Хрущев, наверное, был даже по-своему честен: не постеснялся высказать вслух все то, что на самом деле во все времена думали и думают о современном им искусстве обыватели. Современное искусство принято не понимать, презирать, сводить к отсутствию профессиональной подготовки и эпатажу ради эпатажа; принято не верить в искренность желания художников работать именно с этими формами. В дискурсе, настаивающем на понятии нормы и приравнивающем эту норму к практике большинства, позиция Хрущева сегодня нормальна, понятна и объяснима. Возможно, вскоре в разговорах о современном искусстве будут нормализованы также использованная им лексика и тон.

«Новая реальность» и старые реалии

1 декабря 1962 в московском Манеже должна была открыться выставка, посвященная 30-летию Московского отделения Союза художников СССР (МОСХ). Часть экспозиции выставки занимали работы студии «Новая реальность» – движения художников, которое было организовано в конце 1940-х годов Элием Белютиным и продолжало традиции русского авангарда начала XX века.

В основе искусства «Новой реальности» лежала выдвинутая Белютиным «теория контактности» – идея о том, что человек обращается к искусству, чтобы преодолеть внутренний интеллектуальный и эмоциональный разлад, вызванный динамикой современной жизни. Поэтому искусство должно быть в первую очередь быть выразительным, а не изобразительным, обобщать натурные формы.

В ноябре 1962 состоялась выставка белютинцев в Доме учителя на Большой Коммунистической улице, вызвавшая большой, в том числе международный, интерес: на ней присутствовали американские тележурналисты и будущий руководитель Союза художников Польши Раймонд Земский. Репортаж о выставке транслировался по европейским каналам.

Вслед за этим последовало приглашение художникам Студии принять участие в выставке в Манеже. На ней должны были выставляться работы таких старых мастеров как Роберт Фальк, Павел Кузнецов, а на втором этаже предлагали расположить картины молодых авторов белютинской школы и независимых художников: скульптора Эрнста Неизвестного, художников Владимира Янкилевского, Юло Соостера. Сделанная за ночь экспозиция получила одобрение Фурцевой, работы были собраны на квартирах авторов сотрудниками Манежа и доставлены транспортом Минкульта.

За день до открытия стало известно о том, что осмотреть выставку приедет Первый секретарь ЦК КПСС – Н. С. Хрущев.

Место в истории

Есть версии, согласно которым Хрущева могли целенаправленно «подогреть» заранее. Ведь и состав участников выставки был провокационным: не столько члены Союза художников, сколько неинституционализированные маргиналы из студии Элия Белютина «Новая реальность». Но зачем отказывать в самостоятельности бесстрашному самоуверенному плебею, грозившему показать идеологическому противнику «кузькину мать» и ковырявшему туфлю на заседании Генассамблеи ООН?

В 1956 на ХХ съезде КПСС Хрущев развенчал культ личности Сталина. Наступила оттепель. На Западе слушали Элвиса Пресли и разминались в преддверии сексуальной революции – в Советском союзе возвращались из лагерей и заново учились дышать. Учились допускать мысль: нет, с нами так нельзя – и в июне 1962 вышли на протесты в Новочеркасске, под пули военных и чекистов. Кресло под Хрущевым затрещало. В октябре того же года треск стал еще громче: пришлось ретироваться с Кубы, показать спину противнику по холодной войне.

Политический кризис, продовольственный кризис – и тут такой нож в спину от творческой интеллигенции…

В октябре 1964 гиря дойдет до полу и Хрущев будет смещен. Начнется застой.

От первого (во всех смыслах) лица

Художник Леонид Рабичев оставил словесную зарисовку главного героя: «Я внимательно следил за мимикой лица Никиты Сергеевича – оно было подобно то лицу ребенка, то мужика-простолюдина, то расплывалось в улыбке, то вдруг на нем обозначалась обида, то оно становилось жестоким, нарочито грубым, глубокие складки то прорезывали лоб, то исчезали, глаза сужались и расширялись. Видно было, что он мучительно хотел понять, что это за картины, что за люди перед ним, как бы ему не попасть впросак, не стать жертвой их обмана». (Леонид Рабичев, Знамя 2001, №9 Манеж 1962, до и после)

Сохранилась и сегодня обильно цитируется стенограмма слов Хрущева на выставке в Манеже.

Вот суждения генсека о форме и технике исполнения:

«Какой это Кремль?! Оденьте очки, посмотрите! Что вы! Ущипните себя! И он действительно верит, что это Кремль», – о картине Николая Крылова «Спасские ворота».

«И это тоже ваше?! Фу ты, черт! А еще законодательствовать хотят. Всякое говно понарисовали; ослиное искусство».

«Точно так, именно такое произведение. Вот это, говорит, лимон. Так это ребенок свое … размазал», – во время осмотра сатирических рисунков художника Решетникова.

«А вот это что? Наверное, приду и надо будет закрепляющее принимать; вот когда запор, тогда надо идти и смотреть это».

«У меня уже правнуки есть, так вот таких «художников» у меня трое, они так нарисуют, что будет похоже, как осел хвостом нарисовал».

Выступление Хрущева получилось прямо-таки мультижанровым: от изобразительного искусства он временами переходил к музыке.

«Вот, например, джаза я терпеть не могу. Откуда джаз пришел? От негров. Негры теперь освобождаются. Что такое джаз? Это какие-то невероятные звуки, нагромождение звуков. Меня это раздражает. Я люблю мелодичные звуки, я люблю и живопись такую, которую можно смотреть. Вот когда я приезжаю на Украину, я останавливаюсь во дворце для приезжих, высокопоставленных приезжих, я себя к ним, по нескромности, отношу. Там есть картина, я не помню художника, она мне очень нравится – весна выражена в цветущем дереве, все в цвету, все залито как молоком, ветви спускаются до самой земли, луг усеян цветами. И когда вы присмотритесь, то под этим деревом лежит молодая пара: отец лежит навзничь и держит маленького ребенка. И этот ребенок сливается с этими цветами; а мамаша сидит рядом и любуется и мужем, и ребенком. И сколько я там раз бываю, мне всегда доставляет удовольствие смотреть».

«Иные джазы исполняют такое, что нормальному человеку невозможно слушать. И это называется музыкой.

Я в кармане ношу радиоприемник японский, иногда слушаю его – слушаю музыку. И вот вдруг услышишь джаз, это меня подхватывает так, как когда бывают колики в животе. Что это за музыка? Я сначала думал, что это радиопомехи. Нет, говорят, это музыка.

Я удивлен Шостаковичем. Нам приятно и неприятно сделалось, когда он нас пригласил на завершающий концерт и угостил этим трио, этим содомом; это не совсем приятно слушать. Может быть, я проявил либерализм – я лениво высказался, потому что они же смотрят. Потом это разделали, что все были в восхищении. А чего восхищаться? Ведь эти танцы – неприличные танцы. Они говорят, что это новое. Это же не новое, это от негров. Вы посмотрите негритянские танцы и американские – это же вертят определенным местом. И это, говорят, танцы. Какой же это танец?»

«Но разве может меня привлечь, раз посмотрев это уродство, чтобы меня потянуло второй раз посмотреть? Неужели вы думаете, что мы испорченные люди. У нас же есть духовные потребности, мы хотим жить, хотим радоваться», – в диалоге со скульптором Эрнстом Неизвестным.

«Если бы они в другой хоть форме были, так горшки можно было накрыть, а эти и для горшков не годятся. Что это? (об одной из картин Бориса Жутовского – «МО»). Давайте его сюда! Вот какой красивый; если бы она на вас была похожа, я бы сказал — художник стоящий. Это же юродство. Зачем вы это пишете, для чего вы это делаете?!» – «Это портрет моего брата», – ответил Жутовский. – «Штаны с вас спустить надо. Какой это брат? И вам не стыдно? Это юродство, а он говорит — это брат. Вы нормальный физически человек? Вы педераст или нормальный человек? Это педерасты в живописи».

«Слушайте, вы педерасты или нормальные люди!? Это — педерасты в живописи! Что вы на самом деле! Копейки мы вам не дадим! Вот все, кто хочет, пусть напишут список, дайте в правительство, что вы желаете выехать в свободный мир, — вы завтра получите паспорта и на дорогу! Да, да, уезжайте! Там вам предоставят широкое поле деятельности, там вас поймут. А мы вас не понимаем и поддерживать не будем. Мы считаем это антисоветчиной, это аморальные вещи, которые не светят и не мобилизуют людей. А что вы даете?! Кто автор этой мазни? Объясните. Мы же люди, вы хотите, чтобы мы вас поддержали. Ну что это?!»

«Товарищ Ильичев (Леонид Ильичев, председатель Идеологической комиссии ЦК КПСС и заведующий Идеологическим отделом ЦК КПСС – «МО»), у меня еще большее возмущение сейчас за работу вашего отдела, за министерство культуры. Почему? Вы что, боитесь критиков, боитесь этих дегенератов, этих педерастов?! Нормальный человек никогда не будет жить такой духовной жизнью».

Юло Соостер попытался возразить: «По-моему, искусство не бывает одного плана, но бывают эксперименты. Одни агитируют, другие ищут новые пути и возможности, и все это идет в одно общее дело, потому что не может быть одного стиля на все века. Часто это очень трудно найти, поэтому бывают и ошибки, и находки. Это должно куда-то двигаться…»

«Куда вы двигаетесь?! Я опять повторяю, я вас считаю педерастами. Казалось бы, педерасты – это добровольное дело, договоренность двух типов, а государство за это дает 10 лет, а раньше – каторга. И это во всем мире так, хотя и процветает на Западе этот вид “искусства”. Так вот это – разновидность его. И вы хотите, чтобы мы вас финансировали! Вы сами рехнулись и хотите, что мы бы поверили. Господа, мы вам объявляем войну и мы, конечно, никогда вам там, где вы соприкасаетесь с молодежью, работы не дадим, и оформление художественных книг мы вам не дадим».

Обвинения в педерастии стали у Хрущева сквозной линией обличения неугодного ему искусства. Художник Леонид Рабичев, участвовавший в выставке, предполагал, что эта фиксация была вызвана тем, что накануне генсеку доложили о разоблачении группы гомосексуалов в издательстве «Искусство».

Вторая сквозная тема – неизбежная идеология:

«Надо навести порядок. Что мы вот с этой мазней пойдем в коммунизм? Вот это является мобилизующим духовные силы народа на подвиг? Вот это? Это очень серьезно, это поражение, конечно, и министерства культуры, потому что, кто утверждал эти жюри».

«Это наше знамя? Это вдохновляющее произведение, которое призывает людей к борьбе?! Ну что это?! А это что?! Да это наркотическая девушка, загубленная жизнью! Вот она, мазня!».

«А вот эта картина? Что они пьют или что делают? — не поймешь. Нельзя так, товарищи. Правительство не имеет права быть аморфным, оно должно проводить определенную политику в интересах народа. Эти скажут, что неправильно судят. Но не нам судить. Покамест народ нас держит, мы будем проводить ту политику, которую народ поддерживает».

«Нельзя играть в нейтралитет, вот о чем идет спор, а не о том, сколько чего. Дерьмо, хотя и маленькое, но оно аромат разносит и отравляет атмосферу».

«Вы дайте нам списки, мы вам дадим на дорогу за границу, бесплатно довезем и скажем счастливого пути. Может быть, станете когда-нибудь полезными, пройдете школу капитализма, и вот тогда вы узнаете, что такое жизнь и что такое кусок хлеба, как за него надо бороться и мобилизовывать людей».

«Вы скажете, опять возвращение к сталинскому времени. Мы Сталина осуждаем, но не за все. Он проводил в этом вопросе правильную политику. Методы мы не одобряем его борьбы. Мы все стоим со Сталиным в этом вопросе искусства одного мнения. На музыку, искусство у нас единый взгляд со Сталиным и сейчас остается».

«Мы – правительство, мы – партия, мы отвечаем за страну, за народ. Мы и бережем свои деньги и материалы. Мы хотим, чтобы из цемента делались дома; если бумага, так чтобы эта бумага служила делу коммунизма, а не против коммунизма. Вот эта вся мазня, она вред наносит. Поэтому если вы с нами вместе боретесь, мы вас поддерживаем. А если вы будете на зыбкую почву опираться, утонете».

Третья рекуррентная тема – финансирование (помним про экономический кризис):

«Вот кто заплатил? Вот тот и пусть платит свои деньги, а я не буду платить; государственных денег мы платить не будем. Пусть пишут и пусть продают, но не за счет государства» – около картины Павла Никонова «Геологи».

«Ни копейки государственных средств не дадим. Тут уж я, как Председатель Совета Министров, беру всю беду на себя. Поощрять действительное искусство. А это — искусство, когда картину пишет осел, когда его муха начнет кусать, и чем больше она его кусает, тем он создает “сложнее произведение”».

«Интересно, кто заказывал, потому что тот, кто заказывал, пусть он и заплатит; пусть он добросовестно выполнит обязательства. Пусть он себе повесит на шею.

Картина должна вдохновлять человека, она должна его возвышать, вдохновлять на подвиг ратный, трудовой. А это что? Вот тянет осел осла, тянется как во времена старые обреченный на казнь».

«Господа, кто это делал?! Это – веяние искусства? Что это? Распущенность! Вы нас, стариков, считаете, что мы не понимаем. А мы считаем, что зря деньги народные тратили, учили вас. Портите материал и не платите народу за то, что он вас поил, кормил и учил».

Леонид Рабичев попытался объяснить: «Мне хочется сказать, здесь все художники, графики, они иллюстрируют книги. Графика — это их профессия, а в свободное время вечером они занимаются этим для себя, повышая свою культуру…»

Хрущев парировал притчей: «Я вам скажу, я уже говорил как-то, мне это очень нравится, был такой сатирик украинский Остап Вишня, он умер несколько лет тому назад; у него есть такой фельетон: служащего спрашивают — это в былые времена было, у вас тоже лысина, но меньше, чем моя, поэтому не знаю, жили ли вы в это время; сколько вам лет?

— 39.

— Явно не захватили. Так вот в анкете был такой вопрос — верите ли в бога, и служащего спрашивают: верите ли в бога? Он ответил: дома верю, на работе нет. Вот это типичный ответ этого служащего: на службе я график, а дома я мазила».

И еще один диалог:

«А это что?! Это картина?! Вот это «новое» в живописи! Мы имеем право послать вас на лесоразработки и чтобы вы там лес рубили и отработали затраты, которые государство затратило на вас, и это будет справедливо. Отработать должны народу.

— Мы работали.

— Мало работали. А сколько учились? 20 лет учили, 20 лет народ тратил деньги.

Вы можете иностранцам не только эти картины продавать, но и ваши души, это ваше дело.

Это что?! Вы хотите убедить, что это отец ваш?!

Черт вас возьми, сколько вы учились, сколько вы народного хлеба съели. Я бывший шахтер, и чтобы я допустил, чтобы мои братья, которые уголь добывают, чтобы они кормили вас?! — езжайте за границу. Но сначала отработайте!».

«Вы обкрадываете общество. Человек, который не ворует, но не трудится с пользой для общества, а питается его благами — вор. Вы тоже вор, потому что вы своим трудом полезного вклада в общее дело не делаете, а из общего котла вы берете, и это все — паразитизм. Это не вор, которого поймали. Я сколько раз выступал и говорил: нам надо уточнить наше законодательство. Нам надо так общественность организовать, чтобы она осуждала, если он живет в среде, так она должна видеть, что вы не работаете, вы пользы никакой не вкладываете, а живете — за счет чего? Вы живете в квартире: люди сделали цемент, люди сделали стекло, сделали квартиру. Какое вы имеете право жить в этой квартире, если вы ничего не делаете для общества?!»

И, естественно, как любой геронтократ, 68-летний, родившийся в прошлом веке Хрущев гнул воспитательную линию:

«Хотелось бы сейчас вас взять, как, знаете, в былые времена учили нашего брата, голову между ног, а эту часть спустить, а эту поднять — и так, чтобы вы покамест не поняли. Для вас лекции излишни, а тут преподавание другого характера нужно. Я извиняюсь за грубость. Вы потом можете меня написать, разрисовать».

«— Как вам не стыдно! Кто ваш отец, кто ваша мать?

— У меня нет матери, умерла, была служащая в институте нейрохирургии, работала сестрой.

— А отец?

— Был рабочий.

— Где он?

— Работал в Мурманске. Умер.

— Это и счастье, и несчастье, — говорит Н. С. Хрущев. — Каждый из нас смертен. Может быть, это и счастье для матери, что она не видит творений своего сына, лучше глаза закрыть и не видеть сына, чем видеть его извращения.

— Вы где учились?

— В энергетическом институте.

— А как же вы мазать начали?

— Я с детства рисовал.

— Вы своим умом дошли?.. Наши понятия разные с вами. Вы родились не на той земле, и на этой земле ваш талант не будет оценен.

— Я понимаю, тогда стоит бросить.

— Бросайте или уезжайте и развивайте свой талант на другой почве.

— Никуда я не хочу ехать, я здесь родился».

«Как вам не стыдно, молодой человек, имеете приятную наружность. Как вам не стыдно?! Что это?! Вы хотите нам помогать?! Скажите, куда это зовет?! Вы хотите быть какими-то непонятыми гениями при вашей жизни. Мол, пройдет сто лет, тогда нас поймут».

«Если хотите, рисуйте для себя, а лучше всего уезжайте; ваших собратьев мазил за границей много, и там уж не испортишь испорченного, если уж вольется капля в бочку дегтя, то от этого не изменится ни качество его, ни достоинства».

«Я бы, например, сказал тем людям, которые увлекаются всякого рода мазней, не рисуют, не создают картины, а буквально мажут их: вы, господа, говорите, что мы, видимо, не доросли до понимания вашего искусства. Нет, мы, наш народ понимаем, что хорошо, а что плохо. И если эти, с позволения сказать «художники», которые не хотят трудиться для народа и вместе с народом, выразят желание поехать за границу к своим идейным собратьям, то пусть они попросят разрешения на выезд, в тот же день получат паспорта».

«Некоторые, видимо, стали стыдиться, что мы действительно, может быть, не доросли? Пошли к чертовой матери! Не доросли, что делать! Пусть судит нас история, а покамест нас история выдвинула, поэтому мы будем творить то, что полезно для нашего народа и для развития искусства… Сколько есть еще педерастов; так это же отклонение от нормы. Так вот это – педерасты в искусстве».

Круг рассуждений замкнулся.

Вся правда

На следующий день в газете «Правда» был опубликован пост-релиз о посещении Хрущевым выставки (уже без упоминаний педерастов и говна) под заголовком «Высокое призвание советского искусства – служить народу, делу коммунизма».

«Представляют интерес работы ряда художников, которые ранее не выставлялись. На выставке возникают споры, дискуссии вокруг работ художников, которые отступают от традиций русского, советского социалистического искусства. <…>

Есть на выставке произведения, которые вызывают чувство неудовлетворенности, серьезные возражения». <…>

В тот же день руководители партии и правительства осмотрели работы некоторых так называемых абстракционистов (в действительности белютинцы были асбтрактными экспрессионистами – «МО»).

Нельзя без чувства недоумения и возмущения смотреть мазню на холстах, лишенную смысла, содержания и формы. Эти патологические выверты представляют собою жалкое подражание растленному формалистическому искусству буржуазного Запада».

4 декабря в «Правде» вышел стихотворный фельетон А. Роховича «„Галатея“ абстракциониста» и карикатура, где изображен сам «абстракционист» – человек с баками, в клетчатом пиджаке и узких брюках.

То есть понятно – едва успели (в 1958) отойти от борьбы с формализмом в музыке, как начался новый виток борьбы с формализмом в изобразительном искусстве. Оттепель сменилась заморозками, и интеллигенция, ощутив это, отвернулась от Хрущева – никого не обманула поддержка, которую он выразил Солженицыну. Прогрессивное искусство спрячется в подполье и только через 12 лет выставит себя – сразу под брежневские бульдозеры. Но это будет уже другая история.