Мимолетность жизни
Один из самых известных и талантливейших на сегодняшний день хореографов страны В. Самодуров специально для юбилейного вечера «МО» поставил хореографическую миниатюру на музыку «Мимолетностей» С. Прокофьева. Фортепианные зарисовки (использованы пьесы 1, 3, 8 10, 11, 14, 16) звучат в необычном оркестровом тембре (переложение для струнного оркестра Р. Баршая).
В. Самодуров давно размышлял о хореографической интерпретации этой музыки, и здесь случилась мистика совпадений — к нему обратились создатели концерта-перформанса с предложением поставить именно «Мимолетности». В его «Мимолетностях» тоже две идеи — «мужское» и «женское», только в другом измерении. Самодуров решил эту музыку, что вполне закономерно и отвечает ее стилистике, в декадентском ключе, в символике Серебряного века, переваренную через дягилевские эксперименты — с его сиреневой мистикой, обращенностью к звездному небу и упоенностью одиночеством во Вселенной, с его отрешенностью от мирского и фантастичностью человеческих отношений. Это и есть главная декорация спектакля — звездное небо, луна, горизонт земли.
Оформление корреспондирует со словами К. Бальмонта, предпосланными Прокофьевым в качестве эпиграфа к своему циклу: «В каждой мимолетности вижу я миры,/Полные изменчивой, радужной игры». Если в шумановской миниатюре — все было чувство, упоенность и растворенность в друг друге, то здесь — мужчина и женщина вроде бы лишены какой-либо эротичности. В своей субтильности они похожи на подростков, а может это собирательный символ — детей земли. Вечная Лолита (Д. Тимирова) и юный Аполлон (И. Булицын) в шортах и раскрашенной красками майке встречаются на земле, озираются, осматриваются. Они знакомятся, показывают свои таланты, шалят, смешно заворачивая носки. А потом совсем не по-детски обнимаются, застывают в объятиях друг друга, кружатся, как будто проходят этапы взросления. Кукольная миниатюра возвращает в мир гротеска, где каждый высоко поднимает руки и ноги, наподобие Бога Шивы. Пластика построена так, как будто они не могут больше существовать друг без друга: герои похожи на сплетенных марионеток, оттого и главный танц-символ — перекрещенные между танцорами ноги, с подчеркнуто остроугольным абрисом.
Они играют с руками друг друга, пролезают в созданные из тел круги, зависают как бы на невидимом стульчике. Но итог по-декадентски многозначен, его заменяет варварская пляска, а потом лирика созерцания пейзажа. Таким образом, хореограф прочитал каждую «Мимолетность» как краткий пластический порыв, небольшое состояние души и тела, изобретая для них загадочные и прекрасные конструкции из тел, кукольно-совершенные пропорции и в то же время чувственность линий. Получилась та же анатомия — анатомия души в ее микроизменениях.
Екатерина Беляева: «В первой «Мимолетности» с ее хрупким лирическим прологом герои знакомятся. Девочка (Д. Тимирова) выходит к рампе-водоему, она в задумчивости проводит ногой по зыбкому песку, потом вдруг замечает солнце (или луну, не важно), ее руки тянутся вверх. Мальчик (И. Булыцын), который появляется позже и настроен на шалость, невинно развлекает девочку разными фокусами. Третья «Мимолетность» — юмористическая, дети меряются силами, показывают друг другу, кто на что способен, дурачатся и «петрушатся» (через оркестровку можно провести параллель с «Петрушкой» Стравинского). Восьмая «Мимолетность» — интимно-лирическая.
Руки героев сплетены — они вальсируют, нежатся в руках друг друга, не задумываясь видит ли их кто-то, кроме луны и звезд.
В десятой — самой игривой и игровой из цикла — начинается агон из «Рубинов»: каждый солист сам за себя, отталкивает танцем партнера, отвоевывает пространство и место под солнцем. Напомню, что действие «Рубинов», наложенных трафаретом на балет Самодурова, тоже разворачивается на фоне звезд, но не абстрактной, а конкретной бродвейской ночи. Стравинский совсем иначе относился ко времени и месту и любил страны, которые благосклонно приняли его и его искусство.
В одиннадцатой «Мимолетности» — самой дерзновенной и саркастической во всем цикле — мы понимаем, какой выбор сделает Прокофьев. Он вернется в СССР сам и вкинет туда героев своих будущих опер и балетов (Золушку, Принца, Джульетту с Ромео и др.) без страха и сомнений. Самая главная поза, которая читается в дуэте в этой «Мимолетности», и, пожалуй, и в следующей четырнадцатой, с любой точки — это поза «Рабочего и колхозницы», и это уже не смешно. Мальчик (герой, Аполлон, скульптор), лепит себе вот такую «прекрасную» Галатею (музу, Терпсихору, Мадонну, примадонну). Забавно, что в оркестровке Баршая можно на секунду услышать и музыку из «Аполлона» Стравинского, и Самодуров, послушный музыке, еще поиграет в Баланчина, имитируя культовые позочки из «Мусагета».
Мы не будем спрашивать Самодурова, который с этим новым безымянным балетом (длительность — 10 мин.) продвинулся в следующую еще более чистую касту балетных творцов, в каком сне ему приснилась самая знаменитая работа (1937!) Веры Игнатьевны Мухиной, и почему она так гармонирует с ранним опусом Прокофьева…
Финал («Мимолетность» № 16), как и начало, лирический — сплетенные руки, перекрест взглядов, обращения к луне, солнцу, звездам, но после двух предпоследних сцен гротеска, в футуристическое счастье как-то с трудом верится…».
