Исполнилось 85 лет Геннадию Рождественскому — выдающемуся российскому дирижеру, пианисту, просветителю, историку музыки. Телеканал «Культура» приурочил к юбилею премьеру документального фильма «Дирижер». (Пятью годами ранее, к 80‑летию Рождественского, «Культура» посвятила юбиляру четырехсерийный фильм «Геннадий Рождественский. Треугольники жизни».)

На канале Medici.tv был показан — и до сих пор доступен — четырехчасовой фильм «Беседы с Геннадием Рождественским» Бруно Монсенжона, в основу которого легли разговоры с дирижером разных лет (1999, 2002, 2003, 2015).

В апреле, за три недели до юбилея, он осуществил давнюю мечту — поставил в Камерном музыкальном театре имени Покровского оперу Римского-Корсакова «Сервилия», забытую после неудачной премьеры, и сделал ее первую полную студийную запись.

Это всего лишь вторая постановка оперы на российской сцене после премьеры в 1902 (первую осуществил в 1994 в Самарский театр оперы и балета, режиссер В. Рябикин). Через неделю после юбилея открыл вторую серию абонемента «Моцарт и…» с Капеллой В. Полянского, одним из основателей которой был он четверть века назад. А в день 85‑летия, 4 мая, дал масштабный — в трех отделениях! — концерт в Большом театре.

В ходе юбилейного вечера на Исторической сцене Большого Рождественский выступил как дирижер балетный, оперный и симфонический, обозначив основные вехи своей биографии и творчества. Балет «Времена года» Глазунова предстал в постановке Джона Ноймайера (в исполнении учащихся Московской государственной академии хореографии), III акт оперы Прокофьева «Семен Котко» — в полусценической версии (солисты, оркестр и Сценический оркестр ГАБТ, хор ГАСК России), а завершила программу Девятая симфония Шостаковича в исполнении оркестра Большого театра.

Легко заметить, что в программе — сочинения трех великих композиторов, чьи памятные даты отмечаются в течение последнего года: 150-летие Глазунова, 125-летие Прокофьева, 110-летие Шостаковича.

Программа концерта

Каждую свою программу Рождественский выстраивает как совершенное произведение искусства.

Программа юбилейного вечера — не исключение. Это не только круг главных жанров, но и близкий круг композиторов. Шостаковича (наряду с Бриттеном и Шнитке) Геннадий Николаевич называет среди композиторов, встречи с которыми имели решающее значение для его творческого опыта. С Прокофьевым Рождественский фактически всю жизнь: исполнены и записаны все симфонии и балеты и многие другие сочинения. Глазунов «приблизился» в последние годы: «чистота стиля», «фабержизм», красота — то, что, по словам маэстро, привлекает его в творчестве этого композитора.

Балет

Выбором программы Рождественский напомнил сразу о многом: о том, что он родом из первой половины ХХ века; о том, как дорога ему русская музыка, особенно та ее линия, что идет от Римского-Корсакова и Глазунова (последний дал путевку в жизнь и Шостаковичу, и Прокофьеву); о том, что когда-то он записал все симфонии Глазунова — композитора, обойденного внимания и у нас, и за рубежом: много ли кто вспомнил о том, что в прошлом году исполнилось 150 лет со дня его рождения, а в нынешнем — 80 со дня смерти?

Есть и логика, и изящество в том, что итоговую во многом программу Рождественский открыл «Временами года»: само обращение к теме смены времен года — не что иное, как размышление о жизни, о переходе из детства в юность и зрелость, о смене поколений и эпох. И если в другом контексте балетная постановка, эстетика которой приближается к детскому утреннику, вызывала бы удивление, здесь она была уместна: друг к другу обращались детство, воплощенное в трогательных танцах учащихся Московской государственной академии хореографии, и мудрость Рождественского.

Важно и то, что последним по сюжету временем года в балете является осень. С одной стороны, праздник — конец жатвы, на который слетаются остальные времена года. С другой, завершение жизненного цикла.

Однако для Рождественского это было лишь вступление к грандиозной программе.

Опера

Средняя часть вечера посвящалась III акту оперы «Семен Котко» Прокофьева. Режиссером выступила Ольга Иванова, в содружестве с которой Рождественский ставил «Сервилию». Перед зрителями предстала фактически полноценная постановка III акта оперы, не шедшей на этой сцене несколько десятилетий (последняя постановка датирована 1970, режиссер Б. Покровский, дирижер Ф. Мансуров).

Представляя действие, наполненное динамично развивающимися событиями, Рождественский в очередной раз удивил непривычно медленными темпами — фирменным знаком своего позднего стиля. Едва ли маэстро выбрал оперу «Семен Котко», посвященную гражданской войне на Украине, из-за параллелей между ее сюжетом и событиями последних двух лет. Вероятно, сегодняшнему дню созвучны более глобальные проблемы оперы: социальное расслоение, абсурд любой политической игры как таковой, потеря рассудка обществом, охваченным гражданской войной, — не случайно III акт носит название «Пожар».

Любопытно, что в программу одного из концертов XV Московского Пасхального фестиваля Валерий Гергиев также включил концертное исполнение III акта «Семена Котко».

Симфония

Самой яркой страницей стала Девятая симфония Шостаковича. Хотя и «Времена года», и «Семен Котко» выигрывали в зрелищности, именно здесь достиг апогея театр Рождественского: в одной из лучших своих преамбул маэстро говорил об понятии идеального «музыкального театра», где смысловое ударение падало бы поровну на оба слова. Необыкновенно театральны были каждый взгляд и жест Рождественского, и сама музыка Шостаковича. Оркестр остался в яме, а сцену занял экран, где на протяжении почти всей симфонии крупным планом показывали дирижера.

Девятая — одно из самых загадочных сочинений Шостаковича. Что он хотел сказать этой симфонией-«миниатюрой»? Девятая — как многоликий Янус, который поворачивается разными своими профилями: то театрально-цирковой, беззаботно-пионерской, почти кукольной музыкой I и III частей, то вдруг (или не вдруг? — ведь симфония написана через несколько месяцев после войны) воскрешает трагические страницы 7-й и 8-й симфоний (искаженные интонации марша в I части, монолог-реквием фагота и унисоны медных в IV, печальное пение кларнетов во II, зловещая, саркастичная и в чем-то цирковая поступь в финале)…

Казалось, интерпретируя Девятую, Рождественский пишет автопортрет: слились воедино ирония и трагизм, игривость и драма. Можно было найти здесь и прощальные смыслы — ведь к Девятой во многом восходит последняя симфония Шостаковича, Пятнадцатая, однако выбор сочинения со столь очевидным подтекстом был бы совсем не в духе Рождественского.

Оркестр Большого театра играл под управлением маэстро с очевидным удовольствием, высочайшим качеством и полной самоотдачей.

Рождественский и здесь замедлил темпы, почти ничего не оставив от привычного взгляда на Девятую симфонию как на дивертисментное сочинение в духе «Классической» симфонии Прокофьева, в финале которого «пламенный оратор вдруг превращается в игриво подмигивающего, хохочущего комика» (слова И. Нестьева).

От медленных частей симфонии было по-настоящему жутко; и если пятую дирижеры обычно преподносят как своего рода разрядку, выдох облегчения после четвертой, у Рождественского они звучали как единое зловещее целое. Финал, начисто лишенный танцевальности, предстал настоящим шествием неторопливых, уверенных в себе сил зла. Такое прочтение Девятой, кажется, потрясло без исключения всех.

Пресса о триумфе маэстро

«Премьера «Сервилии» Римского-Корсакова в Камерном театре и нынешнее выступление в Большом прошли настолько блестяще, словно у мэтра открылось новое дыхание, и он вошел в точку своего абсолютного зенита. Вероятно, это почувствовал и оркестр Большого театра, который в этот вечер звучал просто великолепно. Вечер состоял из трех частей, для каждой из которых Рождественский выбрал свою тему, а в совокупности они уравновесили друг друга» («Ведомости»).

«Рождественский сделал Девятую симфонию моцартиански прозрачной, в то же время приглушив в ее звучании и остроту гротеска, и беспечную скерцозность, но проявив в нем шубертовскую бездонную глубину. Удивительно нежная, легкая артикуляция, мягкость нюансов и точность фразировки сделали так, что из Шостаковича куда-то исчез речевой драматургический нажим, но ясно высветилась чистая музыкальность, красота неспешного течения формы и трагический смысл» («КоммерсантЪ»).

«Рождественский сарказмы Шостаковича хорошо чувствует, даже смакует, но без напора. Он вплетает юмор в общую мелодическую канву, радуясь каждому аккорду, вылепливая, как скульптор, целое из любовно прорабатываемых деталей. Разрешая противостояние начала и середины симфонии в, снимающем тоскливое вопрошание, негромко-смешливом финале. Финал вообще чудо: как будто дирижер, вслед за Шостаковичем, собирает тут и там разлетевшиеся по сторонам блестящие осколки, воссоздавая некий парад-алле бытия, несмотря ни на что» («Театрал»).

Абонемент

Восемь дней спустя Рождественский открыл вторую серию двухгодичного филармонического абонемента «Моцарт и…» в зале Чайковского. Он посвящался ранним мессам Моцарта в сочетании с лучшими страницами музыки последнего столетия, которую представляли Барток, Пярт, Лютославский, Шнитке, Хиндемит, Прокофьев, Шимановский и Шостакович. Каждый вечер открывался и заканчивался Моцартом, в ожидании которого слушатели были готовы терпеть и классику ХХ века, для многих все еще сложную. Изюминкой второй серии цикла оказалось то, что в каждой из программ звучал тот или иной номер, к которому Рождественский непосредственно приложил руку. «День музыки в Плене» Хиндемита, «Наваждение» Прокофьева, «Шехеразада» Шимановского звучали в оркестровке самого Рождественского, а «Симфонический фрагмент» Шостаковича — первоначальный вариант Девятой симфонии — Рождественским был завершен и десять лет назад впервые исполнен.

Все включенные в абонемент мессы Моцарта звучали в России впервые, как сообщил маэстро, хотя и допустил, что сведения о тех или иных исполнениях не сохранились. В любом случае, Рождественский прав в том, что ранние духовные сочинения Моцарта являются абсолютными раритетами, и тем ценнее возможность услышать их все на протяжении короткого времени. Сюрпризом, который внес Рождественский в интерпретацию месс, стали моцартовские церковные сонаты, одна из которых исполнялась в середине каждой мессы. Их играл небольшой оркестрик, расположившийся на правом портике, поддержанный со сцены органом Федора Строганова. Строганов вел партию свободно, с юмором и элементами импровизации.

Как всегда, маэстро выступал со своими постоянными партнерами — пианисткой Викторией Постниковой, скрипачом Александром Рождественским и Государственной академической симфонической капеллой России. Филармонический абонемент маэстро в следующем сезоне состоит из двух концертов: в декабре обещаны «Страсти по Матфею» Баха в редакции Воана-Уильямса, оставившего в оркестре одни только струнные. Рождественский называет «музыкой своей мечты» этот шедевр, за который прежде не брался. В апреле запланирована «Жалобная песнь» Малера — редко исполняемая работа 20-летнего композитора.

«Концерты Рождественского как бы вернули зал в эпоху молодости великого дирижера, в пору его «бури и натиска», в романтические 1960‑е, когда наш слушатель шквально открыл для себя музыку тех же Хиндемита, Шимановского, духовные сочинения Баха, Моцарта — все то, от чего был изолирован долгие десятилетия и что пришло к нему благодаря энтузиазму таких первопроходцев, как Рождественский» («Музыкальные сезоны»).