15 августа министр культуры России Владимир Мединский выступил за возвращение праха Сергея Рахманинова на родину. Формально инициатива была связана с поддержкой властей Новгородской области, которые затеяли восстановление фамильной усадьбы Рахманиновых под Новгородом. Вроде бы именно они выступили с идеей упокоить останки композитора неподалеку от места его рождения. Фактически заявление министра, по крайней мере в изложении российских средств информации, выглядело набором претензий и обвинений в адрес и Соединенных Штатов, и американских потомков Сергея Рахманинова. В нем не было ни намека на просьбу о перезахоронении композитора. По словам Мединского, американцы “самонадеянно приватизируют имя Рахманинова”, представляют его “великим американским композитором русского происхождения”. Могила Рахманинова на кладбище под Нью-Йорком, как утверждает министр культуры России, находится в неудовлетворительном состоянии.

Неудивительно, что потомки Сергея Рахманинова, а в Соединенных Штатах и в Латинской Америке живут две правнучки, правнук и несколько праправнуков композитора, восприняли эти комментарии министра как личный афронт. Вот что говорит об истории погребения Рахманинова под Нью-Йорком праправнучка Рахманинова Сюзан София Волконская-Ванамэкер:

– Почти сразу после приезда в Соединенные Штаты Рахманинов подписал в Нью-Йорке контракт с фирмой грамзаписи и согласился на очень плотный изнурительный график гастролей в качестве пианиста, которые были необходимы для того, чтобы заработать средства на содержание семьи, он купил дом. И лишь значительно позже, незадолго до смерти он переехал в Голливуд для того, чтобы удовлетворить свой интерес к кинематографу. Именно в соответствии с его пожеланиями он был похоронен на кладбище в Нью-Йорке на участке, который он купил и где он покоится вместе со своей женой Натальей и дочерью Ириной.

– То есть в действительности это был выбор самого Сергея Рахманинова?

– Да. Он захоронен в городе Валхала, под Нью-Йорком, на кладбище, которое называется Кенсико. Это замечательно красивое место, где захоронено немало знаменитостей, но могила Рахманинова привлекает самое большое количество визитеров. Естественно, за ней хорошо ухаживают. Утверждения Мединского о том, что могила находится в плохом состоянии или ее никто не посещает, включая членов семьи, являются однозначной ложью.

– Как вы и ваша семья относитесь к кампании по возвращению останков вашего прапрадеда в Россию?

– Рахманинов бежал от преследований после революции 1917 года. Россия, которую он знал и любил, более не существовала. В отместку российские власти держали его музыку под запретом в течение десятилетий. Гений, которого они поначалу восхваляли как национального героя, был внесен в черный список после того, как он опубликовал в “Нью-Йорк таймс” письмо с осуждением режима. Попытка вернуть останки Рахманинова в Россию, через почти сто лет после его отъезда оттуда, не только лишит его покоя, которого он так искал, но и будет неуважением к его памяти. Да, Сергей Рахманинов до конца жизни оставался русским человеком, который жил в Америке. Когда началась Вторая мировая война, он отправлял деньги для оказания помощи русским людям. Он выступал против коммунистической власти, но он никогда не был против России. Но если даже политический климат в России сейчас изменился, мы, его семья, считаем, что у нас нет права идти против желаний, выраженных в завещании.

– Ну а пытались ли представители России связаться с вами, изложить свои резоны, свою точку зрения, переубедить вас?

– Это интересный вопрос. Насколько мне известно, они никогда не пытались запросить разрешения у семьи. Вместо этого они несколько раз в течение многих лет пытались реквизировать тело без нашего согласия.

– Разве это возможно, даже в теории?

– Еще один замечательный вопрос. Законно они этого сделать не могут. Именно поэтому мы не хотели прежде предавать гласности эту историю. Для нас это сугубо семейное личное дело. Рахманинов покоится рядом со своей женой, со своей дочерью, это главное для нас. Мы были спокойны. Но я могу поделиться с вами информацией о том, что российские представители, например, обращались в разные организации, в том числе к управляющему кладбищем, с предложением о переносе тела. На что им был дан ответ, что Рахманинов не может быть перезахоронен без письменного согласия семьи.

– А кто были эти люди?

– К руководству кладбища Кенсико обращались российские дипломаты. Они, насколько мне известно, собирались посетить и Библиотеку Конгресса, где находится архив Рахманинова, но так и не появились там.

– Сюзан, какие эмоции вы лично испытываете в связи с этими заявлениями министра культуры России?

– Предпринимая попытки отказать Рахманинову в его последней просьбе быть похороненным вместе с женой и дочерью, российское правительство еще раз доказывает, что у него нет никакого уважения к Сергею Рахманинову-человеку. Правительство интересует только имя композитора и то, как оно может использовать его к своей выгоде.

– А что бы вы ответили на его упреки в адрес США, дескать, американцы “приватизируют” Рахманинова, превращают его в американского композитора российского происхождения?

– Я полностью с этим не согласна. На мой взгляд, это классический пример нескончаемых попыток российского правительства политизировать ситуацию.  Оно пытается заработать политические очки в глазах российского общественного мнения. Сергей Рахманинов стал американским гражданином, потому что ему хотелось этого. Я, кстати, слышала, что он получил свидетельство о натурализации от президента США в Белом доме. Мало того, не будем забывать, что популярность Рахманинова взмыла именно во время его жизни в Америке и Европе. Вне России он написал несколько своих лучших произведений. Я подозреваю, что отчасти это стало возможным, потому что Америка оказала ему столь теплый прием, – говорит Сюзан София Волконская-Ванамэкер.

– Соломон Волков, как вы считаете, почему министра Мединского заинтересовал прах Рахманинова?

– Вообще это история традиционная. Вспомним историю с сердцем Шопена, другие знаменитые случаи перезахоронения. В этом есть какой-то символический смысл, который используется и государством, и общественными какими-то силами, которые стоят за такого рода актами, – говорит Соломон Волков. – Но в наше время, мне представляется, символическое значение такого рода вещей усилилось, усилилось внимание к артефактам разного рода, и прах в этой системе тоже становится еще одним артефактом. Вокруг такого артефакта неизбежно возникают конфликты интересов.

– Владимир Паперный, но все-таки в российском случае возвращение останков бежавших гениев обретает несколько другой смысл. Праправнучка Рахманинова видит в этой попытке политический контекст:  российские власти пытаются делать ровно то, в чем они обвиняют США: приватизировать имя выдающегося композитора?

​– Вообще идея символического возвращения и физических лиц, и символических знаков, как могилы и так далее, – это такая сложная и достаточно болезненная тема, – говорит Владимир Паперный. – Россия вообще непредсказуемая страна. Если мы вспомним, что происходило с репатриацией в 1930-е годы, или вспомним судьбу вернувшихся людей, таких как Прокофьев, Капица, Горький. Горький фактически оказался под домашним арестом, Капица и Прокофьев не могли больше ездить, заниматься тем, чем они занимались на Западе. Цветаева, Эфрон, многие были просто уничтожены. Поэтому это, конечно, не одно и то же – уничтожение людей и перенос праха, но учитывая непредсказуемость российской истории, я бы сказал, что если речь идет о сохранности могилы, то, конечно, она в большей сохранности будет находиться в Америке. Но кроме того мне кажется, что он в Америке создал как минимум не меньше, чем в России, музыкальных произведений. Рахманинов, насколько я понимаю, один из самых исполняемых композиторов в Америке, как мне кажется, даже в большей степени, чем в России. Последнее, что я хочу сказать, что, вообще говоря, его отношения с Россией складывались не самым лучшим образом. Его Первая симфония провалилась, по мнению многих, из-за того, что дирижер Александр Глазунов был пьян. Можете себе представить провал симфонии в Америке из-за того, что дирижер был пьян? Из-за этого Рахманинов находился много лет в депрессии. Можно вспомнить, как Лев Толстой, которого попросили одобрить и развеселить печального Рахманинова, выслушав его произведения в исполнении Шаляпина, страшно обругал его. Я не вижу никаких оснований для такого переноса, кроме действительно понятного символического жеста, который сейчас вполне вписывается в новую программу национализма.

– Соломон, все-таки сам министр Мединский, мы не будем обсуждать его компетентность, но он переводит всю эту историю в политическую плоскость, потому что он начинает обвинять американцев в том, что, дескать, они пытаются по большому счету присвоить Рахманинова и назначить его в американские композиторы российского происхождения. Вы, как музыковед, как историк культуры, как бы вы определили принадлежность Рахманинова, если вообще эта постановка вопроса о принадлежности великого человека имеет место?

​– Вообще вопрос о принадлежности человека к той или иной культуре – особенно этот вопрос становится интересным, когда такой человек подолгу живет вне своей родины, случаев тому очень много. Мы можем вспомнить великого композитора Генделя, который много лет прожил в Англии, и в Англии его не без основания считают национальным английским композитором. То же самое и с Рахманиновым. Я только могу сказать одно, что рассуждения министра о том, что американцы, как он выразился, стремятся приватизировать Рахманинов, суждения его или и с подсказки его референтов, в данном случае неосновательны. Потому что в Америке такой тенденции совершенно не наблюдается. Если говорить о популярности Рахманинова, если сопоставлять популярность Рахманинова и авторитет – вот это особенно важно, авторитет Рахманинова композитора в России и в Америке, то, конечно, этот авторитет в России в данный момент несоизмеримо выше, чем в Америке. Хотя Рахманинов остается в Америке любимцем аудитории, любимцем публики. Кстати, тут есть любопытное обстоятельство, от чего зависит такого рода популярность, от каких забавных, странных, непредсказуемых вещей. В Америке в 1996 году был выпущен фильм под названием “Сияние”. Австралийский фильм режиссера Скотта Хикса, в котором замечательный актер Джеффри Раш исполнял роль безумного пианиста Дэвида Хэлфготта, действительно реально существующая фигура, человека, который сошел с рельсов, как в таких случаях говорят, по разным психологическим обстоятельствам, и затем вновь обрел себя в музыке. Его коньком стало исполнение Третьего фортепианного концерта Рахманинова. Фильм завоевал огромную популярность, Раш получил “Оскара” за эту роль. Дело дошло до того, что разыскали, вытащили на свет божий этого Хэлфготта, организовали ему всемирные гастроли, он даже выступал здесь, в Нью-Йорке, откуда я говорю. Другое дело, что он достаточно быстро исчез, потому что такого рода вещи очень редко увенчиваются финальным успехом. Но был дикий невероятный всплеск популярности и этой музыки, Третьего фортепианного концерта Рахманинова, который, кстати, здесь в Америке – это тоже забавно, всегда называют сокращенно Третий Раха, Рахманинов слишком длинное имя для американцев. В России после определенного времени тоже, правильно совершенно Владимир отметил, отношение к музыке Рахманинова было очень разным в разное время. В начале века в России встретить неодобрительные и даже презрительные отзывы о музыке Рахманинова в прессе – раз и два. Любимый мною критик Вячеслав Каратыгин начала века просто обвинял его и в пошлости, и в банальности, и во всех прочих грехах.

– Считается, что Рахманинов сильно страдал в отрыве от родины, настолько, что не мог сочинять, считается, что Россия, выспренне говоря, была его музой. Но а за свой американский период он много сочинил? Допустим, его праправнучка объясняет его, насколько я понимаю, относительную, извините за слово, непроизводительность тем, что он зарабатывал деньги, он был вынужден много концертировать. Своего рода, жертва американского образа жизни: он вынужден был поддерживать семью, покупать дома.

​– Это вы хорошо сказали: должен был поддерживать семью, покупать дома и поместья, “Кадиллаки” каждый год, – говорит Соломон Волков. – Вы затронули очень интересный и очень сложный вопрос. Есть такая традиция, она очень живучая и популярная, по понятным сентиментальным причинам, – говорить о том, что вдали от родины композитор, или живописец, или литератор, ему должно не писаться, его должна съедать ностальгия. Так, например, до сих пор говорят о Довлатове, что погиб человек из-за тоски по родине.  Как вы знаете, наша точка зрения людей, знавших в Нью-Йорке Довлатова, прямо противоположная. Он уехал в Америку, прожил здесь гораздо дольше, чем он бы просуществовал в своем родном Ленинграде. Вопросы, почему человеку пишется или не пишется, они невероятно сложны, очень индивидуальны, в каждом случае какая-то особая история. В случае с Рахманиновым есть два противоположно направленных вектора. Один из них заключается в том, что да, он переехал в Америку в 1918 году, стал сочинять не так много музыки. Но это не очень нетрудно объяснить вовсе не ностальгией, с одной стороны, которая вроде иссушала его творчество, и не обязанностью зарабатывать деньги. Рахманинов был одним из сравнительно немногих русских культурных эмигрантов, который был очень успешен и очень богат на Западе. Если вспоминать, было две суперзвезды, которые зарабатывали огромнейшие деньги, – это были Шаляпин и Рахманинов. Да, писалось ему меньше, и это можно объяснить самыми разными причинами, в том числе и торжеством модернизма в 1930-40-е годы на Западе. Но среди созданного Рахманиновым в Америке есть несколько вершин, абсолютных вершин его творчества – Третья симфония, которую он написал в 1936 году, Рапсодия на тему Паганини, которую он написал в 1934 году, и – это мой самый любимый Рахманинов – Симфонические танцы, на мой личный вкус самая высокая вершина, это тоже сочинение 1940 года. Так что, видите, с одной стороны он сочинял меньше, с другой стороны, сочинил несколько безусловных шедевров в Америке. А причины того, почему он сочинял меньше, опять-таки можно объяснить и психологическими факторами, и такими объективными, если угодно, эстетическими факторами.

​В 1931 году в газете The New York Times было опубликовано письмо за подписью Сергея Рахманинова, Ильи Толстого и Ивана Остромысленского, в котором они высказали негодование по поводу интервью Рабиндраната Тагора, опубликованного газетой после поездки поэта в Советскую Россию. В интервью Тагор, побывавший в Москве, в общем, положительно отзывается о советском эксперименте, и в особенности об организации начального образования. С точки зрения авторов письма, всемирно известный поэт покрывает преступный режим, уничтоживший миллионы россиян. “К нашему великому удивлению, он восхвалял деятельность большевиков, и судя по всему, испытал восторг по поводу достижений в области общественного образования… Удивительно то, что он не произнес ни слова об ужасах, творимых советским правительством и, особенно, ОГПУ. Ни в какие времена, ни в какой стране не существовало правительства, совершившего такие жестокости, ответственного за массовые убийства и преступления, как правительство большевиков… Он оказал мощную и непростительную поддержку группе профессиональных убийц. Скрывая от мира правду о России, он, возможно, неосознанно нанес великий урон российскому народу”.

– Владимир Паперный, это письмо – документальное отражение чувств, которые испытывал Рахманинов к советскому режиму. Незадолго до смерти, получая американское гражданство, композитор назвал Америку единственной страной, где человек уважаем за то, что он собой представляет. Не стоит в этой ситуации обратить внимание и на чувства самого Рахманинова?

– Во-первых, тут есть небольшая поправка. Во время войны он дал серию концертов, и все деньги, полученные от этих концертов, были отправлены в Фонд обороны СССР, он написал письмо: “От одного из русских посильная помощь русскому народу в его борьбе с врагом”. На эти деньги, по некоторым сведениям, был построен какой-то военный самолет. В общем и целом, человек уехал из России сознательно, говорил крайне негативно о советской власти. Во время войны его позиция немного изменилась, когда он стал посылать деньги и верить в победу России. И тем не менее, я думаю, что вы правы в том смысле, что и те, и другие факторы нужно учитывать, и перевес тут, конечно, в сторону, условно говоря, антироссийскую.

– Интересно, в том, что касается отношения Рахманинова к Америке, я нашел показательную фразу. Кстати, праправнучка сказала, не знаю, насколько этот факт достоверный, но она сказала, что он получил незадолго до смерти американское гражданство чуть ли не из рук президента страны. Так вот, ему приписывается фраза про Америку: “Это единственное место на земле, где человек уважаем за то, что он собой представляет, и за то, что он совершил. Неважно, кто ты и откуда происходишь”.

– Я еще хотел добавить одну вещь, Соломон, вам удалось посмотреть спектакль в Нью-Йорке, который написал Дэйв Малой, о жизни Рахманинова? – говорит Владимир Паперный.

– Да, это очень озорной, живой спектакль, который к музыке Рахманинова имеет косвенное отношение. Заостряет как раз внимание на этом эпизоде с психоанализом после провала Первой симфонии. Но это само по себе показательный факт, который говорит о том, что интерес к Рахманинову и как к композитору, и как к личности в Америке все время живет.

– Соломон, вы хорошо знали несколько, назовем прямо, выдающихся деятелей искусства, бежавших от советской власти, каким у них было отношение к России? Ведь они, в принципе, видели уже Россию и вегетарианских времен. Были у них мысли о возвращении?

​– В данный момент я прихожу к выводу, что у всякого великого человека по любому важному поводу мы можем найти взаимоисключающие высказывания, такова история. Если мы взглянем на самых знаменитых эмигрантов – на Шаляпина, на Бунина, на Рахманинова, то мы можем без труда найти у них взаимоисключающие высказывания о том, тянет ли их в Россию, любят ли они Россию, не любят ли они Россию, хотели бы они вернуться, не хотели бы они вернуться. В разные периоды своей жизни они высказывались на эту тему по-разному. То же самое я могу сказать о тех людях, с которыми я здесь был знаком: о Баланчине, о Бродском, о Довлатове. В разные моменты эти крупные фигуры, потому они и крупные, что они очень сложные, они высказывались по-разному. При желании можно надергать цитат в пользу одной версии и в пользу другой. В итоге все сводится к очень простой вещи, в данном случае, возвратится ли прах Рахманинова в современную Россию или нет. Очевидным образом он не возвратится, пока наследники Рахманинова будут против этого возражать, вот и все. А наследники Шаляпина в свое время, еще доперестроечное, согласились на это, и прах Шаляпина был с грандиозной помпой перезахоронен в Советском Союзе. Так что этот конкретный вопрос зависит уже не от позиции великого усопшего, а от позиции его наследников.

– Соломон, напрашивается вопрос о более близких нам людях. Вы прекрасно знали Бродского, сделали с ним замечательную книгу-интервью. Почему он так не появился в новой постсоветской России? Это известно?

​– Вы знаете, это одна из самых больших загадок и для людей, которые гораздо более интимным образом были связаны с Бродским, скажем, для того же самого Льва Лосева. У самого Бродского был стандартный ответ на вопрос, почему он не едет в Россию, что нельзя дважды вступить в одну и ту же воду. Как вы сами понимаете, это достаточно энигматический ответ. Я думаю, что сам он на него никогда не дал публичного внятного ответа. Вопрос в другом: был ли для него самого этот вопрос настолько ясен, чтобы он мог его отчетливо сформулировать.

– Из знаменитых русских, например, Барышников не появлялся и не появляется в России?

– Там есть определенная позиция, которую он тоже публично, если вы заметили, никогда не сформулировал. В то время, как, скажем, Макарова и даже Нуриев – Нуриев приезжал в СССР на гастроли, а Барышников, насколько я понимаю, никогда этого не делал и не собирается, он ездит в Ригу достаточно часто, сейчас там он готовит спектакль как раз о Бродском. Очевидным образом в его ближайшие планы Россия не входит. Вы знаете, этот пункт, поскольку идет речь о живом человеке, мы за него не будем додумывать.

– Лучше спросить у него, но он вряд ли ответит.

– В том-то и дело, не ответит.

– Владимир Паперный, правы те, кто говорит, что России в традиционно любят только мертвых поэтов-гениев?

– Эту фразу можно понимать в большом количестве разных смыслов. В России любят мертвых гениев и очень часто их уничтожают, чтобы быстрее полюбить. Список уничтоженных российских гениев достаточно большой, я думаю, это действительно так. Гений вообще неудобная фигура для кого бы то ни было, поскольку гений всегда сложен, у него всегда есть самые разнообразные взгляды, которые меняются постоянно. Взять Пушкина, например, тоже гения, которого российское правительство полюбило гораздо больше после смерти, чем при жизни, при жизни он был крайне неудобным человеком, у него тоже на любую тему можно найти прямо противоположные высказывания. С мертвым гением куда легче.

– Соломон, в нынешней России тоже с мертвыми гениями лучше уживаются, чем с живыми?

– Вы знаете, это универсальная судьба гениев. Они всегда становятся гораздо более удобными и привлекательными после смерти. С гениями вещь простая, по выражению того же Довлатова, что начинается после смерти – после смерти начинается бессмертие.

Министерство культуры уволило ректора Санкт-Петербургской консерватории имени Римского-Корсакова Михаила Гантварга. Он стал четвертым подряд руководителем вуза, не доработавшим до конца первого срока, — и первым за десятилетие, покидающим пост без обвинений в коррупции. И.о. ректора назначен директор Санкт-Петербургского музыкального училища — тоже имени Римского-Корсакова — Алексей Васильев. После прощальной беседы с министром культуры Михаил Гантварг ответил на вопросы корреспондента «Известий».

— Как консерватория восприняла новость о вашем увольнении?

— Консерватория в глубочайшем шоке. Я уже принял сегодня около 150 звонков от профессоров, преподавателей, студентов. Про себя ничего говорить не буду, но могу донести до вас их мнение. В очередной раз людям, которые и являются консерваторией (потому что консерватория — это не здание, а люди), просто плюнули в лицо. В очередной раз о них вытерли ноги. Многие профессора уже немолоды, они принимают происходящее очень близко к сердцу. Это то, что меня больше всего расстраивает. Мне искренне жаль их. Они очень многого не знают. Не знают, как устроено Министерство культуры.

До конца моего контракта оставалось чуть больше года. Теперь наша несчастная консерватория, которая 4 года жила в состоянии спокойствия, опять запускается в состояние турбулентности. Очень несвоевременная и очень непродуманная акция. Учитывая общее настроение и положение дел в стране, я считаю, что это просто вредительство.

— Какую причину увольнения вам озвучили?

— Они пытались мне говорить, что мы не прошли аккредитацию. Единственная причина, по которой не были аттестованы несколько специальностей, — это то, что консерватория не подключена к электронной библиотеке. За подключение, кстати, надо было заплатить 150 тыс. рублей. Они, видимо, не знают, что консерватория обладает уникальным собранием нот и литературы о музыке. Весь мир должен подключаться к нам, а не мы к ним. В музыкальной сфере у этой электронной библиотеки уровень сельского уголка чтения. Понятно, что это всего лишь предлог, причем провокационный.

— В Минкультуры утверждают, что часть студентов-бакалавров из-за проблем с аккредитацией не получила дипломы.

— Ни один студент, который закончил бакалавриат, не остался на улице. Они все учатся дальше и с большим удовольствием, потому что через год получат специалитет.

— Как вы узнали о том, что больше не являетесь ректором?

— Я был в отпуске, меня отозвали с гастролей. Позвонила начальник департамента по науке и образованию Александра Аракелова и сказала: «Михаил Ханонович, знаю, что вы в отпуске, но мы бы хотели, чтобы вы приехали». Я спросил: «Что случилось?» Она сказала, что есть дела, связанные с аккредитацией. «Что-то важное? Может, вы хотите меня уволить? Если так, я могу прислать заявление по факсу». — «Нет, что вы, о чем вы говорите! Просто нужна ваша подпись на документах». Я отменил концерты, взял билет и прилетел. В понедельник госпожи Аракеловой не было. Во вторник тоже. В среду она наконец приехала, и я был вызван. Говорит: «Пойдемте в какое-нибудь кафе, посидим». Мы пошли. «Михаил Ханонович, напишите заявление по собственному желанию». Я ответил: «Позавчера написал бы. Сегодня уже не могу, потому что я вернулся в свой город, мне звонит множество людей и просит: «Миша, только ничего не подписывай, тебя не могут уволить, ты в отпуске». Я им обещал, я не могу подводить людей». Она говорит: «А вы объясните им, что ваши творческие планы помешают вам совмещать карьеру скрипача с работой ректора и профессора». Я ответил, что последние 4 года они мне не мешали. И добавил: «Если хотите, увольняйте по статье».

В тот же день в 15.20 позвонил Владимир Мединский — он как раз был в Петербурге — и попросил приехать в отель «Кемпински». Сказал: «Давайте мирно, дружно, вы пишете заявление, и всё». Я объяснил ему, что не могу так поступить. На выборах ректора за меня проголосовали 93% коллектива. Они будут считать, что я их предал во имя каких-то своих целей. Они всё равно не поверят.

— А в чем необходимость увольнения, он объяснил?

— Он сказал следующее: «Мне замминистра говорил, что вы что-то там не прошли. Я понимаю, к каждому руководителю есть претензии. Ко мне их, наверное, в тысячу раз больше».

— Что вы сами об этом думаете? Решение связано с реставрацией консерватории?

— Это первое, что приходит на ум, но я так не думаю. Может, и это в том числе. Но у меня с Северо-Западной дирекцией по строительству, реконструкции и реставрации хорошие отношения, они относились ко мне с уважением. Главная причина в том, что идет попытка другой реставрации — реставрации в консерватории той обстановки, которая царила здесь лет 10–15 назад и раньше.

— Вы имеете в виду период правления Владислава Чернушенко?

— Да. Это реванш той команды. Мне кажется, что коррупционная составляющая тут не просто присутствует, а вопиет. Консерватория всё это уже проходила, и не раз. Я не бедный человек, за 50 лет гастрольной деятельности заработал очень приличные деньги. Меня деньги вообще не волнуют. Видимо, кого-то такое отношение к консерваторским деньгам не устраивало.

— Что вы думаете о составленном против вас коллективном письме министру?

— О каком письме?

— Несколько деятелей культуры написали, что в консерватории сейчас «период безвременья», и попросили назначить нового ректора.

— А кто подписал это письмо?

— Худрук Госкапеллы Санкт-Петербурга Владислав Чернушенко, ректор Гнесинской академии Галина Маяровская, профессор вашей консерватории Александр Шило и другие.

— Я впервые об этом слышу. Спасибо, что рассказали.

— Странно, что люди инициируют и отправляют письмо в середине августа, когда все работники творческих вузов обычно в отпусках.

— Ну и время моего увольнения выбрано не просто так. Могли бы подождать хотя бы до 30 августа, когда я выйду из отпуска. Они боятся шума — надеются, что к сентябрю всё устаканится. На самом деле я очень хочу, чтобы ученый совет и весь коллектив смогли спокойно все это воспринять и пережить. Но боюсь, что это маловероятно. Я никакие «шумы» инициировать не собираюсь. Не буду ни судиться, ни рядиться. Я в кресло ректора не рвался, даже не хотел туда идти. И не держусь за него.

— Какими вы запомните 4 года в этом кресле?

— Наш коллектив прошел через колоссальные испытания. Сначала надо было подготовить и масштабно отпраздновать 150-летие нашей консерватории, старейшей в стране. Потом мы пошли на реставрацию, и надо было в течение трех недель переехать в другое здание. Мы только роялей 400 штук перевезли! Работали, как в военное время, по четыре смены. Но ни на одну секунду учебный процесс не нарушался.

— Что вы будете делать дальше?

—В пятницу улетаю дорабатывать гастроли. А с сентября возвращаюсь к своим коллегам, с которыми проработал много лет. Буду продолжать трудиться профессором по классу скрипки. Если и с этого поста не уволят, конечно.