«Пока держим удар в основном за счет дополнительных доходов»

.
Владимир Георгиевич, как на Большой театр влияет спад в экономике?

Большой театр — это тот же самый бизнес. Это абсолютно очевидно. И, как всякий бизнес, он не может не чувствовать того, что происходит в экономике страны.

Во-первых, снижение финансирования коснулось и Большого театра, несмотря на то, что мы стоим отдельной строкой в бюджете России. С театра сняли почти 500 млн руб. в 2015 году и 200 с лишним млн руб. в 2016 году.

Это окончательное решение?

Трудно сказать… Я бываю в правительственных кабинетах, но не настолько осведомлен, чтобы точно сказать, какое решение там готовится. На сегодняшний день оно такое. Но если в 2015 году с театра просто сняли 10% всей субсидии, то в 2016 году правительство это делает аккуратнее, не трогает главную статью расходов — заработную плату. То есть сокращается не 400 с лишним млн руб., а все-таки 200 млн. Я говорил вице-премьеру по социальным вопросам Ольге Юрьевне Голодец, что снижение финансирования на 10% поставит передо мной очень серьезный вопрос о сокращении штата Большого театра. В итоге, зарплаты сокращение не коснулось. Мы и в 2015 году не уменьшали зарплаты. Вышли на уровень 2014 года, но из-за инфляции это уже другие деньги. Все равно проблема реально коснулась людей.

Но это еще не все. Во-вторых, растут цены. Мы такие же потребители, как и все. Для новых постановок нужны и свет, и тепло. Значит, расходы театра увеличиваются, а не уменьшаются. И это константа, потому что у нас на балансе громадное количество зданий, которые требуют обслуживания.

Начался отток кадров?

Нет.

Какая зарплата в Большом театре?

Средняя заплата составляет 73 тыс. руб. Это средняя цифра по всем сотрудникам, от гендиректора до капельдинера и уборщицы.

В 2016 году ее придется сокращать?

Нет. Пока нет. Больше того, я анализировал ситуацию по творческим цехам, и по ним есть небольшой рост, не покрывающий инфляции. Этот рост обеспечен за счет собственных источников финансирования. Мы остро чувствуем на себе спад в экономике, при том что Большой театр финансируется так, как ни один другой театр в стране. Пока держим удар в основном за счет дополнительных доходов.

.

«Репертуарный театр не может быть прибыльным»

.
Какие источники доходов для вас основные?

В 2014 году мы в целом заработали 1,8 млрд руб. Выручка за 2015 год составила 2,3 млрд руб. Разрыв в финансировании, который возник в 2015 году из-за сокращения субсидии, мы смогли перекрыть.

Большую часть заработка дает продажа билетов. Но социальная составляющая нашей работы не позволяет поднять предельные цены, хотя с точки зрения рынка мы можем спокойно на целый ряд спектаклей увеличить цены очень серьезно. И будут распроданы все билеты, поверьте мне. Спекулянты перепродают их, значит, реальная цена другая. Но мы не поднимаем цены, чтобы у людей была возможность прийти в кассу, выстоять очередь и приобрести эти билеты. Внутри мы сделали ценовую перегруппировку. Например, у нас есть цена до 12 тыс. руб. за билет. А есть цены по 5 тыс., 4 тыс. или 3 тыс. руб. и т. п. Так вот, внутри этого коридора мы немного подняли цены. Это было серьезное решение.

Второй источник дохода — это спонсорские пакеты. Взнос для членов попечительского совета составляет €350 тыс. В связи с динамикой валютных курсов поступления для нас стали гораздо больше. В евро и долларах также номинированы и другие спонсорские пакеты. В 2015 году мы немного увеличили число спонсоров, но сейчас начинает возникать проблема, когда наши друзья и коллеги предлагают зафиксировать курс. Есть люди, которые этот вопрос не поднимают, потому что валютные курсы для них совсем не важны. А для кого-то это серьезная проблема, потому что российские представительства иностранных компаний, например, планируют все расходы в рублях.

Третья составляющая доходной части нашего бюджета — это гастроли и мероприятия, на которых мы тоже зарабатываем достаточно неплохие деньги. Вот так при плане в 1,8 млрд руб. мы заработали 2,3 млрд руб., сформировав серьезную «подушку».

Параллельно оптимизируем расходы, понимаем, что не можем тратить направо и налево. Раньше я, зная планы и цифры, мог иметь очень серьезный запас для решения оперативных проблем. Можно было позволить себе практически все. А сегодня мы все очень четко просчитываем. Но на творческих планах это не сказалось. Все, что планировали, — оставляем.

А на социальном обеспечении?

Реальные доходы коллектива театра сократились. Но у нас есть медицинские страховки, собственная поликлиника. У артистов еще со времен Иосифа Виссарионовича Сталина не 28 дней оплачиваемого отпуска, а 56. И если они недогуливают этот отпуск, то получают компенсацию. В нашей сложной системе дополнительных выплат учитываются президентские гранты, дополнительный фонд оплаты труда из бюджетной субсидии и доплаты из собственных средств. В 2015 году мы направили на дополнительные выплаты работникам около 1 млрд руб. Просто работников 3 тыс., и получилось не очень много.

Понимая, что 2016 год будет очень тяжелым, мы на уровне директората решили сверстать баланс по расходам так, чтобы 500 млн у нас осталось на 1 января 2015 года.

Какой ориентир по выручке в 2016 году?

Не меньше, чем в 2015 году. Но вы же знаете, как складывается любой бюджет? Мы всегда и себя, и других слегка обманываем. У нас, например, заполняемость зала составляет 97%. Повышение заполняемости, с моей точки зрения, нереально. Но в план мы закладываем заполняемость на уровне 90%. При планировании других доходов мы придерживаемся такого же аккуратного сценария. Это советская манера планирования, но ничего плохого в этом не вижу. Я начинал директором в советском театре и уверен, что советский способ «три пишем, два в уме» работает. Экономика, несмотря на рыночные элементы, во многом осталась государственной и планируемой — с элементами социалистической системы. Жить в чисто рыночной модели невозможно. Поэтому «три пишем, два в уме», поэтому мы оставили запас денег на случай реализации рисков 2016 года. И на расходы у нас остается не 2,3 млрд руб., а 2,8 млрд руб. только собственных средств. Ощущения кошмара, ужаса и срыва всех наших планов у меня, конечно же, нет.

Работаете над сокращением расходов в валюте?

Там, где можем обойтись собственными силами, стараемся обходиться. Но Большой театр существует в общей музыкальной системе мира. И, как принято в этой системе, мы планируем на три года вперед. Я знаю, какая премьера будет летом 2018 года, знаю, какого числа. Существуют договоренности с режиссерами. И вот, например, я договариваюсь с неким условным режиссером Джоном Смитом и подписываю контракт. Значит, я взял на себя обязательства, которые должен выполнять. Или, например, я планирую приглашение в октябре Анны Нетребко, которая будет петь в премьере нашего спектакля. Договор с ней был подписан два года назад. Есть вещи, от которых мы отказаться не можем, так как это обязательства театра. А есть вещи, которые можно оптимизировать. Это материалы, используемые для подготовки новых постановок. Если можно не приглашать западного певца на ту или иную партию, а у нас есть свой, то, конечно, мы будем делать контракт со своим. Вчера это можно было себе позволить, а сегодня этого позволять не стоит. Это нормальная ситуация.

Большой театр может быть прибыльным без государственного софинансирования?

Никогда! Вообще, ни один репертуарный театр мира, который имеет свои здания, труппу и репертуар, не может быть прибыльным по элементарным законам экономики. Другое дело, что существуют разные системы существования театров. Есть система значительного государственного финансирования, как у нас и в Германии, где бюджет складывается из государственных субсидий. Есть система, построенная на привлечении частного капитала и благотворительных фондов. И есть французская система, где выделяется определенное число национальных театров и сочетаются и российская, и германская, и американская системы. Ни в одной из них репертуарный театр не может быть прибыльным. У коммерческих проектов — мюзиклов, Бродвея — другая экономика, это фактически инвестиционные проекты. Для репертуарного театра цена билета покрывает около 25-30% расходов, 70% — это субсидии из бюджета. Надо это понимать абсолютно четко. Чтобы Большой театр — организация колоссального масштаба — стал прибыльным, цены на билеты пришлось бы поднять в четыре раза. Можете себе представить? Это не реально. В драматическом театре собственные доходы могут покрывать до 55% расходов. Но в музыкальном театре, с учетом большого числа занятых артистов и оркестра, это невозможно.

Нашей системой мы, на самом деле, можем гордиться. Мы все время стонем, что не хватает денег. Но их российским театрам не хватит никогда. Вопрос в другом — будет ли государство продолжать придерживаться системы аккумулирования всех денег в один бюджетный котел с дальнейшим распределением через правительство или будет потихоньку эту систему делать более гибкой.

Рыночные отношения позволяют перераспределить нагрузку, например, за счет привлечения частного капитала. Но при этом частный капитал должен иметь свой интерес. Не буквальный — что вложил, то и получил — конечно, нет. Он должен иметь преференции и налоговые льготы. Сейчас к этому начинают продвигаться очень робкими шагами.

Но понимая, что государственных денег не хватает, необходимо создать условия для возникновения альтернативной системы финансирования. Например, министерство культуры предлагает запустить театральную лотерею. Потенциально это колоссальные деньги. Но государство говорит, что лотерею делать нельзя. Почему? Деньги были бы направлены в фонд поддержки искусства с дальнейшим распределением среди талантов под общественным контролем.

Кроме того, государство прекрасно понимает, что надо в этой сфере понемногу начинать разгосударствление и открывать возможность для прихода частного капитала, и может рассмотреть возможность передачи в частную собственность каких-то институций культуры. Я не имею в виду обязательно театры, но у нас громадная сфера, включая музеи и т. п. Надо начинать рассматривать эти возможности.

.

«Вопросы частно-государственного партнерства в нашем случае должны решаться очень аккуратно»

.
Вы можете себе представить, что у Большого театра появится частный инвестор?

Слово «инвестор» здесь не подходит…

Частный совладелец?

Главное ответить на вопрос — кто он: меценат или инвестор? Это разные понятия, которые в нашем случае невозможно объединить. Инвестор заинтересован в том, чтобы вложить деньги и получить больше. Деньги, которые мы зарабатываем, не покрывают расходов.

500 млн руб. тем не менее уже отложили в резерв…

Я их держу только для того, чтобы закрыть возникающие разрывы по расходам, а не потому что заработал и счастлив, теперь перераспределю на всех. Так что инвестор — это не наш вариант. Но все мы должны понимать и помнить, что Большой театр — это национальное достояние России. Помните текст знаменитой рекламы «Газпрома», где проникновенным голосом произносятся эти слова: «национальное достояние России»?

Это про вас?

По сути, да! Мы можем сказать, что за 240 лет существования театра он доказал право называться национальным достоянием. Если вы спросите любого человека в любой точке Земного шара, что такое Большой театр, он ответит. Поэтому вопросы частно-государственного партнерства в нашем случае должны решаться очень аккуратно. Даже когда речь идет не о совладельцах, а о спонсорах. Думаете, любой может стать спонсором Большого театра? Это далеко не так. Недавно одна из знаменитых фирм выступила с предложением, но я сказал — «стоп». Надо дорожить именем, быть рядом с Большим театром — это статус. Чтобы использовать имя Большого театра, надо доказать право быть его партнером. В противном случае, не стоит. Нельзя получать деньги, снижая уровень Большого театра.

Сколько стоят спонсорские контракты с Большим театром?

Абсолютно по-разному, в соответствии с существующей градацией.

Например, сколько предоставляет генеральный спонсор — банк Credit Suisse?

€700 тыс. в год. Есть пакеты по €250 тыс., есть €125 тыс. Разовые взносы составляют порядка €300-350 тыс. Сейчас руководитель одного из банков, помимо того, что делает для нас сам банк, решил сделать индивидуальный взнос. От попечительского совета поступают достаточно серьезные деньги, которыми мы покрываем приглашение всех западных постановочных групп и покупку лицензий. Это меценаты, они дают деньги ни за что. Ходят легенды, что их сопровождают балерины, что они влияют на распределение ролей… Я со всей ответственностью говорю, что ничего подобного нет, — никаких звонков с просьбами кого-то куда-то устроить, дать какую-то роль. За 2,5 года моей работы в Большом театре не было ни одной подобной просьбы. Если вдруг будут, я отвечу, что это исключено.

Меценатство существует за пределами государственных директив и амбиций крупнейших международных корпораций?

Я сравнительно недавно был на премии «Меценат года» и очень радовался. Алишер Усманов — меценат мирового уровня, это непреложный факт. Но, кроме него, там были люди из регионов, которые поддерживают восстановление памятников архитектуры, вкладывают деньги в просветительские проекты по всей стране.

Кризис это не задушит в самом начале?

Я думаю, что не задушит, но ограничит. Люди становятся меценатами в сравнительно благополучных ситуациях. Надеюсь, что кризис не задушит эти инициативы, а просто на время свернет. Проблемы, безусловно, возникнут.

.

«За спектакль на Западе мы получаем примерно вдвое меньше, чем в Москве»

.
Сохраняется ли спрос на постановки Большого театра за рубежом?

В этом году мы едем только в Лондон. На следующий год запланированы гастроли в шесть стран. Мало какой театр в мире имеет такие предложения по гастролям, как Большой. Мы отвечаем примерно на одну двадцатую часть этих предложений. Просто нет возможности поехать, иначе мы уедем и не вернемся. Будем гастролировать по миру. В первую очередь, высок спрос на балет, в котором нет языкового барьера. Кроме того, растет спрос на оперные постановки.

Не думаете о трансляциях в популярных интернет-сервисах, например, в Netflix?

К этому вопросу нужно подходить очень аккуратно. Для нас важна специализация порталов, так как для оперного искусства принципиально качество звука. Это должны делать профессионалы на очень высоком уровне.

Зарубежные гастроли стали выгодными после девальвации рубля?

Здесь я могу определенно сказать нет. Зарубежные гастроли обеспечивали замечательные заработки в перестроечное время. А сейчас за спектакль на Западе мы получаем примерно вдвое меньше, чем в Москве. Вопрос в накладных расходах. Чтобы показать спектакль здесь, нам надо продать билеты и открыть занавес. А за границу должны прилететь на самолете или приехать на поезде 200 с лишним человек, должно доехать бесчисленное количество фур с декорациями, там надо арендовать площадку, сделать рекламу и всех этих 200 с лишним человек поселить. Спектакли Большого театра — одни из самых дорогих на рынке. Другое дело, что зарубежные гастроли очень интересны с творческой точки зрения, очень важны для артистов и для имиджа театра. Их надо проводить, несмотря на то, что экономическая составляющая этого процесса не самая сильная.

Повлияли ли санкции на культурное сотрудничество?

Нет. Для Большого театра абсолютно нет. Есть только частные случаи. Один режиссер на фоне санкций отказался сотрудничать с нами. Еще один режиссер отказался по этическим соображениям, потому что в России действует закон о запрете пропаганды гомосексуализма среди несовершеннолетних. Это частные случаи, здесь вообще никакой политики.

Мало того, всякий раз, когда мы приезжаем за рубеж, убеждаемся, что зрители, наоборот, с невероятной признательностью и благодарностью относятся к нам. Помню примечательный случай. Во время гастролей в Америке у входа в переполненный зал на 4500 мест человек 10-15 из украинской диаспоры встали с плакатами. Ни один человек не обращал внимания на эту группу, поскольку она работала только на 5-6 телекамер. А люди шли в театр.

Если принимать во внимание не только Большой театр, но и в целом образ русской культуры за рубежом, как вы считаете, пора преодолевать ассоциации с блинами, хохломой и матрешками?

Вывозим мы разное. Но и в матрешках ничего плохого не вижу, в дымковской игрушке, подлинной хохломе, народном творчестве — спокойно к этому отношусь. Весь вопрос в балансе — должно быть все. Когда меня спрашивают, какого театра я приверженец, отвечаю: я приверженец, прежде всего, профессионального театра. Мне кажется, что в Большом театре должно быть место всем. Тем, кто любит традиционную оперу. А рядом — тем, кто любит современную оперу или современное прочтение. Рядом должны идти «Лебединое озеро», «Дон Кихот» и «Царская невеста» в оформлении Федоровского, поставленные 40 лет назад, и спектакль Римаса Туминаса «Катерина».

Новаторский подход повышает коммерческий потенциал постановок?

Гарантия коммерческого успеха — талант и в том, и в другом, и в третьем. Когда открывается занавес в сцене коронования в «Борисе Годунове», зал взрывается аплодисментами, потому что это искусство высочайшего класса. Да, определенной эстетики, да, определенного времени. Но это театр! Дух захватывает от этой картинки. Это все вопросы очень непростые. Новаторская постановка имеет успех у критиков: они пишут взахлеб, какое новое и замечательное решение придумал Большой театр. Но зрители с ними не согласны, они на это не хотят идти. В первую очередь, должен быть высокий профессиональный уровень: музыкальный, певческий и танцевальный. А вопросы традиционного или современного искусства — вопросы вкусов, приверженности людей.

Они становятся маргинальнее? Замечаете?

Как же можно это не видеть? Вспомните ситуацию с «Тангейзером». Как можно это не видеть, когда на площадь выводили тысячи людей, 99% из которых спектакля не видели. Спектакль начинает использоваться теми или иными политическими партиями, общественными организациями, течениями, религиозными организациями в собственных интересах.

Я давно нахожусь в театре, я всегда выступаю за понимание. Все, что происходит в обществе, напрямую от меня не зависит. И здесь очень важно иметь спокойную, трезвую и холодную голову и ни в коем случае не усугублять конфликт, а стараться его разрешить в диалоге. Это принцип моей жизни и работы, менеджерский принцип. Не усугублять этот конфликт, не идти на конфронтацию, а сделать все от тебя зависящее, чтобы конфликт разрешить, оставаясь максимально четким в изложении своей позиции.

Я проходил этот конфликт со «Сном в летнюю ночь» в театре Немировича-Данченко, видел, что здесь происходило на Сорокине. Тимофей Кулябин у нас еще ничего не поставил, но уже есть силы, которые категорически против спектакля. На это не надо обращать внимания. Надо заниматься своим делом, отстаивать свою позицию. Если ты уверен, что по этическим, художественным принципам прав, не обращать внимания, не вступать в конфронтацию, а стараться вступать в диалог.

Когда возник конфликт вокруг «Сна в летнюю ночь», я не пустил ни одного журналиста на репетицию. Сказал: «Приходите на спектакль, потом организуем диалог. Я готов участвовать в любом ток-шоу, в любом споре». Как только спектакль вышел, все руками развели — предмета-то нет, все придумано. Но отголоски этого были не один месяц, поскольку в эту игру включились силы, которые никогда в жизни на этот спектакль не придут. И человек, который все это затеял, так и не был на спектакле, а со всех экранов выступал и говорил, какое это безобразие. Надо спокойно относиться к такой ситуации и понимать, что это реальная сегодняшняя поляризация общества.

У вас не возникает диссонанса между атмосферой Большого театра и тем, что происходит за дверями? Учреждения культуры должны взаимодействовать с городскими властями и бизнесом, чтобы распространять свое влияние? Заниматься социальной инженерией?

Очень непростой вопрос. Думаю, что нет. Я вчера, например, зашел на «Дон Кихота», посмотрел на зрительный зал: открывается занавес и на сцене невероятной красоты картинка, 100-150 артистов балета, замечательное оформление Валерия Яковлевича Левенталя. Попробуйте привезти этот спектакль в ДК «ЗиЛ». Мы ничего не сможем сделать. Что-то покажем, но это никакого отношения к реальному спектаклю Большого театра и его техническим, декорационным, световым возможностям не имеет. Значит, эффект будет ниже.

При этом я понимаю, что артисты Большого должны участвовать в концертах. Сейчас у нас есть целая программа — «Филармония-2», которую делает Алексей Алексеевич Шалашов в «Олимпийской деревне». Будет три концерта Большого театра, там будем делать премьеру «Путешествия в Реймс» Россини в концертном исполнении. Перед гастролями в Париже будем повторять «Орлеанскую деву». 15 декабря пройдет большой концерт «Молодые голоса Большого». Но там замечательная площадка, хорошие акустические возможности — постараемся сделать что-то максимально приближенное к нашим спектаклям. К слову, со сценами в России очень большая проблема. Количество городов, где мы можем встать на том уровне, на котором мы работаем здесь, очень и очень мало.

Это можно как-то изменить? Минкультуры это прорабатывает?

Все обсуждается! Но вопрос — деньги.

Кстати, о деньгах и атмосфере. Вы довольны ремонтом Большого театра и созданной им атмосферой? Не приходится тратиться на переделки?

Переделками я не занимаюсь. Я бы сформулировал так: все, что сделано по зрительской части, восстановлено практически так, как было. Что касается закулисной части, аккуратно скажу: если бы тогда я участвовал в реконструкции, возможно, нашел бы другие, более оптимальные архитектурные решения. Что сейчас об этом говорить…

Ремонт сделан достаточно качественно. На его поддержание уходят деньги — но они уходят в любом случае.

Я очень хорошо знаю историю процесса. Как всегда у нас бывает: мы не провели серьезных исследований, чтобы понять, в каком состоянии находится здание. А как только вошли и поняли, что происходит, ужаснулись: по существу, здание находилось на пороге гибели, висело в воздухе, там было все гнилое. Я понимаю, что те, кто занимались реконструкцией, предприняли героические усилия, чтобы здание спасти. И они его спасли, восстановили. Мы можем сейчас быть недовольны, но вопрос стоял между жизнью и смертью этого здания.

Счетная палата высказывала вопросы по поводу реконструкции. Вы сейчас не чувствуете повышенного внимания контрольных органов?

Счетная палата дважды уже приходила в мою бытность. Поскольку мы являемся распорядителями бюджетных средств, Счетная палата в апреле проверяет предыдущий год. Они всегда жесткие. Я отношусь к любой проверке очень хорошо — это позволяет обратить внимание на ошибки. Аудиторы и должны быть жесткими — расходуются громадные бюджетные деньги. Но какого-то особенного ужесточения я не ощущаю.

Как вы считаете, можно ли прекратить спекуляцию билетами в Большой театр?

Давайте подойдем к этой ситуации чуть-чуть иначе. Реальная цена товара — это цена, по которой его продают. Спрос на билеты намного превышает предложение. Что мы должны сделать? Сделать цену такой, какая она по спросу, или применять административные и правовые рычаги борьбы со спекулянтами. То, что билеты в Большой театр сверхдорогие — это легенда. Но поскольку эта легенда существует, любая моя попытка в настоящей экономической ситуации поднять цены на билеты равносильна самоубийству. Поднять цены на билеты мы не можем, хотя имеем право. Так мы сразу лишили бы спекулянтов возможности перепродавать билеты. А все остальное — полурешения. Но они есть. Во-первых, упорядочена процедура в день предварительной продажи билетов. Раньше спекулянты главенствовали и управляли очередью у касс. Говорю абсолютно осознанно: мы эту проблему на 90% решили. А совсем мы их оттуда убрать не можем. Раньше стояла очередь, и за 10-15 минут до открытия касс подъезжали несколько машин, откуда высыпали люди, подходили к первым рядам очереди, и стоящий там человек говорил, что эти люди уже стояли там. В итоге человек, который стоял двадцатым, оказывался шестидесятым-семидесятым. Вот такое сегодня невозможно. Помимо нашей охраны, сегодня есть полиция. В 7 утра приезжает полиция, и мы выстраиваем очередь — наша служба безопасности каждому в очереди выдает браслет с номером. Далее вы можете уйти куда угодно, потому что вас в кассе все равно примут. Теперь спекулянты должны поставить своих людей в очередь за 3-4 часа до открытия касс и заплатить им за 3-4 часа, а не 15-20 минут. Рентабельности нет! И поток жалоб сейчас практически сведен к разовым. Кроме того, мы вывесили табло — и люди видят, на какой спектакль и какие билеты продаются.

Далее, упорядочили ситуацию с льготниками. Мы не открываем кассу для остальных людей, пока не проходят льготники. И очередь льготников, которая использовалась спекулянтами, обычно была в 60-70 человек. Они нанимали многодетные семьи, те покупали по пять-восемь билетов и тут же перепродавали, получая свою тысячу рублей. Эти билеты спекулянты продавали в метро, они появлялись на сайтах в два-три раза дороже. Теперь мы ввели продажу билетов для тех, кто имеет право покупки билетов без очереди, по паспортам. Два билета, в которые вписываются данные паспорта. Этот билет другого цвета и перепродать его нельзя. Очередь льготников сразу снизилась в 10 раз.

Театр ничего больше сделать не может. Всем остальным должны заниматься правоохранительные органы. Ведь спекуляция — это получение незаконных доходов без оплаты налогов. Вы думаете, этим кто-то занимается? Нет. Можно ли победить билетную мафию? Нет. Она была и есть. Она может быть упорядочена, но она есть. Например, около Венской оперы ходят люди в ливреях! Вы можете подойти к такому человеку, он откроет ливрею, а в ней кармашки: все билеты рассортированы. Но там цивилизованно: цена билета на 10-15% больше, чем в кассе. У нас — в 2-3 раза. И последнее — мы боремся с онлайн-спекулянтами. Мы подаем в суд на сайты, которые используют имя Большого.

А таких много?

Да! Дело в том, что Большой театр зарегистрирован как бренд, его использование не разрешено без нашего согласия. Пользуясь этим юридическим правом, мы сейчас подаем в суд на сайты, которые используют имя Большого. Официальная продажа билетов в интернете регламентирована. Вы можете приобрести билеты на нашем сайте и у тех онлайн-агентств, с кем мы сотрудничаем, по номинальной цене и доплату за услуги по доставке. Но это два разных официальных документа: билет и комиссия. Это законно, а все остальное — незаконно. Сейчас мы подаем в суд. Думаю, мы сделаем из этого достаточной серьезную шумную кампанию с тем, чтобы люди знали, и те, кто этим именем пользуется, не обманывали покупателей. В суд мы подаем с многомиллионными штрафными санкциями.

Вы в суд подаете на одну компанию?

На сегодняшний день, по-моему, их три.

Театры переходят на новую систему финансирования, вы ожидаете какое-то влияние на доходы?

Нет. Во-первых, финансирование зависит от числа зрителей. У нас зал не резиновый — больше зрителей не станет. Надеюсь, что и меньше не будет. Мы вообще часто в России обманываем и себя, и всех вокруг. Называем черное белым и белое черным, в лучшем случае — серым. Что такое нормативное финансирование? Это финансирование, где определяются нормативные расходы на те или иные виды услуг. То есть деньги остались те же, а бухгалтерия изменилась и планирование изменилось. Теперь сидят целые службы и рассчитывают нормы финансирования под выданные суммы. Чего мы обманываем себя? Такой порядок финансирования изменит его объемы? Нет. Может быть, удастся у одного театра забрать, другому передать.

Но нормирование по билетам очень опасно. Театры теперь будут гнаться за количеством проданных билетов. Это чревато снижением художественного уровня. Я подумаю: надо ли мне ставить современную оперу композитора Иванова или мне «Травиату» Верди лучше поставить, на которую у меня будет полный зрительный зал? Буду ли я давать возможность молодому режиссеру экспериментировать? Или я приглашу крепкого профессионального режиссера? Очень опасная ситуация. А дальше что может сделать театр? Он будет демпинговать и продаст вам полный зрительный зал, получит право на большие субсидии. Это правильная мотивация в деле, которым мы занимаемся? Нет.

Вы рассчитываете на понимание Минкультуры?

Министерство культуры ведет диалог. Такой принцип намерены вводить со следующего года, так что разговор состоится, и я думаю, что в министерстве нас услышат.

Вообще Владимир Мединский часто слышит?

Все, что касается забот и проблем Большого театра, слышит. Мы нормально разговариваем, и когда возникают те или иные вопросы, я обращаюсь к Владимиру Ростиславовичу и его замам. Да, иногда мы спорим, но в рамках цивилизованного диалога.

Вам понравился фильм «Большой Вавилон»?

По отзывам, я слыву там либералом. Я действительно спокойно отношусь к любой точке зрения, которая не совпадает с моей. И знаю, что чем больше этих точек зрения, тем более раскрепощенными и свободными мы с вами будем жить. Я не признаю принципа «существует только одна моя точка зрения». Фильм — это взгляд на ситуацию. Мы дали возможность снимать так, как авторы хотели. Но было условие — быть предельно честными. Это нечестный фильм? Нет. Там есть какая-то подтасовка фактов? Нет. Там есть взгляд. Взгляд, который меня, как человека, который с утра до поздней ночи живет в этом театре, коробит. Мне некомфортно в целом ряде эпизодов этого фильма, потому что я знаю, что большая часть людей в этом театре — это люди, которые преданно ему служат, это талантливые люди, это замечательные люди. И мне больно за них. Но при этом я не могу бросить камень в адрес авторов этого фильма и сказать, что они необъективны. Да, мне не нравится, когда они снимают сумрачные лица, перебирающиеся через сугробы и идущие к Большому театру, мне не нравится, какую они фактуру иногда выбирают. Но они же эту фактуру выбирают из реальной жизни, это их право. И у меня двоякое впечатление. Я категорически против голосов «давайте мы запретим этот фильм и не разрешим его показывать в России», я не отношусь к тем, кто считает такие восклицания нужными. Это их взгляд. А мое ощущение вот такое. Я являюсь участником этого фильма, меня там много, и я бы даже сказал, не в самом выгодном свете. Например, у меня конфликт с Сергеем Юрьевичем (Филиным. — RNS), когда я его на собрании прерываю, и я понимаю, что меня в фильме снимают. Я мог бы попросить Марка (соавтора Марка Франкетти. — RNS) убрать эту сцену, но я такого не сделал. Они так сняли, они так видели, и пусть так будет. Это и есть та жизнь, которая снята в этом театре реально.

Источник публикации Rambler News Service, 15.02.2016