В зарубежной литературе 175‑летие Чайковского прошло практически незаметно, возможно, все впереди. В отличие от концертной практики, где дань юбилею была отдана сполна. На сегодня, наиболее отмечаемой датой осталось 100‑летие со дня его смерти в 1993 (вскоре после 150‑летия со дня рождения в 1990), что заметно оживило интерес зарубежных ученых к его персоне.

1990‑е: от немцев к американцам

Первыми выступили немецкие ученые. По следам большого фестиваля и конференции в Тюбингене в октябре 1993 они организовали Общество Чайковского (Tschaikowsky-Gesellschaft), посвященное изучению и пропаганде его творчества. Ведущей фигурой явился Томас Кольхазе (Thomas Kohlhase). Общество международное, открытое всем желающим (http://en.tchaikovsky-research.net/pages/Tchaikovsky_Society).

Помимо ежегодных концертов и конференций, проходящих в разных городах Германии, общество — в тесном сотрудничестве с российскими учеными (П. Е. Вайдман, Л. З. Корабельникова и В. В. Рубцова), с Клинским музеем и издательством «Музыка» — поставило своей целью издание нового полного собрания сочинений, его литературного наследия и справочного аппарата. С немецкой стороны базовым издательством являлся «Шот» (Schott Music International in Mainz). Но не все состоялось как задумано, поскольку, согласно культурной политике Германии, государство финансирует только проекты, связанные с национальной культурой.

Впрочем, очень многое и делается. Общество выпускает две серии периодических музыковедческих изданий. Одна — это весенние ежегодники (Frühjahr die Mitteilungen). Их редакторами были такие заметные исследователи, как Томас Кольхазе, Кадья Грёнке (Kadja Grönke), Люсинда Браун (Lucinde Braun), Рональд де Фет (Ronald de Vet). Ежегодник тесно сотрудничает с Клинским музеем. Развивается тема восприятия Чайковского в контексте различных культур. Другая серия — это выпуск монографий и сборников (в издательстве «Schott»). В 1990‑е вышло много англо-американских исследований.

В 1997 появилась книга Ричарда Тарускина «Defining Russia Musically» (Princeton), одна из четырех частей которой посвящена Чайковскому. Тарускин встраивает его в объемный исторически контекст, видя в нем последнего композитора-классициста. Эта убедительная точка зрения была принята музыковедческим сообществом.

Затем в 1998 и 1999 вышли два важных сборника: «Чайковский и его мир» («Tchaikovsky and His World», под редакцией Leslie Kearney) и «Чайковский и его современники» («Tchaikovsky and His Contemporaries: A Centennial Symposium», под редакцией Alexandar Mihailovic). Последний из указанных полностью доступен онлайн (https://www.questia.com/read/28893670/tchaikovsky-and-his-contemporaries-a‑centennial-symposium). Он создан по материалам большой конференции (1993) в университете Хофстра и посвящен памяти Нины Берберовой, чей вклад в раскрытие образа Чайковского в современной культуре оценен с большим уважением.

Оба сборника хорошо дополняют друг друга и публикуют исторические, источниковедческие, стилистические, эстетические статьи. Их отличительная черта в том, что они интегрируют российских ученых, живущих как в России, так и на Западе.

В обеих книгах выступает Александр Познанский, впервые тогда представивший западному читателю неизвестного Чайковского, цензурируемого в течение столетия — сначала его первым биографом, братом Модестом, а затем и в Советской России.

Общими именами оказались Лесли Керни, которая в своем сборнике, как автор, попыталась спроецировать черты андрогина в образе Жанны д’Арк в «Орлеанской деве» на образ самого Чайковского. Во втором сборнике она выступила с более конвенциональной темой: сравнивает отношение к поэтическому тексту Чайковского и Мусоргского.

Вообще тема «Чайковский и …» представлена довольно широко. Розамунд Бартлетт (Rosamund Bartlett) провела параллели Чайковский-Чехов в первом сборнике и Чайковский-Вагнер — во втором. А Джозеф Краус (Joseph C. Kraus) сравнил ритмические фигуры у Шумана и Чайковского.

Много внимания уделено операм в различных аспектах («Орлеанская дева», «Опричник», «Евгений Онегин», «Пиковая дама»). Меньше — симфонической музыке: только в первом сборнике Наталия Минибаева написала о симфонизме Первой сюиты, а Сюзан Дэмман (Susanne Dammann) — о проблеме истории в Четвертой симфонии. В первом сборнике находим перевод статьи А. И. Климовицкого «Чайковский и русский Серебряный век» и статью дирижера и музыковеда Леона Ботштейна (Leon Botstein), проецирующего эстетику Чайковского на современную ему русскую живопись. Рассматривались вопросы образа Чайковского в кино; Чайковский и американское музыкальное образование и многие другие аспекты присутствия Чайковского в культуре XX века. Опубликованы материалы заключительного «круглого стола» с выступлениями Полины Вайдман и Валентины Рубцовой.

Второй сборник открывается общим историческим взглядом на Чайковского Р. Тарускина и очень важной историографической статьей Мальколма Хамрика Брауна, на которой стоит остановиться подробнее.

Этот известный ученый, профессор университета Индианы, основал и много лет осуществлял издание исследований по русской музыке (парадоксальный эффект Холодной войны, благодаря которому подобные проекты финансировались государством; с окончанием Холодной войны они перестали финансироваться, но успело появиться целое поколение, а теперь уже и два — специалистов по русской музыке, и эта область хорошо развивается по своей собственной инерции).

В своей статье «Tchaikovsky and His Music in Anglo-American Criticism, 1890s —1950s» Браун скрупулезно прослеживает историю отзывов о Чайковском и его музыке, начиная с 1890‑х. Он показывает, как нередко и бесцеремонно смешивали его человеческий образ, созданный самим композитором в его письмах и дневниках, с его музыкой.

На самом деле образ весьма многогранный, но тем, кого особенно привлекают именно эмоционально-болезненные черты, их и выискивать не надо: композитор сам предоставляет их в изобилии.

Поэтому многие англо-американские писатели (перекликаясь с раннесоветским неприятием его сентиментальности) акцентируют и смакуют его нервозность, переводя ее в патологию, истеричность, ипохондрию, психастению, болезненную извращенность и т. д.

Идя глубже, Браун вставляет этот историографический аспект в конкретный социально-исторический контекст отношения общества к гомосексуализму. Браун объясняет, что в начале 1890‑х, в Англии, это отношение менялось в сторону криминализации. Он связывает с этим формирование некоей общей искаженности восприятия музыки Чайковского через призму его человеческого облика. Такое восприятие прочно установилось в первой половине ХХ века, тем более, что в американской науке наблюдается тенденция видеть все без исключения аспекты личности, поведения и творчества через призму сексуальной ориентации.

Оба сборника очень содержательные, и можно смело сказать, что они вывели науку о Чайковском на новый уровень.

«Безопасные» монографии

Сборники, как правило, отличаются взвешенностью и разработкой частных вопросов, их редко критикуют. По-другому выглядит ситуация с монографиями, которые предлагают личную концепцию автора и чаще подвергаются со стороны коллег критике.

Упомяну две достойные монографии из ранних: Джона Уоррака (John Warrack, «Tchaikovsky», Hamilton, 1973) и Владимира Волкова, дальнего потомка семьи Чайковских, интересного французского писателя, автора политических детективов (Vladimir Volkoff «Tchaikovsky. A Self-Portrait», Boston, 1975). Он создал портрет духовного мира Чайковского и наиболее полно осветил европейскую историографию минувшего века.

Война

В 1990‑е возникла острая ситуация на почве того, что стало неотделимо от образа Чайковского: его гомосексуализма, неожиданной смерти и возможной связи одного с другим. Здесь уже без историографии не обойтись. И правильнее будет начать с 1980 года, даже с 1979.

В эти годы, одна за другой, на Западе взорвались две «шаровые молнии», залетевшие из двух российских столиц. Одна — из Москвы в портфеле Соломона Волкова, другая — из Ленинграда — в сумке Александры Орловой. Запах серы ощущается до сих пор.

Оба привезли ошеломляющие «сенсации». Один — свежеиспеченные «Мемуары» Шостаковича, другая — седой петербургский апокриф о самоубийстве Чайковского. Оба случая, увы, часть культуры, их появление закономерно как обычный протест против официальных мифов. Невозможность обсуждения этих вещей в Советской России вытолкнула их на Запад в виде сенсаций, откуда они вернулись в Россию как еще большие сенсации.

Оба мифа моментально привились в обществе и даже поддержаны профессионалами. Но не всеми. Тарускин и Браун употребили много усилий, отстаивая критическое отношение к источникам как к научной базе. Но основную работу по критике этих сенсаций выполнили другие ученые. Лорел Фей слово за словом разоблачила «Мемуары» (итогом коллективной работы стал сборник «A Shostakovich Casebook», ed. by Malcolm Hamrick Brown. Bloomington, Indiana, 2004) и написала строго документальную биографию Шостаковича «Shostakovich: A Life» (Oxford, 2000). А. Познанский привел убедительный контекст для официальной версии смерти Чайковского от холеры во многих своих книгах. Среди них: «Чайковский: в поисках внутреннего “Я”» («Tchaikovsky: The Quest for the Inner Man», Schirmer Books, 1991), «Последние дни Чайковского» («Tchaikovsky’s Last Days», Oxford, 1996) и других. Русский читатель знает его исследования: сокращенную для широкого пользования версию из серии «ЖЗЛ» («Молодая гвардия», 2010) и двухтомник («Вита Нова», 2009). Мифы от этого не пострадали, но наука выиграла.

В 1981 Дэйвид Браун (David Brown, не путать с Malcolm Hamrick Brown) перевел на английский статью Орловой «Чайковский. Последняя глава» («Tchaikovsky. The Last Chapter», в журнале «Music and Letters»), став проводником этой версии и закрепив ее в последнем томе своего четырехтомника о Чайковском («Tchaikovsky: The Final Years, 1885—1893», New York, 1991), а также в старом издании авторитетной энциклопедии «Grove Dictionary of Music».

Несмотря на жесткую критику со стороны Тарускина в 1995, да и ранее, ни Орлова, ни Д. Браун не сочли нужным расстаться со своим убеждением. Напротив, в 2001 Орлова выпустила своего «Чайковского без ретуши», а Браун в 2007 издал в сокращенном виде, однотомником, свой прошлый труд.

Война продолжается

Война продолжается — как в книгах, так и в критике. Саймон Моррисон выступил со статьей «В постели с Чайковским» («In bed with Tchaikovsky», 29 апреля 2015, издание «The Times Literary supplement»). Статья приурочена к нынешней дате и отражает сегодняшнее положение дел в исследованиях о Чайковском. В особенности в отношении к все той же пресловутой проблеме особенностей личности Чайковского и понимания его музыки. Но ее главный пафос, пожалуй, в ответе на традиционалистскую и даже ханжескую статью в газете «Культура» (2014), которая была воспринята как провозвестница табу, запрета на обсуждение гомосексуализма Чайковского в России. Здесь высвечиваются два вопроса. Первый касается того, о чем говорилось в связи с историографической статьей М. Брауна: за рубежом считается немыслимым изучать Чайковского при каких-либо ограничениях в знании о его личности. Второй касается конкретно Познанского, прозрачно «задетого» в этой статье. Моррисон защищает его, объясняя, что ему западное чайковсковедение обязано знакомством с биографией композитора без купюр, многими важными переводами и публикациями, а также вкладом в современный справочный аппарат по Чайковскому.

«Смерть или бессмертие?»

С принятием одной или другой версии смерти композитора не так все просто, как хотелось бы. Обе имеют сильную аргументацию, но и страдают от неточностей. Это как раз делает их еще более живучими, поскольку адепты каждой их них хорошо видят бреши в другой и за счет этого укрепляют свои. Их подробно проанализировал Антони Холден (Anthony Holden, «Tchaikovsky: A Biography», NY, 1995), книга известна в русском переводе (Эксмо, 2003).

Поскольку приверженность версиям смерти делит писателей на «хороших и плохих» в понимании критиков, музыка отходит на второй план. Критикуя Д. Брауна, Тарускин естественным образом делает героем Познанского, сильная сторона которого в социально-историческом контексте биографии Чайковского. Однако Познанский — чистый биограф, он не музыковед, хотя и берется иной раз судить о музыкальных книгах. При этом у Брауна заодно с его интерпретацией биографических фактов «выбрасывается» музыкально-аналитическая часть, что несправедливо, поскольку ему не откажешь в музыкальности и некоторой тонкости. Поддерживая Тарускина, Моррисон ругает Брауна за то, что тот сопоставляет литературное наследие Чайковского с его партитурами и выводит единый образ человека-художника. Да, четырехтомник построен «музлитературно», но разве не все сопоставляют письма и другие литературные тексты композиторов с их музыкой?! Другое дело, что композиторы нередко позируют, создавая желаемый образ, в то время как их музыка может говорить о другом. Или наоборот, они не очень искренние в музыке. На то и музыковеды, чтобы различать эти нюансы.

Рубеж

Наиболее авторитетной и взвешенной представляется позиция Роланда Джона Уайли. Он автор, пожалуй, самой свежей монографии о Чайковском (Roland John Wiley «Tchaikovsky», Oxford, 2009), прекрасной книги о его балетах («Tchaikovsky’s Ballets», NY, 1985 и 1991) и, я бы сказала, мудрой статьи в «The New Grove Dictionary of Music» (2001). Он склонен считать смерть Чайковского естественной, учитывая его серьезные проблемы со здоровьем, злоупотребление спиртным, граничившее с алкоголизмом, и беспрерывное курение с 14‑летнего возраста. В любом случае, как пишет Уайли, степень неясности обстоятельств находится за пределами всякой надежды на их полное раскрытие, и смерть Чайковского навсегда останется тайной. А потому лучше заняться другой тайной — тайной его творчества.

Исследование собственно творчества Чайковского поразительно бедно, тем более в свете его колоссальной популярности в живой, концертной практике. Об этом писал Тарускин еще в 1980‑е, заметив тот парадокс, что Чайковского исполняют больше всех, а его присутствие в пантеоне изучаемых классиков, определивших ход музыкальной истории, в репертуаре, на который опираются общие исследования, смехотворно мало. Кстати, трудно поверить, но в «The New Grove Dictionary of Music», в последнем издании и в современной онлайн-версии, в статье Жана Лару с соавторами о симфонии в 1840—1900, Чайковский едва упоминается, а Шестая не названа вообще.

Уайли также говорит о том, что сохранившаяся и доступная для изучения часть писем (именно оригинальных, без правок Модеста Чайковского, который многое вырезал, стирал, и без последующих советских «чисток») настолько невелика, что нужно честно признать — мы очень мало знаем о личности Чайковского. А потому сравнивать имеющийся в наличие исследователя эпистолярий с его музыкой — бессмысленное занятие. В результате, как бы отвечая критикам Дэйвида Брауна за его прямые параллели между литературным и музыкальным наследием Чайковского, Уайли приходит к непростому, как он считает, решению. Свою монографию он строит по периодам, но внутри каждого периода разделяет биографию и музыкально-аналитический обзор. Непривычно для западного читателя, хотя в русской традиции это давно практикуется. Что касается интимных дел, он справедливо недоумевает, почему все так набросились в этом плане именно на Чайковского, при том, что он далеко не единственный?

Самой серьезной попыткой чисто музыковедческого исследования, кажется, остается книга Генри Заячковского (Henry Zajaczkowski «Tchaikovsky’s Musical Style», Umi Research Press), вышедшая почти 30 лет назад, в 1987. В ней автор анализирует творчество Чайковского с точки зрения средств выразительности его музыкального языка, с акцентом на структуре, гармонии, тональности, оркестровке. Хотя, как отмечал Д. Браун в своей рецензии на эту книгу, такой абстрагированный подход мало что дает вне семантического контекста.

Итог

Итак, западные ученые пришли к тому же, что и российские: лучше заниматься музыкой Чайковского. Этому немало способствует сотрудничество с российскими учеными, особенно в плане архивных источников и публикаций. Работы Полины Вайдман, Валерия Соколова, Ады Айнбиндер, а также практически всех, кто трудится над Чайковским в России, стали интегральной частью западной библиографии. Колоссальным достижением я считаю «Справочник Чайковского: путеводитель по его жизни и музыке» («The Tchaikovsky Handbook: A Guide to the Man and His Music») в двух томах (Indiana, 2002), созданный Александром Познанским и Бретом Лангстоном. В нем имеется новый тематический каталог произведений, каталог писем, генеалогия и полнейшая возможная библиография на европейских языках. Справочник с 2010 размещен в интернете. Доступен, интерактивен, удобен в пользовании и оперативно включает новейшую информацию. В качестве приношения к 175‑летнему юбилею помещен английский перевод многих писем, с безупречным научным аппаратом. Их главная страница: http://www.tchaikovsky-research.org/ или http://www.tchaikovsky-research.net/.

Каталог подробно представляет российскую библиографию. Российские чайковсковеды сами информируют этот справочник и заботятся о включении в него новых публикаций. В этом его замечательное свойство. Каждый, кто публикует статью или книгу о Чайковском, или даже рецензию на книгу или на спектакль, может посылать библиографические данные по указанному там адресу. Они обрабатываются и включаются. Так что его полнота зависит от нашей коллективной заинтересованности.

Если посмотреть на сегодняшнюю карту изучения Чайковского глобально, вырисовывается такая схема: в России естественным образом развиваются оба главных направления — источниковедение (включая биографию и издание) и концептуальность. Германия, признавшая и полюбившая Чайковского раньше других, осуществляет мощную поддержку в источниковедении, биографи- ческих исследованиях и издании. А англо-американская музыковедческая мысль вносит яркий вклад в концептуальное осмысление феномена Чайковского.

Итак, последние десятилетия явно плодотворны, и изучение Чайковского на подъеме, но пока в начале серьезного пути.