, налить вино и поднять бокалы за мир.

— Не боитесь неудачи? Как-то очень идеально это все звучит. Вас наверняка обвинят в излишнем патриотизме.

— Это я уже пережил. Патриотизма мало не бывает. Его не бывает мало совершенно так же, как не бывает мало любви к семье, к детям, к родителям. Это очень здоровое чувство. Будут обвинять — буду думать, как помочь этим людям, подсказать, что этому человеку с мамой надо разобраться. Или понять, что бабушка — это важно. И не только тогда, когда речь идет о том, кому квартиру отпишут.

— Какой вы хотели бы видеть страну? Что нужно сделать, чтобы люди захотели здесь жить?

— Продолжать двигаться в том же направлении. Два года назад, кстати, сразу после Олимпиады в Сочи, случилась «крымская весна», и настроение в обществе начало серьезно меняться. Люди почувствовали гордость за страну, к людям вернулось чувство достоинства. Смотрите, согласно Gallop и ООН, Россия вошла в топ-10 стран по росту индекса счастья. Я патриот, я полностью поддерживаю российскую внешнюю политику. Не просто поддерживаю, а горжусь. Я общаюсь с серьезными людьми на Западе и на Востоке, меня не смущает компания миллиардера или лондонского аристократа. И я вас уверяю, думающие люди считают Путина эффективнейшим политиком, политиком номер один в мире. С внутренней политикой у нас проблем, увы, больше. Идеология только формируется, артикулируется, культурной политики нет. Мы пока очень зависимы и от потребительской западной системы ценностей, и от советского революционного наследия. Но в целом, повторю, я радуюсь тому, что происходит в стране последние годы.

— Хочется конкретики.

— Моя мама в самом начале 2000-х годов переехала в Калужскую область, в деревню Лопатино под Тарусой. Это не Рублевка, это 140 километров от Москвы. Я ее поселил рядом со своими друзьями-художниками. Отремонтировал ей дом, тогда он был самый чистый и заметный на улице. Мама поставила теплицу, завела коров, овечек… Она у меня деятельная. А в самом селе была такая картина: клуб, забитый досками, как после бомбежки, дома без стекол, пьяные подростки, лежащие прямо на обочине, огромное количество брошенной сельхозтехники. Ко мне туда как-то приезжал друг, певец Джеффри Ориема, родом из Уганды. Он никак не мог понять, как такое количество металла не используется, гниет. Фотографировался на этом фоне все время. Это я все не фильм Балабанова пересказываю, это реальная, наша история. Я всю жизнь много езжу, только что посетил Переславль, Юрьевец, Владимир, Суздаль. Наблюдаю за страной, за каждый забор заглядываю. Для меня важно, какого качества парник в доме, есть ли стеклопакеты в избушках. Так вот, сейчас наш дом в Лопатине уже далеко не самый лучший на улице. Крыши перестелили за это время в половине домов. Почти в каждом дворе автомобиль. В деревне отличная спортивная площадка, почти стадион. Ну, про храмы в русских селах я не говорю — это просто счастье, что они восстанавливаются, это очень важно. Русское село растет от храма, это закон.

— Хотите сказать, сейчас картина лучше?

— Безусловно. Инфраструктура и качество жизни растут на глазах. В старинных русских городах появляются симпатичные отели, кафе. И люди туда едут не только потому, что доллар вырос и они в Турцию или Испанию не могут поехать. Ты въезжаешь в деревню в 300–400 километрах от Москвы и видишь сотни новых домов. И они построены не Фридманом, не Абрамовичем, не Потаниным. Это дома обычных людей, работяг. Есть в процессе возвращения русских людей к земле что-то безусловно здоровое. Даже пить люди стали меньше, по-моему… Конечно, это только ростки здоровой жизни, только начало. Но люди просыпаются, начинают радоваться своей земле, своей уникальности, воспринимать себя как часть огромной цивилизации. Той, что обладает своим уникальным кодом, находясь между азиатским, мусульманским и европейским миром. Россия не хочет быть европейской провинцией. Можно обращаться к анекдотическим темам — однополые браки, Кончита Вурст… А можно — к глубоким наблюдениям, авторитетам масштаба Хантингтона. Но результат один: Россия сделала выбор. Конечно, каждый, кто приезжает в Европу, видит разницу в уровне жизни. Да, мы все время спрашиваем себя, почему европейские пенсионеры живут в красивых домах и ездят на собственных авто, а многие наши с клюкой еле передвигаются до деревянного сортира на улице. Но! И это тоже очевидно — тепла и счастья у этих европейских бабушек не больше, чем у наших. Это точно, для подтверждения этого не надо читать либеральную прессу или смотреть канал «Дождь». Надо с собой разбираться, со своими ценностями, со своими семьями. Ты хочешь, чтобы твои дети в эту сторону развивались или в ту? Беспрецедентный уровень доверия Путину связан именно с желанием жить в системе ценностей, отличной от той, которую нам навязывает мир потребления. С этим же связан и феномен возрождения Церкви — это вопрос ценностей, веры. Это выше материализма. Власть начинает делать верные шаги. Пускай криво-косо, с сохраняющимися коррупцией, цинизмом, но ведь делает. Народ, он мудрый, реагирует, поддерживает. Это процесс постепенный. Русский этнос очень пострадал в XX веке. Сейчас начинается реабилитация, мы выздоравливаем, у нации пробуждается самосознание. В конце 1990-х — начале 2000-х я каждый год приезжал в Крым. Среди моих близких нет никого, кто бы не знал про мое возмущение тем геноцидом, который украинская власть реализовывала в отношении русской культуры. Это был культурный геноцид, я отвечаю за свои слова. Все вывески, вся реклама была на английском или украинском языках. Посмотреть фильм в кинотеатре на русском языке невозможно! Вот в 2014-м терпение у людей и лопнуло. Это вопрос не геополитики даже. Это вопрос самосознания нации. А в Швейцарии по-другому было бы в такой ситуации? Если бы реклама только на английском на улицах висела? Да там бы взорвали полицейские участки быстрее, чем в Чечне в 1990-х.

Возвращаясь к вашему вопросу, какой бы я хотел видеть свою страну. Развивающейся в сторону самоидентификации. Не боящейся и не стесняющейся слова «империя». Оно очень правильное. Русская культура, русский язык… они могут быть только имперскими. Мы не Эстония. Нам надо удерживать эти семь тысяч верст, эти восемь часовых поясов. Как? Только создавая общее культурное и ценностное поле. Только через постоянное общение с «кромкой» — Кавказом, хантами, чукчами, Тывой… Русская цивилизация естественно все в себя впитывает, перерабатывает. И пусть так будет. Радостной страны я желаю себе и своим детям. Самобытной и независимой. «Кавказские пленники» — про эту радость и эту мечту.

Источник публикации Коммерсантъ, 28.06.2016, Наталья Витвицкая