— Скажите, а вам в последние полгода становилось страшно, возникало ощущение, что сейчас все рухнет и филармония не вынесет этих тягот?

— «Страшно» — не совсем точное слово. Скорее тревожно. И тем не менее не верилось в самый худший сценарий. Может быть, просто преобладала уверенность, что в той или иной форме мы обязаны сохранить концертно-музыкальную жизнь.

— Форма, которую эта жизнь принимает, отличается от наших представлений о будущем, скажем, еще в начале лета. Рассадка публики в зале стала шахматной…

— Рассадка у нас не вполне шахматная. Есть июльские рекомендации Роспотребнадзора и требования комитета по культуре города Москвы, в них прописана рассадка по социальным и семейным группам, когда родные и близкие могут сидеть вместе.

— Но в августе вы еще просили садиться по одному.

— Рекомендации вышли, когда августовские концерты были уже проданы, мы не могли ничего изменить. Возможно, это и к лучшему; на тот момент рассадка в шахматном порядке была правильной, наиболее безопасной. Даже если люди приходят вдвоем, некоторое время посидеть на расстоянии можно, музыка требует сосредоточенности, уединения. Сейчас мы действуем по другой схеме: вместе могут сидеть и два, и три, и четыре человека — если билеты куплены вместе, нет оснований рассаживать людей. Но маски сохраняются в обязательном порядке. И, конечно, мы полагаемся на здравый смысл слушателей, все время стараемся вежливо и корректно напоминать о соблюдении социальной дистанции.

— Совету следуют или некоторая безалаберность все же присутствует?

— Некоторая безалаберность всегда присутствует, но, на мой взгляд, у нас ее крайне мало по сравнению с тем, что происходит в других местах, на улицах или в метро.

— Абонементы нового сезона продавались еще по старым правилам, мест в зале теперь стало меньше. Как быть — обзванивать всех, кто приобрел абонементы? Проводить среди них лотерею?

— Вы недалеки от истины. К сожалению, рассадка и заполняемость зала — не одно и то же. Рассадка стала лояльнее, но заполняемость в соответствии с указом мэра Москвы осталась прежней — не более 50 процентов. А абонементы порой проданы на 60, 70, а то и 80 процентов. И мы действительно обзваниваем абонементодержателей, разговариваем с ними, порой очень долго, выясняем планы. Первый стандартный вопрос: вы придете к нам?

— Вы сами тоже разговариваете?

— Я — очень мало, мы разделили обязанности. Но благодаря нашим сотрудникам, которые разговаривают со слушателями часами, мы получили возможность еще ближе познакомиться со своей аудиторией. Это очень интересные беседы, оптимистичные — люди, как правило, хотят прийти. Некоторые уточняют, что сдавать абонементы не собираются, хотя пока еще побудут за городом, другие — что придут во что бы то ни стало и что они на связи со своими соседями по ряду. Вот вам доказательство существования филармонического сообщества, оно — не пустые слова.

Кризис продемонстрировал сплоченность этих людей, их убежденность в своих предпочтениях и симпатиях. Когда мы спрашиваем: «Можете пересесть на одно место?» — порой отвечают: «Нет, я уже много лет сижу на этом, извините, не хочу».

— А если рядом сидит неродственный ему сосед?

— Значит, просим передвинуться соседа. Я не считаю, что надо прибегать к репрессивным мерам и отказывать людям в музыке, если перед нами не семейная группа, а группа друзей, когда, например, одна слушательница говорит: «Мы ходим втроем и так целыми днями общаемся». Но даже на самых востребованных вечерах, таких как концерт Российского национального оркестра, где солировал Михаил Васильевич (Плетнев.— “Ъ”), все равно все расселись.

— А как разместиться, если продано 80% мест?

— Тех, кто сомневался, уговорили сдать билеты — если человек тревожится, зачем в таком настроении куда-то идти? С кем-то нам не удалось связаться; не все оставляют телефоны, поэтому часть публики мы не контролируем, и они не все приходят. У авиакомпаниий есть понятие overbooking, там считают, что какой-то процент людей не придет на посадку, а мы на это не рассчитываем и не продаем билетов больше, чем мест. Пока все получается гладко, но это требует сумасшедшей работы.

— И нет накладок с теми, кто приходит без подтверждения?

— Каждый вечер в фойе работают наши сотрудники, они решают все проблемы.

— Как повлияло закрытие границ на афишу?

— В сентябре у нас уже прошли концерты Люки Дебарга (французский пианист.— “Ъ”) и Готье Капюсона (виолончелист из Франции.— “Ъ”).

— Но у нас же нет авиасообщения почти со всей Европой?

— Летят через другие страны. Главное — Министерство культуры РФ ходатайствует перед оперативным штабом по предупреждению коронавирусной инфекции, который возглавляет Татьяна Голикова, тот дает пропуск для пересечения границы, поручение МИДу для выдачи визы и Росавиации… Решение идет по всем каналам, от которых зависит въезд иностранцев, каждый раз это специальное разрешение. На сентябрь мы оформили пять или шесть пропусков, проблем пока не было. Но есть другой фактор, когда исполнитель не может вернуться домой, минуя карантин, тогда его агентство приносит извинения; так у нас дважды перенесся концерт Джессики Пратт (австралийская оперная певица.— “Ъ”).

— Финансовые затраты на безопасность в новом сезоне огромны, начиная с масок и санитайзеров, они же не планировались в бюджете?

— Да, затраты существенные, особенно на первом этапе. Сейчас Министерство культуры обещает помочь с компенсацией этих расходов.

— А на будущий год их уже в финансовый план уже заложили?

— Вы меня пугаете.

— Почему?

— Вы предполагаете, что мы и после Нового года будем жить в условиях ограничений?

— А вы?

— Мы не предполагаем, мы надеемся, что благодаря вакцине и прививкам от гриппа, появлению иммунитета, русской зиме и цикличности вируса — благодаря всему этому ситуация улучшится.

Основные финансовые проблемы связаны с ограничением по заполняемости зала. Доходы упали не вдвое, а значительно больше. Как правило, в абонементах распродаются более дешевые места, а дорогие остаются для продажи в сезоне. Мы теряем не половину, а как минимум две трети. Но затраты на дорогу, гостиницу, гонорары остались в основном прежними. Где-то они даже растут: международные перелеты подорожали из-за роста евро, маршруты усложнились, приходится резервировать два-три билета, чтобы использовать в итоге один, выбирать дорогие тарифы, чтобы в случае отмены можно было сдать билеты… Все это гораздо затратнее мер по обеспечению безопасности.

— В начале лета вы солидаризировались с мнением Владимира Спивакова, что осенью упадут гонорары исполнителей — а получается, расходы растут.

— Если бы мы работали как большинство концертных залов, не по абонементной системе, было бы проще: например, можно договориться и разделить концерт на две более короткие программы и заплатить за них один гонорар; или сразу исходить из 50-процентной заполняемости зала. Но наши договоры подписывались в феврале, и приходится передоговариваться на основе подписанных контрактов. Как правило, мы встречаем понимание.

— Стало ли дешевле арендовать площадки — Большой зал Консерватории, например?

— Мы не так много арендуем. Скидок нет, но и подорожания, к счастью, тоже.

— Остались ли спонсоры?

— Да, и сейчас мы работаем с ними гораздо интенсивнее в преддверии столетия филармонии. Надеюсь, в следующем сезоне появятся новые спонсоры.

— В начале пандемии требования госзадания снизили практически для всех учреждений культуры. Ждете ли вы новых послаблений?

— Система финансирования — это вертикаль, идущая от Министерства финансов, и Министерство культуры не вполне свободно в тех решениях, которые связаны с госзаданием. Логика такова, что деньги (государством.— “Ъ”) даются не просто так, а на что-то. После решения правительства РФ о возможности корректировки госзадания Министерство культуры работает над уточнением показателей. Самое важное, что ни одному учреждению культуры, по крайней мере федерального подчинения, не было сокращено (государственное) финансирование. В период, когда большинство сотрудников не выходили на работу, субсидии продолжали поступать.

В начале пандемии Союз концертных организаций России (СКОР, профессиональное сообщество, объединяющее 90 концертных организаций из 60 регионов России.— “Ъ”) призвал региональные власти вне зависимости от выполнения госзаданий сохранить финансирование филармоний и музыкальных коллективов, ведь они складываются с огромным трудом и, если сейчас коллективы разрушить, их будет очень трудно потом создать заново. Все остальное, кроме человеческого ресурса, можно восстановить. Но квалифицированных музыкантов, которые устраивают оркестры с точки зрения большого, серьезного репертуара, найти трудно.

Можно сказать, что нас услышали. В мире далеко не везде так, где-то уже сокращают оркестры. Нынешняя ситуация показала, что при больших катаклизмах система государственной поддержки культуры оказалась гарантом ее сохранения, во всяком случае государственного сектора.

— В мире у оркестрантов другие зарплаты.

— Ситуация в России кардинально улучшилась после введения грантовой системы, хотя она не может охватить всех. Еще пару лет назад в 20 регионах страны зарплаты в симфонических оркестрах не дотягивали до 15 тыс. руб., причем речь идет о достаточно больших городах. Ситуация меняется, но медленно.

— Успех онлайн-концертов в эпоху карантина впечатляет.

— Да, у «Домашних сезонов» (20 марта Московская филармония начала прямые трансляции концертов без публики из Концертного зала им. Чайковского.— “Ъ”) в общей сложности уже 13 млн зрителей. А главное — увеличилось количество постоянных подписчиков сайта филармонии: до пандемии было 26 тыс. зарегистрированных пользователей, теперь 72 тыс.

— Почему бы не монетизировать архивную видеотеку, ввести плату за онлайн-трансляции?

— Сейчас не время. К тому же одна из миссий Московской филармонии — создание контента для виртуальных залов России, в этом нам помогает государство. О прибыли нет речи, но мы, безусловно, продолжим трансляции.

— На Западе такие трансляции часто платные.

— Опыт и Роттердамского оркестра, и Берлинского филармонического по созданию платных виртуальных залов мне известен, но такие решения рассчитаны на элитарную аудиторию. Эта элитарность подразумевает определенный уровень благосостояния. В России же нет знака равенства между благосостоянием и интересом к классической музыке…

Некоторые наши коллективы боялись, что трансляции уменьшат продажи билетов. Мы их уговаривали, и после трансляций концертная аудитория возрастала — ну не может же человек всю жизнь слушать музыку в интернете и не захотеть однажды послушать ее в зале, вживую!.. Сколько всего замечательного предлагал во время пандемии интернет — и что, никто не ходит теперь в театр и оперу? Люди хотят вернуться к живой музыке.

— Как опыт нынешнего года повлияет на будущую концертную жизнь?

— Чтобы сделать выводы, подождем еще пару месяцев. Но уже понятно, что перерыв в исполнительском искусстве бесследно не проходит. Нужно не просто восстановить форму, но активно вернуться к концертной жизни и самое главное — вернуть к активной жизни публику, вернуть ее эмоции, создающие «духовную акустику» в зале. Это другая атмосфера — она подпитывает артиста, создает высокое напряжение между ним и слушателями, и, едва выйдя на сцену, исполнитель сразу получает огромный импульс. Поэтому концертную жизнь нужно продолжать сейчас в любом формате, даже при 50-процентной заполняемости зала.

— Не пора ли вводить страховки от отмены — и для слушателей, и для филармонии?

— Разговоры ведутся, но кто из страховых компаний возьмет на себя такой груз ответственности? Нас может защитить только государство.

— Насколько повлиял западный опыт на вашу пандемийную стратегию?

— Он подсказал некоторые важные решения. Мы использовали немецкие идеи по рассадке, по социальной дистанции на сцене — в Германии проводились специальные исследования о том, что опасно, что нет, и Роспотребнадзор принял во внимание эти наработки. Мы готовы были проводить концерты даже с 30-процентной заполняемостью зала, чтобы опробовать какие-то механизмы, и ни о каких финансовых результатах речи не было.

Из неожиданно хорошего — у нас появилась возможность представить новый для слушателей пласт музыки. Пока большие коллективы были в простое, мы предложили музыкантам полную свободу действий. В результате многие из них сыграли то, что давно хотели, или выступили в новом для себя качестве. Все предыдущие годы мы жили под давлением принципа эффективности, в очаровании от растущего числа слушателей… А в августе, когда экономические факторы перестали быть решающими, мы получили творческий карт-бланш, он породил много новых идей. У всех сообществ, не только музыкального, но и театрального, появился лишний повод задуматься — а нужно ли идти на поводу у цифр? Может, пора отказаться от мифа о «наполняемости»?

— Когда вы говорите об импульсе из зала, чувствуется ваш сценический опыт — все-таки четверть века в Большом симфоническом оркестре в качестве скрипача и концертмейстера, а затем и директора оркестра. Не жалеете о прошлом, не хочется вновь взять в руки инструмент?

— Я много раз думал об этом. Есть теория, что человек проживает несколько жизней; так вот: то была другая жизнь, она закончилась. Конечно, исполнительское прошлое не проходит без следа, а общение с Владимиром Ивановичем Федосеевым, не допускающим ни одного звука, не наполненного смыслом, дало мне особое понимание вещей. Но когда я принял решение стать директором оркестра, я положил инструмент в футляр и никогда больше его в руки не брал. Не люблю самодеятельности.

— И напоследок вопрос, которым стоит, видимо, заканчивать любую встречу с руководителем столичной филармонии. Вот уже много лет, как в Москве не выступает гениальный пианист Григорий Соколов, настолько его расстроила организация последнего концерта в Большом зале Консерватории. Единственным городом, где раз в году его можно услышать в России, остается родной Петербург. Сменит ли он гнев на милость?

— Я много раз пытался уговорить его «простить» город, в котором его последнее выступление, организованное, видимо, какими-то дилетантами от музыкального маркетинга, прошло в столь некомфортных для него условиях. Переговоры пока, к сожалению, не дали результата. Стоит надеяться на лучшее. Но, кажется, в детстве, в школе — когда Григорий по стечению обстоятельств был пионервожатым в моем классе — мы быстрее находили общий язык.