─ Это ваша цель?
─ Цель, чтобы половина проката была занята отечественными картинами, но это мечты на перспективу. Задача по итогам 2018 года ─ двадцать пять процентов, хотя и ее решить безумно сложно.
─ Если не прибегать к директивным методам.
─ Это квоты? Было бы по-китайски, а мы хотим ─ пока! ─ идти рыночным путем. Однако добиться желаемого, повторяю, трудно, поскольку прямые госинвестиции в кинопроизводство сократились с 2014 года до пяти миллиардов с шести. В рублях! А кино, как мы понимаем, отрасль, сильно зависящая от иностранной валюты и курса национальной.
Чтобы было ясно: пять миллиардов ─ это менее бюджета одного ─ подчеркиваю ─ одного голливудского блокбастера.
Тем не менее при уменьшении государственного дотирования мы добились роста доли в прокате.
─ В чем секрет?
─ Комплекс мер. И тактика, и стратегия. Во-первых, снимается все больше хороших отечественных картин. Это заслуга не наша, а кинематографистов. В свою очередь, мы лучше стали проводить конкурсы, на питчингах, защитах проектов поддерживаем самых достойных. По крайней мере, хочется в это верить. Раньше ведь все решалось под столом. Сдал заявку в черный ящик ─ получил результат. Сейчас все открыто, канал “Россия-24” транслирует обсуждение и голосование в прямом эфире, любой желающий может посмотреть. Прозрачность конкурса сняла много лишних вопросов. При распределении денег учитывается кредитная история компании, ее предыдущие успехи и неудачи.
Каждую неделю мне на стол кладут подробную таблицу о сборах российских фильмов, находящихся в прокате, идущих при поддержке государства и без нее. Там все учитывается: деньги Фонда кино, министерства, возвратные, безвозвратные… Эти цифры внимательно анализируются.
Плюс мы добились полного учета проданных в коммерческих сетях билетов. Раньше этого не было и в помине, четыре года назад доля билетов, пробиваемых через кассу и отслеживаемых государством, составляла не более десяти процентов. А теперь ─ сто!
У американцев есть параллельная система учета того, что Голливуд прокатывает у нас. Если не знать этого, не сможешь отследить, какая сумма на выходе должна прийти за тот или иной фильм. Так вот: американские мейджоры, понимая, что в России все весьма непрозрачно, в прежние годы запустили здесь собственную систему Rentrak, а с 2016-го стали запрашивать данные у нас.
─ Какой процент российских картин отбивает вложенные в них деньги?
─ Невозможно ответить на такой вопрос. Экономика фильма, идущего при господдержке, включает в себя несколько составляющих. Доля госсубсидий, в свою очередь, бьется на возвратную и безвозвратную. В связи с тем, что я настоял на введении частичного возврата денег в Фонд кино, при общем падении бюджета мы получаем дополнительный миллиард рублей. Он снова вкладывается в кинопроизводство, и год от года сумма растет, поскольку и количество возвратных денег увеличивается. В 2018-м должно вернуться около полутора миллиардов ─ и так далее, по нарастающей.
─ А возвратная квота какая?
─ В среднем сорок процентов от полученного.
─ С любого фильма?
─ Есть компании, которые сразу говорят, что не хотят брать с возвратом. Пожалуйста! Тогда им изначально выделяется меньшая сумма. Встречаются ситуации, когда пытаются не отдать то, что обязаны. В таких случаях подаем в суд, поскольку каждый продюсер при заключении договора пишет личную расписку и потом отвечает собственным имуществом за невозврат денег.
Схема по-своему уникальна, но именно она вызвала страшное сопротивление киносообщества. Все меня поливали, как могли. Раньше государство просто так давало деньги и даже не спрашивало, на что именно их собираются тратить. А теперь надо отвечать. Отечественные мейджоры ежегодно получали по триста миллионов рублей, можно сказать, “на доверии”. По сути, на поддержку самих себя. Государство вообще не интересовало, что будет сделано на эту сумму. Поэтому у кого-то получалось снять за триста миллионов три фильма, а другим и на запуск одного проекта не хватало…
─ И что в такой ситуации делать? Компетентные органы подключать?
─ Сейчас уже разобрались, выстроили внятную и прозрачную схему. По крайней мере, среди мейджоров должников нет. Последним был Сергей Сельянов. Вот вернул недавно… триста тысяч рублей. Но он из принципа не возвращал, считал, что не должен. Вопрос, как ни смешно, оказался принципиальным: рассматривался на совете Фонда кино. Убедили, постановили. Сельянов согласился.
Еще один фактор, который сработал за наше кино: мы стали регулировать релизы. Не так, как раньше, чтобы в шоколаде были только голливудские премьеры, а российские картины накладывались в кинотеатрах одна на другую и отбирали кассу у своих же. Теперь осознанно разводим потенциальные хиты, ставим отечественные фильмы в приоритете…
Уже не говорю о расходах на рекламную кампанию. Для нашей картины потратить полмиллиона долларов ─ астрономия, непозволительная роскошь, а для американцев ─ так, семечки. Есть масса внешне вроде бы незначительных, хотя и сложных в реализации способов, которые позволяют при общем снижении бюджета на кино (в долларах, считайте, двукратном) пытаться держать российскую долю на этом почти “валютном” рынке.
─ К слову, о валюте. Год назад в интервью ТАСС маэстро Гергиев сетовал, что вы не дали ему денег на покупку уникальных музыкальных инструментов для оркестра Мариинского театра. Мол, с той поры цена на раритетные скрипки только выросла.
─ Министерство помогает Мариинке всем, чем может. Однако, извините, моя работа, помимо прочего, заключается и в том, чтобы расставлять финансовые приоритеты.
Понимаю искреннее желание Валерия Абисаловича обеспечить всех исполнителей в оркестре первоклассными инструментами, но у нас есть Госколлекция уникальных музыкальных инструментов, где можно получить на концерт или гастроли прекрасные скрипки. Многие так и делают.
Существуют частные фонды, выделяющие немалые средства на приобретение и завоз в Россию весьма дорогостоящих инструментов. Увы, сейчас мы не можем себе позволить приобретать их за бюджетные деньги.
При этом отдаю отчет, что Гергиев как опытнейший руководитель должен выбивать деньги для театра на гастроли, поездки, новые инструменты. Это его работа. За нее мы бесконечно ценим Валерия Абисаловича. Но повторю и то, что входит в мои прямые служебные обязанности: с максимальной взвешенностью управлять теми хронически недостаточными средствами, которые выделяются на культуру. Мы не министерство Большого и Мариинского театров. Мы министерство огромной страны: с музеями-заповедниками, библиотеками, цирками и театрами во всех регионах. Вот и весь ответ.
В то же время, когда дополнительное финансирование Мариинки необходимо, конечно, идем навстречу. Так, развитие Владивостокского театра оперы и балета в состоянии организационно потянуть лишь Гергиев. Сейчас проект осуществляется, на это выделены значительные средства.
─ Какие?
─ Около восьмисот миллионов рублей на год. В сумму входит и содержание театра из Владивостока, и процесс его врастания в Мариинку. Деньги огромные, но они оправданы, и я выступал сторонником этого проекта. Мы надеемся, что под известный бренд потянутся меломаны из Японии, Южной Кореи, Китая…
─ Вы считаете себя конфликтным человеком, Владимир Ростиславович?
─ С Гергиевым мы не ссорились, если вы об этом. Говоря же серьезно… Мне кажется, я человек бесконфликтый. Но в принципиальных вопросах ─ упертый. При этом тем не менее постоянно стараюсь достигнуть компромисса, понять другого, договориться. Но процесс должен быть встречным, это не игра в одни ворота.
Бывают люди, с которыми не найти общий язык по той причине, что они элементарно не держат слово. Приведу пример. У Антона Лихоманова, директора Российской национальной библиотеки в Петербурге, в январе 2016-го заканчивался пятилетний трудовой контракт, который мы не собирались продлевать. Опять же ─ ничего личного, но претензий к работе было много. Редкий случай, когда четыре моих зама написали докладные с предложением уволить Лихоманова. У каждого ─ свой набор замечаний, общий смысл ─ с этим человеком работать невозможно. Ладно, можно списать на субъективизм, но есть и объективная проблема: несколько лет не строился новый корпус РНБ, при этом была допущена куча нарушений, пропало кое-какое оборудование, отвратительные результаты финансовой проверки…
Такое случается: ученый вроде бы хороший, но не управленец. Все из рук валится. Что мне делать? Приглашаю Антона Владимировича заблаговременно к себе, говорю, что долго ждал, пока проблемы рассосутся, но этого не произошло. Предлагаю расстаться без обид. По собственному желанию. Мол, на ваше место придет авторитетнейший специалист, директор Ленинки Александр Вислый, которого мы уговорили перебраться в Питер. Вы его ─ для сохранения лица ─ и представите, и введете в курс дел. А сами останетесь в РНБ замом по научной работе. С прежней, директорской, зарплатой. Достойное предложение? Мне кажется, вполне. Лихоманов долго жал мне руку, тут же с Вислым встретился, обсудил детали. После чего вернулся в Питер и… от отказался от своих слов. Не написал заявление по собственному желанию, стал упорствовать, прятаться, отключать телефон. Прямо зубами вцепился в должность! Когда человек так цепко держится за кресло, появляются подозрения: может, есть, что скрывать? Решение председателя правительства России было принципиальным: дождались официального истечения контракта и тем же днем издали приказ об увольнении. Точка.
─ А история с Сергеем Мироненко, главой Госархива, с которым вы публично обменивались претензиями? Вы приложили руку к тому, чтобы Сергей Владимирович ушел с поста?
─ Да, я на этом настаивал, конечно. В силу наших, скажем так, некоторых содержательно-идеологических разногласий. Но в данном случае мы нашли разумный компромисс. Мироненко достиг пенсионного возраста и перешел на должность научного руководителя Госархива, а администрированием займется другой человек. Думаю, такой вариант всех устроил.
─ Как вы восприняли вывод Росархива из структуры Минкультуры? Он теперь напрямую подчиняется президенту.
─ Решение серьезно повышает статус архивного ведомства. Говоря откровенно, министерство курировало Росархив предельно формально, он работал как самостоятельная единица. Мы не злоупотребляли начальственными функциями. В таких условиях переподчинение президенту ─ самый правильный шаг.
─ Но для вас как для историка, наверное, это потеря?
─ На посту министра ни одного документа из архивов я не заказывал. К сожалению, на исторические исследования не осталось времени, за неполных четыре года работы в правительстве я не написал ни строчки.
─ Докладные не в счет.
─ Разумеется. Мы же говорим не о бумаготворчестве.
─ А как вы относитесь к коллективным письмам за вашу отставку и в вашу поддержку?
─ Первые безразличны, вторые ─ приятны, но не более. Если буду реагировать слишком эмоционально, не хватит сил на работу, а ее много. Стараюсь понапрасну нервную энергию не растрачивать.
─ В августе 91 года вы защищали Белый дом…
─ Да, писал, тиражировал листовки, распространял их, ночевал в редакции парламентской газеты “Россия”, нештатным корреспондентом которой являлся.
─ Словом, боролись за демократию и либеральные ценности, а сегодня вас называют консерватором и охранителем… Трансформация взглядов не кажется вам странной?
─ И когда мне был двадцать один год, я действовал абсолютно искренне, и сейчас. Делаю лишь то, во что верю. Со временем, с опытом, с набитыми шишками на некоторые вещи начал смотреть иначе, но это не значит, что я предал себя. Думаю, больше подозрений должны вызывать те, кто ни на йоту не меняются.
Не отношусь к себе как к особому консерватору, но, если это так воспринимается со стороны, спорить не буду. Недавно прочел в каком-то обзоре, что я, оказывается, являюсь одновременно идеологическим мракобесом и при этом рациональным либералом, создающим рыночную среду в культуре. Как это все, недоумевает автор статьи, уживается в одном человеке?
Я думаю не об этом, а о том, чтобы, действительно, поддерживать лучших и помогать нуждающимся. За последние годы работники культуры стали зарабатывать вдвое больше, чем прежде.
─ Это средняя температура по больнице, а, к примеру, в провинциальных библиотеках по-прежнему получают копеечные зарплаты.
─ Могу сказать, что в 2011 году сотрудник Ленинки в среднем получал девятнадцать тысяч рублей в месяц, а сейчас ─ сорок три.
─ Я не про Ленинку спрашивал.
─ В московских городских библиотеках платят примерно столько же. Да, в глубинке скромнее, но в любом случае не копейки. Средняя зарплата в муниципальных учреждениях культуры четыре года назад составляла порядка восьми тысяч рублей, сегодня она поднялась вдвое.
Конечно, везде по-разному. Скажем, средняя зарплата сотрудника московского Театра Вахтангова или Петербургской филармонии превышает сто тысяч рублей.
─ Актера? Музыканта?
─ Сотрудника. У актеров и солистов существенно больше. Особенно у востребованных.
А примы в Большом театре, помимо оклада, дополнительно получают за каждый выход на сцену, и это нормально. Мы мотивируем руководителей учреждений культуры, чтобы они больше платили людям. Буквально на днях я завизировал совершенно новаторский приказ по премиям директоров музеев. Они будут особо поощряться за перевыполнение плана по внебюджетке, получать своего рода бонус, как в бизнесе. Это тот самый здоровый экономический либерализм, который мы в разумных рамках пытаемся внедрять.
Раньше как складывалась оплата труда руководителей учреждений культуры? Был абсурдный оклад, смехотворный. Я читал контракты и диву давался, что происходило у людей в головах, когда они эти бумажки тиражировали. К примеру, зарплата ─ 5699 рублей. Ежегодная премия, начисляемая, непонятно за что, поскольку никакой KPI не установлен, в размере 1890 процентов. Вы не ослышались: 1890! Как вам такие контракты? У нас сотни подведомственных учреждений, и у каждого руководителя были свои “индивидуальные” цифры, взятые, по ощущению, с потолка. Натуральный бред!
─ Третьяковка и Эрмитаж в этом списке?
─ В том числе. К примеру, оклады директоров Мариинского и Большого театра отличались в разы. При этом они сами о такой диспропорции даже не подозревали!
Мы проранжировали учреждения, ввели категорийность, унифицировали все и создали справедливую систему. Четкие критерии ─ количество сотрудников, объем выручки, имущественный блок и прочее, прочее.
И зарплаты у руководителей теперь мотивированы. Оклад, скажем, сто тысяч и такая же ежемесячная премия при условии выполнения KPI. С лета постепенно перейдем на новую систему, где ключевых показателей эффективности будет не более пяти. Зачем нам знать лишнее? Людей грузить справками и отчетами, самим отвлекаться на проверки. Какое министерству дело, сколько спектаклей сыграл тот или иной театр на гастролях в каком-нибудь областном центре? Ненужная информация! Основные индикаторы ─ выручка, наполняемость зала, премьеры.
И так ─ по всем учреждениям культуры. Раньше для музеев основным мерилом было количество выставок, а не людей, пришедших на них. Вот и проводили выставки одного экспоната, работавшие один день. А потом выписывали себе премию в 1890 процентов!
Мы систему меняем. К чему заниматься самообманом? Лучше одна выставка Серова, чем 355 показов не пойми кого и для кого.
─ К слову, сколько раз вы сходили на автора “Девочки с персиками” и “Похищения Европы”, Владимир Ростиславович?
─ Трижды, кажется. Был на открытии, сопровождал президента Путина и как-то выбрался за компанию с друзьями, чуть помог им сократить время стояния в очереди.
─ Злоупотребили.
─ Воспользовался.
─ Официально Министерство культуры СССР было создано 15 марта 1953 года, вскоре после смерти вождя народов…
─ Де-факто оно существовало и раньше, но было раздроблено между несколькими ведомствами. Значительная часть функционала совмещалась с образованием и относилась к ведомству просвещения. Такая ситуация существовала и в советской России, вспомним наркома Луначарского, и в царские времена…
─ Март 53-го я упомянул, чтобы спросить о вашем отношении к Сталину и происходящей сегодня его реинкарнации.
─ Неужели он ожил? А если серьезно, отвечу стандартно: с Иосифом Виссарионовичем Джугашвили лично не знаком, поэтому и отношения к нему у меня нет и быть не может. Более того, его совершенно не волнует, что я думаю о нем.
─ Его, наверное, нет, других ─ да.
─ Была сложная эпоха, затронувшая судьбы миллионов людей и всей планеты. Есть фантастические достижения и ужасающие трагедии. Это все – наша история.
─ Это, извините, общие слова. Между тем в разных городах страны открываются музеи Сталина, ставятся ему памятники, 5 марта, в день смерти, к могиле толпами идут сторонники товарища Кобы. Разве это не касается Минкультуры?
─ Важно понимать: памятник не дает оценку ─ хорошо или плохо, он от слова “память”. Люди помнят. И героическое, и трагическое.
Я вообще против того, чтобы памятники сносили. Кому бы то ни было
Я вообще против того, чтобы памятники сносили. Кому бы то ни было. От того, что убрали памятник Дзержинскому, стало лучше? Это помогло кого-то спасти из подвалов ЧК? Или ─ наоборот ─ подчеркнуло выдающийся вклад Феликса Эдмундовича в борьбу с беспризорностью и наведение порядка на железных дорогах? Нет ведь.
Памятник ─ это и напоминание, какие ошибки не надо повторять, чтобы не заниматься нашей любимой национальной забавой и не наступать на грабли в очередной раз. Считаю, что памятники лучше ставить ─ новые, в честь тех людей или событий, которые оказались в свое время незаслуженно обойдены вниманием, а то и вообще вычеркнуты из истории.
