Иосиф Райскин о премьере Седьмой симфонии Шостаковича

«И назвавши себя – Седьмая…»
Иосиф Райскин о премьере Седьмой симфонии Шостаковича
Дмитрий Шостакович, декабрь 1941

«Я говорю с вами из Ленинграда в то время, когда у самых ворот его идут жестокие бои с врагом, рвущимся в город, и до площадей доносятся орудийные раскаты…» Дмитрий Шостакович

Так начинал композитор радиообращение к стране утром 17 сентября 1941.

«Два часа назад, – продолжал Шостакович, – я закончил две первые части симфонического произведения. Если это сочинение мне удастся написать хорошо, <…> то тогда можно будет назвать его Седьмой симфонией».

Так начиналась симфония, обретшая второе имя: «Ленинградская». И история ее создания, и история первых исполнений стали частью одной из самых громких сенсаций, а впоследствии одной из самых впечатляющих легенд в музыке ХХ века. Само имя Шостаковича оказалось в сознании широкой воспринимающей аудитории навсегда тесно спаяно со «знаменитой ленинградкой» – так назвала Седьмую симфонию Анна Ахматова. Впервые порядковый номер симфонии стал именем собственным в крылатых строках из «Поэмы без героя», датированных 1942 годом. Это теперь мы вполне привычно упоминаем Седьмую рядом с другими великими именами – Девятой Бетховена, Шестой Чайковского… А тогда:

… тайной сверкая
И назвавши себя – Седьмая.
На неслыханный мчалась пир.
Притворившись нотной тетрадкой,
Знаменитая ленинградка
Возвращалась в родной эфир.

8 сентября 1941 германские войска замкнули кольцо блокады вокруг Ленинграда. 35-летний композитор переживал в годы жестокой войны необычайный творческий подъем. Уже ближе к концу войны, в сентябре 1944 года в письме к своему другу, композитору Виссариону Шебалину, Шостакович писал: «Сочиняю я с адской скоростью и не могу остановиться…». Такой же моцартовской продуктивностью отмечены и первые месяцы войны, которые Шостакович провел в осажденном Ленинграде. Об этом говорят даты в автографе партитуры Седьмой симфонии: окончание первой части помечено 3 сентября 1941, второй – 17 сентября, третьей – 29 сентября. Дольше всего композитор работал над финалом, который он завершил уже находясь в эвакуации в Куйбышеве (ныне Самара) 27 декабря того же года. На титульном листе партитуры Шостакович написал: «Посвящается городу Ленинграду».

Дмитрий Шостакович Симфония № 7 «Ленинградская» до мажор соч. 60 (1941)
Посвящается городу Ленинграду
В 4 частях:

  1. Allegretto
  2. Moderato — Poco allegretto
  3. Adagio
  4. Allegro non troppo

Мировая премьера
5 марта 1942, Куйбышев, Театр оперы и балета
Симфонический оркестр Большого театра СССР
Дирижер Самуил Самосуд

Премьеры в СССР, Европе, США

29 марта 1942, Москва
Колонный зал Дома Союзов
Оркестр филиала Большого театра и оркестр Всесоюзного радио
Дирижер Самуил Самосуд

9 июля 1942, Новосибирск
Концертный зал филармонии Оркестр
Ленинградской филармонии
Дирижер Евгений Мравинский

9 августа 1942, Ленинград
Большой зал филармонии
Оркестр Ленинградского радиокомитета
Дирижер Карл Элиасберг

22 июня 1942, Лондон
Радиопремьера
Лондонский филармонический оркестр
Дирижер Генри Вуд

19 июля 1942, Нью-Йорк
Оркестр Национальной радиовещательной корпорации (NBS)
Дирижер Артуро Тосканини

21 декабря 1946, Берлин
Оркестр Берлинской филармонии
Дирижер Серджиу Челибидаке

Премьеру симфонии Шостакович доверил Самуилу Самосуду, дирижировавшему в Ленинграде его операми «Нос» и «Леди Макбет Мценского уезда», и оркестру Большого театра, находившемуся в то время в эвакуации в Куйбышеве. Несколько открытых репетиций – и 5 марта 1942 года состоялась мировая премьера Седьмой, на которой присутствовали видные советские музыканты, государственные деятели, представители зарубежных посольств и дипломатических миссий, корреспонденты крупнейших европейских и американских газет (Куйбышев в тяжелейшие для страны месяцы был «запасной» столицей). Концерт, прошел с феноменальным успехом, транслировали его все радиостанции СССР.

… Куйбышев, эвакуация (нас с матерью и младшей сестрой, на грузовой барже – железные дороги были уже перерезаны – вывезли по Мариинской речной системе в августе). Музыкальная школа, Мария Григорьевна – фамилию детская память не сохранила. Много позже узнал, что звали мою учительницу, как мать Сергея Прокофьева. Она и была моей музыкальной мамой. Давала играть семи-восьмилеткам не только Гедике и Майкапара, Черни и Беренса, – но детские пьесы Прокофьева, Шостаковича, переписанного от руки Свиридова и, о ужас … Бартока – «Микрокосмос»! Так Мария Григорьевна исподволь приучала, «приохочивала» детей к современной музыке. Она же посоветовала родителям учеников: отведите детей на премьеру Седьмой симфонии Шостаковича во Дворце культуры им. Куйбышева – там во время эвакуации шли спектакли Большого театра. И кто-то из родителей последовал ее совету. 5 марта 1942 двоюродная сестра, студентка Куйбышевского Индустриального института взяла меня на премьеру Седьмой (мама, врач, в этот вечер дежурила в госпитале). Помню, что вокруг в зале плакали и улыбались сквозь слезы. Плакали, когда зал содрогался от железного лязга «темы нашествия», светлели лица, когда в оркестре разгоралась борьба не на жизнь, а на смерть, когда финал симфонии пророчил победное знамя над рейхстагом. Пророчил в дни, когда гитлеровские войска рвались к Сталинграду, когда исход смертельной битвы с врагом был еще далек. Музыка вселяла надежду – это, конечно, ощутили все слушатели, а немногие мальчишки и девчонки еще и прикипели сердцами к имени композитора – Дмитрия Шостаковича! Много ли до ребенка неполных семи лет могло в симфонии дойти во всей полноте? Но запечатлелось же слышанное и виденное мною навсегда!

Между прочим, Дворец культуры, где играли Седьмую симфонию, был возведен на месте взорванного в 30-е годы Кафедрального собора – это я узнал много позже: невольно подумалось, что симфония, со времен Бетховена ставшая светской мессой, была в тот вечер своего рода службой – коллективным молебном о даровании победы.

Спустя три недели, 29 марта, Самосуд дирижировал московской премьерой, а следом симфонию сыграли в других советских городах. «Но наиболее близко мне как автору прозвучала она в исполнении оркестра Ленинградской филармонии под управлением Евгения Мравинского», – писал Шостакович после прошедшей 9 июля 1942 года премьеры в Новосибирске.

Началось победное шествие Седьмой по всему миру – тот самый «неслыханный пир», о котором писала Ахматова в вещих строках. Британской премьерой дирижировал Генри Вуд (22 июня), а в Америке первым Симфонию исполнил Артуро Тосканини. Концерт оркестра NBC 19 июля слушали по радио около 20 миллионов человек. За премьерой последовали концертные исполнения в различных городах США под управлением Л. Стоковского, С. Кусевицкого, П. Монтэ, Д. Митропулоса, А. Родзинского, Ю. Орманди…

В течение года симфония прозвучала на американском континенте свыше 60 раз! Оценивая вклад Шостаковича в борьбу с нацизмом, Артур Родзинский писал, что «каждое успешное исполнение симфонии может стать эквивалентом минимум нескольких транспортов с вооружением». Сергей Кусевицкий особенно отмечал демократичность симфонии Шостаковича: «Со времен Бетховена не было композитора, который мог говорить с массами с такой силой убеждения».

…По возвращении в Ленинград из эвакуации незадолго до конца войны, учусь в обычной школе в рабочем районе, где мы жили – у Нарвских ворот, хожу в музыкальную школу. И вот грянул 1948 год с постановлением ЦК ВКП(б) об опере В. Мурадели «Великая дружба». Дмитрий Шостакович – «антинародный композитор»! Помню, что в музыкальной школе постановление обсуждали – по-разному, на официальном уровне и в кулуарах. Последнее, разумеется, тихо, вполголоса – время было страшное. А в общеобразовательной – тем более, казалось бы, не до сочувствия к «композиторам-формалистам». Одна учительница даже сострила по их адресу: дескать следующим произведением Шостаковича будет … Концерт для барабана с оркестром! А все-таки даже в простой школе (тогда не было ни школ с гуманитарным уклоном, ни современных лицеев, гимназий) раздался протест, нашлось несколько учеников, для которых имя Шостаковича – «не пустой для сердца звук»! Ратмир Тарасов, певший на концертах самодеятельности под мой рояль, начал выстукивать откидной крышкой парты – сейчас в школах таких парт нет – «тему нашествия» из Седьмой; к нему присоединился весь класс.

    Один из рьяных гонителей «антинародных» композиторов Владимир Захаров, руководитель Хора имени Пятницкого, тогда на совещании деятелей советской музыки в ЦК ВКП (б) сказал, что «в Ленинграде во время блокады, когда люди умирали на заводах, около станков, они просили завести им пластинки с народными песнями, а не с Седьмой симфонией Шостаковича». Через годы ему ответил поэт-фронтовик Александр Межиров:

Какая музыка была!
Какая музыка играла,
Когда и души, и тела
Война проклятая попрала…

Стенали яростно, навзрыд,
Одной-единой страсти ради
На полустанке – инвалид
И Шостакович – в Ленинграде!

Самуил Самосуд, Дмитрий Шостакович во время репетиции Седьмой симфонии в Куйбышеве

«Ленинградская» блокадная

Трансляцию московской премьеры в Ленинграде слушали пятнадцать оставшихся в живых музыкантов Симфонического оркестра Радио. И они решили во что бы то ни стало исполнить Седьмую симфонию. Оркестр вплоть до конца 1941 года выступал в Филармонии под управлением Карла Ильича Элиасберга, играл радиоконцерты, транслировавшиеся на Европу. В лютый холод, обессиленные от голода музыканты исполняли отечественную и зарубежную классику. «Но после 27 декабря 1941 года музыка замерла. Горсточка людей жила в здании Радиокомитета, чтобы защищать дом от бомб и снарядов, сообщать самые необходимые вести воинам и жителям осажденного города, как это делала Ольга Берггольц» (С.М. Хентова. Шостакович в Петрограде – Ленинграде).

Карл Ильич Элиасберг ежедневно добирался с Десятой линии Васильевского острова до Дома радио на Малой Садовой (тогда – улицы Пролеткульта), а домой возвращался с дрожжевым супом для жены – Надежды Дмитриевны Бронниковой, пианистки, концертмейстера оркестра: она от слабости уже не могла ходить.

Элиасберга с женой свезли на саночках в гостиницу «Астория», там в стационаре немного подкормили… Вывесили объявление и прочли по радио просьбу ко всем музыкантам Ленинграда явиться в Радиокомитет, добились усиленных пайков для музыкантов. И 5 апреля 1942 года в Театре драмы имени А.С. Пушкина открылся концертный сезон: «Торжественная увертюра» А.К. Глазунова, отрывки из «Лебединого озера» П.И. Чайковского, арии из опер – в одном отделении – на два отделения не хватало физических сил. Но уже можно было подумать об исполнении Седьмой симфонии. Яков Бабушкин, художественный руководитель радио, запросил с Большой земли партитуру. Когда ее доставили на самолете в Ленинград, стало ясно – оркестру в нынешнем составе она не по силам. Продолжу цитировать С.М. Хентову:

«И все же Элиасберг отправился к начальнику Политического управления Ленинградского фронта генералу Д. Холостову с просьбой о музыкантах-духовиках. Холостов удивился, пошутил: “Бросим воевать, пойдем играть” и уже серьезно осведомился:

– Где находятся духовики

– Некоторые совсем рядом, на углу Садовой и улицы Ракова, в комендантском оркестре, ответил дирижер.

– А остальные? Как их на фронте найти?»

Возвратившись в Радиокомитет, Элиасберг по письмам, шедшим с фронта коллегам-оркестрантам, установил номера полевых почт и Политуправление фронта отдало приказ откомандировать бойцов-музыкантов в Радиокомитет. Карл Ильич, полуголодный, больной, мотался по городу на велосипеде, подаренном ему Ленгорсоветом, в поисках уцелевших, живых оркестрантов. 10 июля 1942 Ольга Берггольц объявила по радио: «Оркестр Радиокомитета начал готовить Седьмую симфонию Шостаковича». Две недели, репетируя симфонию, оркестр играл объявленные ранее на афишах сочинения Гайдна, Моцарта, Мендельсона, Берлиоза, Штрауса…

9 августа состоялась историческая премьера Седьмой симфонии в блокадном Ленинграде: оркестром Ленинградского Радио дирижировал Карл Элиасберг. Симфония стала символом мужества и стойкости советского народа в священной войне с гитлеровскими полчищами.

На здании Санкт-Петербургской филармонии имени Д. Шостаковича укреплена мемориальная доска в память о блокадной премьере, а в одной из петербургских школ существует уникальный … музей Седьмой симфонии! Его создатель Евгений Линд оставил яркий рассказ – своеобразное стихотворение в прозе – о том, как в день премьеры артиллеристы защищали симфонию от врага: «Произошло небывалое, не значащееся ни в истории войн, ни в истории искусства, – “дуэт” симфонического оркестра и артиллерийской симфонии. Грозные контрбатарейные орудия прикрывали собой не менее грозное оружие – музыку Шостаковича. Ни один снаряд не упал на Площадь Искусств, но зато на головы врага из радиоприемников, потрясающим потоком обрушилась лавина звуков, доказав, что дух – первичен. Это были первые залпы по Рейхстагу!».

«Художественное» или (v/s) документальное?

В середине 60-х Карлу Ильичу позвонил по телефону пожилой немецкий турист и попросил о встрече. Придя, он рассказал, что солдатом в окопах под Ленинградом переслушал немало симфонических концертов, раздававшихся из динамиков-«колокольчиков» далеко за линию фронта. Слышал он и Седьмую Шостаковича. «Когда из города, который мы постоянно бомбили, обстреливали, из города, страдавшего от голода и холода, звучала такая музыка, я понял, что этот город нам никогда не взять. И мы с моим товарищем сдались в плен. Вы спасли нам жизнь!». Но не красноречивее ли еще один эпизод: после войны, на Фонтанку, к Элиасбергу домой пришел Н.С. Голованов – старейшина русских дирижеров. Когда Элиасберг отворил дверь, Николай Семенович снял шапку и поклонился в пояс.

Как же могло случиться, что в вышедшем на экраны в 1957 году художественном кинофильме «Ленинградская симфония», имя и фамилия дирижера – Орест Добросельский? «Переименованы» и музыканты героического оркестра – и это при том, что многие из них были тогда живы: в 1964 году К.И. Элиасберг дирижировал   Седьмую симфонию за пультом «второго» оркестра Филармонии, бывшего оркестра Радиокомитета; среди оркестрантов сидели и участники блокадной премьеры. Много ли «художественности» это бесстыдное переименование добавило фильму?

Но вот, читаю интервью Алексея Гуськова, исполнителя «роли» Элиасберга в сериале «Седьмая симфония», недавно показанном в эфире: «В начальной версии сценария мы дали дирижеру фамилию Вернер (опять пресловутая художественность! – И. Р.), потому что Карл Ильич Элиасберг был наполовину немцем, наполовину евреем, и находиться в осажденном городе с немецкими корнями ему непросто (а Вернеру – много проще, чем Элиасбергу? – И. Р.). Но, когда мы стали изучать его биографию, читать воспоминания о нем, встретились с оставшимися родственниками, мы поняли, что это был совершенно особый человек. Есть такое понятие «питерский интеллигент» … И решили (подумать только, они решили! – И.Р.), что наш герой, дирижер, будет именно Карл Элиасберг, это он и есть. И музыканты – именно они и есть» («Антенна-Телесемь», 14 ноября 2021). Не худо бы сценаристам вспомнить первого «питерского интеллигента» – Петра Великого, сказавшего: «Русский – тот, кто Россию любит и ей служит».

Алексею Гуськову в той же публикации «Антенны-Телесемь» вторит сценарист Алексей Караулов: «У Карла Элиасберга была тяжелая судьба, он прошел ад блокады и чуть не умер…его возили на санках по заснеженному Питеру, когда он не мог ходить, в бане отпаривали и откармливали, чтобы он начал двигаться. А после войны его начали несправедливо забывать. Почему? Были козни других видных музыкантов, ну а еще причина в происхождении – он ведь из немецких евреев. Даже в конце 50-х годов в фильме «Ленинградская симфония» Элиасберга переназвали. Он так и оказался невостребованным. Скончался в 1978, жена Надежда пережила мужа на несколько лет. И только в 2007 (к 100-летию музыканта) на доме 50 по набережной Фонтанки, где жил Элиасберг, появилась мемориальная доска в его честь… Мы хотели выказать уважение Элиасбергу, и он у нас, как и в жизни, Карл Ильич… имя Надежды Дмитриевны Бронниковой – жены музыканта (актриса Наталья Рогожкина) – тоже сохранено. Нам помогала биографическая книга “Элиасберг: воспоминания, исследования, документы”».

Кадр из сериала "Седьмая симфония", 2021

«Художественная» неправда

Впрочем, художественности в сериале предостаточно! И, продолжая цепь интервью в том же издании, художник по костюмам Екатерина Шапкайц утверждает: «Мы старались быть предельно точными, передавая детали одежды тех лет … просмотрели множество фотографий (следует подробный рассказ о предвоенных модах, о подлинных шерстяных тканях, гипюре, бархате, воротничках и брошках – И. Р.). Нам сообщают, что «Карл Элиасберг был всегда элегантен, любил жилеты, прекрасно выглядел во фраке… Жена Элиасберга – элегантная дама с некрикливыми, но изысканными силуэтами в одежде. Шили на нее по коллекциям немецких журналов мод 40-х годов (ну как же, Надежда Дмитриевна Бронникова, разумеется, выписывала и до, и во время войны модные журналы из дружественной Германии. – И. Р.). Обувь сделали сами, более 40 пар. Даже фетровые ботики мастерили в них можно с туфелькой влезть, там даже место под каблук есть».

Какая точность, какую высокую истинно художественную правду обещает так скрупулезно готовящийся сериал! И нас, действительно, пытаются на протяжении всего сериала убедить, что без помощи лейтенанта НКВД Серегина (прекрасный Алексей Кравченко), разыскивающего по фронтовым частям – нередко с опасностью для жизни – оркестрантов, не было бы той исторической премьеры в августе 42-го. А в начале фильма, чтобы придать образу отважного чекиста «объемность», ставят сцену трагической гибели его семьи во время вражеской бомбежки. Но, мало этого, Серегина делают бесчеловечным дознавателем по делу арестованной жены Элиасберга. И повод для ареста, и донос влюбленной в дирижера юной скрипачки – далеко выходят за пределы допустимого художественного вымысла. Не забудем, что речь идет о людях известных, чья жизнь, именно в эти годы особо, прослежена: никто на самом деле не арестовывал Бронникову. И как апофеоз роли Серегина в блокадной премьере, он еще своим телом прикрывает Элиасберга при артобстреле.

Меня спросят: но так могло быть? Отвечу, могло, но не было! И напрасно автор идеи и продюсер сериала Алексей Гуськов, ярко и убедительно сыгравший роль Элиасберга, в беседе на страницах «Собеседника» задает риторический вопрос: «Неужели кто-то может поверить, что в то время и в тех военных условиях человек по имени Карл Элиасберг, полуеврей-полунемец, мог ездить по военным частям самостоятельно и собирать оркестр? Один, без помощи?». Да мы, так и не думали – не случайно я, прежде чем перейти к сериалу, рассказал кратко историю премьеры Седьмой в блокадном Ленинграде. Литература о ней огромна, помимо ранее упомянутых книг, это целая серия трудов не так давно ушедшего от нас музыковеда-блокадника Андрея Николаевича Крюкова, летописца музыкальной жизни осажденного города.

Рядом с такой нарочитой и неоправданной неправдой (замечу, художественно неоправданной!) все остальные «придумки» (а как их иначе назвать?) сценаристов просто раздражают безвкусием и потаканием невзыскательной аудитории, требующей «оживляжа». И вот вам сцена секса за кулисами, или, напротив, гимн верности санитарки, бегущей (дезертирующей) с фронта в Ленинград вслед за любимым, которого отозвали в оркестр, а он искусно рисует ей фальшивые продовольственные карточки. Мозаика новелл – их так много нанизано на основной сюжет сериала – порой утомляет чрезмерностью, а главное, какой-то необязательностью, случайностью. И все это оправдывается (должно оправдываться, по мысли авторов сериала) тем, что снимается фильм не о Седьмой симфонии, а о людях, ее сыгравших в нечеловеческих условиях. Людям же, как известно, ничто человеческое не чуждо. Сценаристы вместе с художниками позаботились о внешнем антураже, но сплошь и рядом попадают впросак. Не могу не процитировать одну из рецензий в блогах: «Мытый шампунем мальчик-сирота трижды сбегает с детдомовского довольствия в дедову квартиру без крохи еды – такое придумывается только от очень большой сытости».

В «Московском комсомольце» перечисляют распространенные претензии к фильму: «очередная антисоветчина», «фейковый метод изложения истории», «играют сытые люди, все мужчины гладко выбриты, женщины причесаны, главное, нет голодного блеска в глазах». Журнал «Культура» (Воронеж) упрекает в исторической недостоверности: «Жизнь в блокадном Ленинграде выглядит на экране не так жутко, как ее помнят очевидцы и описывают большие писатели».

Да, в снятой в середине 50-х черно-белой «Ленинградской симфонии» больше правды о блокадном городе, чем в цветном сериале (цвет, пожалуй, здесь излишен, он противоречит той суровой правде, что лежит в основе сюжета, той боли, которая пронизывает повествование). Да, музыка Вениамина Баснера, ученика Шостаковича, в давнем фильме ближе к его «главной героине – Седьмой симфонии, чем закадровый саундтрек Юрия Потеенко в нынешнем сериале…

На такого рода упреки отвечает режиссер Александр Котт: «Главное отличие нашего сериала в том, что мы почти не показываем зимний город с печально известными саночками, на которых возили трупы. Мы показываем весенний и летний Ленинград, когда был хотя бы какой-то проблеск надежды». А Алексей Гуськов – экранный Карл Элиасберг – добавляет: «Наш сериал, в первую очередь – о персонификации победы… Об этом уникальном концерте знают во всем мире, однако очень немногие смогут назвать имя даже дирижера оркестра, не говоря уже про музыкантов. Но эти люди совершили подвиг».

Оставим же упреки и поблагодарим создателей сериала за прикосновение к подвигу, за талантливую актерскую игру, за воскрешение памяти об одной из самых героических страниц нашей истории, в канун 80-летия со дня мировой премьеры Седьмой («Ленинградской») симфонии Дмитрия Шостаковича.

Ленинград. Дирижер К. Элиасберг на репетиции Седьмой симфонии Д.Д. Шостаковича

Постскриптум

В последние годы часто обсуждается в печати одно, с позволения сказать, «открытие»: дескать задумывалась Седьмая симфония Шостаковичем еще до войны, и вообще симфония не столько антигитлеровская, сколько антисталинская. Что же здесь нового? Действительно, Седьмая симфония была объявлена в абонементах Ленинградской филармонии за несколько месяцев до начала войны. Какой она была бы, не начнись война, – Бог весть! А осознание равновеликости зла, творимого тоталитарными режимами, – осознание, пришедшее к большинству из нас позднее – дает нам возможность сегодня наполнять эту музыку новым содержанием, прочитывать ее, даже исполнять по-новому (в пределах, разумеется, допустимых при интерпретации нотного текста). Но не дает нам ни малейшего права фантазировать на тему о некоем «первоначальном» замысле Шостаковича.

Тем более нельзя доверять и так называемому «Свидетельству» Соломона Волкова, аутентичность которого не один раз уже была аргументированно оспорена. Или его же пространному интервью («Литературная газета» от 2 июля 1997), где он утверждает: «Седьмая (Ленинградская) симфония на самом деле была о том же, что и “Реквием” Ахматовой». Журналистка, бравшая это интервью, спустя два года сообщила читателям «Общей газеты» (15–21 апреля 1999) ошеломляющую новость: «Шостакович не был верноподданным “совком”. Знаменитый марш Седьмой симфонии композитор написал в ожидании ареста перед войной». Как это плоско и мелко рядом с величественным симфоническим монументом!

А вот суждение проницательного слушателя, высказанное всего лишь через полгода после премьеры Седьмой в Нью-Йорке. «Программная связь симфонии Шостаковича с событиями войны – прямолинейная… Не внешнюю сюжетность я имею в виду, когда говорю об идеологической основе музыки, а некую иную связь, более органическую и глубинную, определяющую самую природу языка и звуковую материю… Можно предположить, что его симфония была начата до нашествия немцев на Россию, а затем она с событиями войны срослась внутренне. Вероятно, и форма ее определилась событиями войны» (курсив мой – И.Р.). Это высказывание принадлежит Артуру Лурье – известному русскому композитору, критику, музыкальному деятелю. По поводу «темы нашествия» Лурье пишет: «Пошленький, нарочито глупый мотив появляется на фоне мелкой дроби барабанчика. Шостакович берет “первое попавшееся”. Такой мотивчик может насвистывать любой советский прохожий, в нем есть нечто от персонажей Зощенко. А разрешается этот мотив в грозовые раскаты, приобретающие характер драматический и угрожающий… Седьмая симфония подкупает искренностью, взволнованностью и внутренней скромностью, что ставит ее в разряд значительных произведений времени. Не будем гадать о ее будущем, но для данного момента она является музыкальным портретом нашей многострадальной Родины» («Новый журнал». Нью-Йорк, № 4, 1943).

Вспомним другую «Героическую» симфонию – Бетховена! Многое ли изменилось в тексте симфонии после того, как композитор в гневе зачеркнул на титульном листе посвящение Наполеону Бонапарту? Как и все подлинно гениальные произведения, Третья Бетховена, Седьмая Шостаковича вбирают, «впитывают» в себя все, что с нами было, все, что с нами происходит. Мы, слушатели, сами наполняем эти симфонии новым, современным смыслом. Музыка выше любых слов о ней, шире любых программ, вдохновивших ее, больше навязанных ей сюжетов.

Иосиф РАЙСКИН

Дмитрий Шостакович. Фото Владимир Григорович (1922–1995)

«Музыкальное обозрение» в социальных сетях

ВКонтакте    Телеграм