«Его музыка в СССР вообще практически не звучала ни в официозе, ни в “подполье”, его тогда просто не знали. В основном корпусе статей советской шеститомной “Музыкальной энциклопедии” нет даже такого имени, а ведь том с буквой “Ц” вышел в 1982 году (маленький абзац о Циммермане поместили, правда, в раздел “Дополнение”). Но и в среде тогдашних левых большого интереса к нему не наблюдалось. Я не помню, чтобы, к примеру, Эдисон Денисов показывал его музыку на своих еженедельных встречах-прослушиваниях. О нем говорил разве что Шнитке, который во многом вдохновлялся циммермановскими идеями о шарообразности времени, ставшими эстетической основой полистилистики», – говорил в интервью композитор Владимир Тарнопольский.

Относительная здешняя известность пришла к Циммерману лишь в позднесоветском Союзе: на большом фестивале современной немецкой музыки (проходившем в разных городах тогдашнего СССР) выступил, в частности, выдающийся израильский дирижер Гари Бертини. Он продирижировал в Москве, в 1989 в Зале Чайковского, оркестром Западногерманского радио и последним сочинением Циммермана – «Экклезиастическим действом» («И обратился я и увидел всякие угнетения, какие делаются под солнцем»). 25 лет спустя, в 2014, этот опыт, но уже с Госоркестром имени Светланова, повторил в КЗЧ Владимир Юровский, для которого Циммерман был и остается важной фигурой.

В литературной основе «Экклезиастического действа» – «Легенда о Великом инквизиторе» («Братья Карамазовы» Достоевского) и 4-я глава из Книги Экклезиаста. «Действо» писалось по заказу города Киля для культурной программы Мюнхенской олимпиады 1972 (Циммерман подчеркивал исключительные глянец и коммерцию Игр, которые, по его мнению, отвлекали людей от настоящих проблем, остающихся без разрешения) и было закончено в 1970, вскоре Циммерман покончил с собой (в 52 года). Премьера состоялась уже без него, 2 сентября 1972, незадолго до крупного теракта на Олимпиаде, когда от рук палестинских террористов из организации «Черный сентябрь» погибли 11 членов израильской олимпийской сборной.

Не менее значима для знакомства с искусством Бернда Алоиса Циммермана, и для поддержания тонуса этого знакомства, его опера «Солдаты» – по одноименной пьесе (1775) Якоба Михаэля Рейнхольда Ленца (1751-1792). Возможно, самое известное сочинение Циммермана. Писалось с 1957 по 1965. Посвящено памяти австрийского дирижера Ханса Росбауда, который впервые исполнил в 1952 в Кельне циммермановскую Симфонию в одной части. Премьерой «Солдат» в постановке Ханса Нойгебауэра дирижировал в 1965 в Кельне Михаэль Гилен. Синтез времен (прошлое, настоящее, будущее – здесь и сейчас; человеческое скотство – вне времени; военщина отвратительна всегда; насилие неостановимо – об опасности его необходимо предупреждать в полный голос, что Циммерман и пытался делать своей музыкой, но его мало кто хотел слушать), искусств (академическая музыка, джаз, балет, видеоарт), технических средств (классический и джазовые оркестры, магнитофонные записи), пространств (несколько площадок одновременно). В 1989 в Москве в Большом театре (все тот же большой фестиваль западногерманской музыки) показали штутгартскую постановку «Солдат» (режиссер – Гарри Купфер). В начале нулевых видео этой постановки демонстрировалось в Музее кино и почти совпало по времени с большой ретроспективой Райнера Вернера Фассбиндера.

Также в числе лучших сочинений Бернда Алоиса Циммермана, безусловно, стоит назвать “Photoptosis” (1968; оркестровая прелюдия с цитатами из «Поэмы экстаза» Скрябина, «Парсифаля» Вагнера, «Щелкунчика» Чайковского), «Реквием по юному поэту» (1969; «один охват текстов в реквиеме чего стоит – здесь ведь, кроме замечательных поэтических текстов, звучат репортажи, подлинные исторические записи», «Маяковский и Есенин, Маркс и Черчилль, Камю и Джойс…», отмечал В. Тарнопольский), «Тишину и обратный путь» (“Stille und Umkehr”, оркестровые скетчи, 1970) и – Концерт для трубы и оркестра “Nobody knows the trouble I see” (1954), где причудливо соединились додекафония и спиричуэл.

Широко известен спиричуэл, перепетый, в частности, Луи Армстронгом: “Nobody Knows the Trouble I’ve Seen”. Циммерман чуть видоизменил название и сделал это наверняка неслучайно. “I’ve seen” – пережитый экспириенс, результат которого налицо. У Циммермана – “I see”, то есть беда, регулярно повторяемая, вечная.

«Все, что было связано с какой-либо исторической памятью: лексемы, звуковысотные системы, формы, жанры – все это было для дармштадтцев 50-х полностью табуировано. Говоря словами Ницше, “человеческое, слишком человеческое”. А для Циммермана была важна семантика, которая основывалась на памяти языка и его эволюционном развитии.

В этом, как мне кажется, и заключалась его главная трагедия, приведшая в итоге к самоубийству. Одной ногой он опирался на классику авангарда, другой пытался опереться на реалии сегодняшнего дня.

Но эти два континента неуклонно разъезжались в разные стороны. Циммерман балансировал между этими двумя материками, пока его просто не разорвало. Эту позицию невозможно было удержать. Вот уж о ком точно можно сказать, что через его сердце прошла трещина мира!» (В. Тарнопольский в уже упомянутом интервью)