В новой Саломее, поставленной в Мюнхене, режиссер Кшиштоф Варликовски напрямую ставит сложнейший вопрос: кто же они — эти шумные, вечно спорящие евреи? Как же нам иметь с ними дело сегодня?

Штраус близко следует тексту пьесы Оскара Уайльда, но наделяет ее такой подрывной силой, что оригинал редко ставится на сцене.

Саломея, женщина-ребенок, воплощение всего того, на что эпоха Уайльда смотрела как на проблему в женщине, живет в мире, населенном плохими родителями, неверными слугами и евреями, которые не делают ничего — только громко дискутируют на религиозные темы.

Многие режиссеры выбирают абстракцию, чтобы обойти сложный социальный контекст оперы Штрауса, Варликовски очень конкретен, перенося нас в мир середины Второй мировой войны.

Мы приглашены в закрытое еврейское общество, запертое в просторную домашнюю библиотеку, силящееся продолжать свои культурные традиции, при этом живущие на грани исчезнезновения. Это могло бы происходить в Мюнхене, или Варшаве, или Амстердаме, или Берлине; это сообщество знает, что дни его сочтены.

Во время интригующего пролога салонный спектакль воссоздает антисемитскую комедию под музыку Малера (цитата из фильма «Месье Кляйн» с Аленом Делоном в главной роли); некоторые из гостей громко смеются, другие обижаются. Сцена установлена. Это Саломея Анны Франк, драматический план домашнего театра, с испуганным обществом, находящимся под огромным давлением. В отличие от большинства концепций «спектакль в спектакле», Варликовский удерживает нас в постоянном напряжении, не давая откинуться в кресло. Это отчасти потому, что он заставляет нас чувствовать неизбежность реальной смерти и насилия, отчасти потому, что мы искренне сочувствуем главным героям, отчасти потому, что его «ручная» работа, как визуальная, так и драматическая, настолько фанатично, одержимо хороша. Варликовский дает нам кинематографический охват и детализацию, множество тонких намеков и трогательных идей.

Кирилл Петренко крепко держит оркестр, предпочитая брать иронией, а не сладострастной чувственностью, ясностью, а не пафосом, жестокостью и ужасом, а не чувствами. Его алмазно-жесткая, беспокоящая Саломея, блестяще мерзкая. Марлис Петерсен, дебютирующая здесь в главной роли, — еврейская принцесса, змея и испорченное отродье вместе взятые, и в то же время просто еще один мизантропичный подросток, оказавшийся в глубоко неблагополучном семейном контексте. Как и у Петренко, ее Саломея звучит с жестоко подавленным насилием и травмированной яростью, играет с осознанием своей собственной эротической силы. Возможно, — просто предположение — Иоканаану по-настоящему симпатична эта девушка.

Смерть повсюду, не из-за деспотизма Герода, а из-за того, что, как мы знаем, происходит за кулисами: общество выпивает пузырки с ядом, вместо того чтобы сдавать друг друга гестапо.

Нарработ Павла Бреслика — храбрый и симпатичный, Иоканаан Вольфганга Коха, хрупкий, разбитый, но знающий о своей силе, Иродиада Микаэлы Шустер столь же проницательна, как напыщенно бесполезен Герод Вольфганга Аблингера-Сперрхакка. Это очень солидная в музыкальном плане «Саломея», и одно из самых глубоких и последовательных переосмыслений, которое эта пьеса имела в течение многих лет. Посмотрите, если сможете.