12 сентября композитор и музыковед Виктор Екимовский отмечает 70-летний юбилей

12 сентября композитор и музыковед Виктор Екимовский отмечает 70-летний юбилей

Виктор Алексеевич Екимовский — советский и российский композитор, музыковед и музыкально-общественный деятель, секретарь Союза композиторов России, член Правления Союза московских композиторов, с 1996 года Председатель Ассоциации Современной Музыки. Он — имеет репутацию «неукротимого новатора» и сторонника экспериментов. Он — один из самых исполняемых современных композиторов и один из виднейших представителей отечественной композиторской школы, сформированной в конце XX столетия и продолжающей активную деятельность в XXI веке. 12 сентября 2017 Виктору Екимовскому исполняется 70 лет.

Виктор Екимовский: «Главное — идея и контрапункт мыслей»

Интервью опубликовано: МО № 10 (286) 2007, беседовал Павел Райгородский

— Вы давно и хорошо известны как композитор достаточ­но радикального направления, с ярко индивидуальным твор­ческим почерком. Как форми­ровались Ваши взгляды на творчество, Ваш стиль? Под влиянием каких факторов и обстоятельств?

— Я начал профессионально сочинять в конце 60-х годов – именно тогда к нам стала прони­кать современная западная музы­ка, которую мы до тех пор не зна­ли. И если я замечал что-то инте­ресное, мне обязательно хотелось самому это попробовать, примерить новую технику в своей музыке. Поэтому все мои первые сочинения были, можно сказать, разностильными: в одном я пытался освоить додекафонию, в другом – минимализм, в третьем – тотальную сериальность, в четвертом – алеаторику… Стилистической ровности я так и не добился, и каж­дое новое мое произведение по каким-то параметрам может даже отрицать то, что было написано прежде. За это меня в те годы кри­тиковали и даже несколько лет не хотели принимать в Союз компо­зиторов, потому что единство стиля считалось для советского ком­позитора очень важным. Но моя позиция с самого начала была та­кова: главное – придумать идею, создать что-то новое, оригиналь­ное, попробовать написать так, как еще никогда до этого не писал, а в каком стиле и в какой технике будет воплощен замысел – не прин­ципиально.

—   Вы учились в Институте им. Гнесиных у А.И. Хачатуряна – великого композитора, кото­рого, однако, никак нельзя от­нести к сторонникам музыкаль­ного авангарда. Интересно, как он относился к опытам и поис­кам студента Екимовского?

—   Конечно, Арам Ильич – это эпоха. Но новой музыки он, в сущ­ности, не знал, да и не понимал. К экспериментам же студентов отно­сился как к чему-то неизбежному: раз человек так пишет – ну и пусть пишет. В моих поисках он помочь мне не мог, но, к счастью, и не ме­шал. У нас были как бы «параллель­ные» отношения: я писал, показы­вал ему, а он смотрел и говорил – «пишите дальше». По отношению ко мне это была единственно правильная позиция. Если бы я попал к другому педагогу, менее мудрому, который стал бы меня коре­жить, учить, как можно сочинять, а как нельзя, было бы гораздо хуже.

—   Что Вас вдохновляет на сочинение музыки? Какие впечатления или, может быть, «первоисточники»: книги, природа, философия, живопись, музыка?

—   Источники вдохновения могут быть самыми разными – как абстрактными, так и конкретными, другими словами – все, что нас окружает. Например, я с детства ув­лекался астрономией, но, конечно, никогда не думал, что это увлече­ние может отразиться в моей музыке – и вдруг появилось сочине­ние «В созвездии Гончих псов» для трех флейт и магнитофонной пленки. Познакомился с творчеством голландского художника-графика Маурисио Эшера – и вот, пожалуй­ста, «Из каталога Эшера», композиция в жанре инструментального театра. Еще примеры – «Мандала» для девяти исполнителей (резуль­тат увлечения Востоком), «Тризна по Финнегану» для электро-трио (дань восхищения Джойсом) и уж совсем неприкрытые аллюзии: «Бранденбургский концерт» и «Лунная соната». Конечно же, ху­дожник всегда должен быть в диа­логе с историей, искусством, фи­лософией, природой. И эта позиция выражена в моем творчестве.

— Вы не только композитор, но и профессиональный музыковед. Достаточно редкое со­четание, учитывая, что это не просто разные, а противоположные профессии: компози­тор «собирает» музыку из ме­лодий, гармоний, ритмов, а музыковед, наоборот, ее «разбирает» на те же элементы. Как в Вас уживаются эти противоположности? Помогает Вам такое сочетание или мешает?

—  Я думаю, что самый лучший музыковед – это композитор. По­тому что композитор гораздо луч­ше кого бы то ни было разбирает­ся в музыке. Например, статьи А. Шнитке, Э. Денисова, пусть и не­многочисленные, стали откровени­ем в музыковедении. Другое дело, что композиторы просто не хотят тратить на это время. Что касается меня, то я всегда увлекался самой разной музыкой, ее анализом. Ес­тественно, активно участвовал в работе студенческого научного об­щества. Мне было интересно поде­литься с коллегами тем, что я сам узнал. И вот на III курсе я, студент- композитор, подошел к профессо­ру кафедры истории музыки К. К. Розеншильду – уникальному чело­веку, знавшему 12 языков, практи­чески всю музыкальную литерату­ру, и попросил принять меня в свой класс. Он согласился и предложил заняться творчеством О. Мессиана, который тогда, в конце 1960-х, был не только не известен у нас, но и практически запрещен. Я увлекся и написал о Мессиане дипломную работу, а впоследствии – дис­сертацию и книгу.

—  Несколько лет назад М. Ростропович в одном из интервью сказал, что если бы Прокофьев и Шостакович жили не при тоталитарном советском режиме, а в какой-нибудь де­мократической стране, они не создали бы столько шедевров, потому что большинство их лучших произведений написано «в знак протеста».

—  Это довольно распростра­ненное мнение и, в общем, справедливое. Когда у художника есть дополнительный стимул в виде такого внутреннего протес­та, естественно, возникают бо­лее интересные и радикальные мысли. Но я думаю, что наиболее сильный внутренний протест против системы был у наших авангардистов-шестидесятников: Пярта, Сильвестрова, Шнитке (особенно показательна его Первая симфония). Эта ситуация существовала вплоть до 1990-х годов, и создание нашей Ассоциации современной музыки тоже было протестом против системы, против традиционализма и иде­ологических рамок.

— Как возникла нынешняя АСМ и какие нити, тенденции, традиции связывают вашу Ассоциацию с АСМ 1920-х годов?

—  Так получилось, что в поко­лении композиторов, родившихся в конце 1940-х годов, оказалось много талантливых людей. Все мы испытывали определенное давле­ние в застойные годы. И когда ста­ло возможно, мы решили объеди­ниться, чтобы вместе устраивать концерты, конференции, встречи с иностранными композиторами и другие творческие мероприятия. Нашим вдохновителем был, ко­нечно, Э. Денисов. Тем более что у него были хорошие связи за ру­бежом, и наша музыка в то время больше исполнялась именно на Западе, здесь она была малоизве­стна. Под эгидой Денисова обра­зовалась группа единомышленни­ков, которую мы решили назвать АСМ-2. Возникла идея преем­ственности, потому что цели у нас были те же, что и у наших идейных предшественников: пропаганди­ровать новую музыку, дать ей возможность выйти на широкую аудиторию. Первоначально новая АСМ создавалась в противовес идеоло­гическим тенденциям Союза композиторов. А потом наступила си­туация, в которой противостояние этим тенденциям закончилось само собой. И сегодня АСМ – это коллектив композиторов, близких по духу, нацеленных на все новое, передовое, но уже без идеологи­ческой (или «антиидеологической») подоплеки. Мы проводим много очень интересных концер­тов, проектов. Публика нас знает и приветствует. АСМ – организа­ция абсолютно открытая для всех, но у нас есть ядро, сформировав­шееся, можно сказать, историчес­ки: А. Вустин, Ф. Караев, Ю. Кас­паров, С. Павленко, В. Тарнопольский, а также впоследствии уехав­шие за границу Л. Грабовский, Н. Корндорф, А. Раскатов, Д. Смирнов, Е. Фирсова, В. Шуть.

Что касается меня, то я воз­главил АСМ в 1996, после ухода из жизни Э. Денисова.

Это, конечно, не значит, что я как руководитель навязываю кол­легам свои взгляды. Каждый из нас – индивидуальность, каждый мыс­лит по-своему. Единственное – ког­да мы обсуждаем какое-то произ­ведение, я всегда, невзирая на лица, говорю то, что думаю: что в этом произведении удачно, а что, на мой взгляд, нет. И всегда в об­щении с коллегами стараюсь ут­вердить свою принципиальную по­зицию: искусство не должно повторять то, что уже было. Оно не мо­жет быть просто красивым и суще­ствовать только для удовольствия. Искусство должно нести идею, философию. Кроме звуков, обязательно должна быть мысль, а может быть, контрапункт мыслей. Чтобы человек, прослушав музыку, еще долго продолжал думать о ней и пытался найти в ней что-то новое.

— То есть для Вас современ­ная музыка – прежде всего, му­зыка новейших достижений?

— Безусловно. Музыка непре­менно должна выражать что-то новое. И каждый композитор по-своему, в меру сил и таланта дол­жен к этому стремиться. Я следую этому принципу с самого начала своей композиторской работы, уже почти 40 лет. Именно это я пытаюсь донести и до молодых композиторов, выпускников рос­сийских консерваторий, для кото­рых уже 5 лет провожу семинары в Рузе – своеобразные «курсы по­вышения квалификации». Я счи­таю, что поиски новизны – главный двигатель творческого про­цесса. Я ищу идеи, которые были бы необычными, удивительными, неожиданными – хотя бы для мо­его круга. И если даже всего не­сколько человек воспринимают мою музыку и понимают, что я хо­тел в ней сказать, мне этого дос­таточно. Поэтому я не стремлюсь к большой аудитории.

— Ваша педагогическая работа ограничивается семинарами в Рузе?

— Да, постоянно я нигде не преподаю. И вообще давно уже живу «на вольных хлебах». В свое время, проработав в издатель­стве «Музыка» около десяти лет, я ушел на творческую работу. И нисколько об этом не жалею, по­тому что я стал хозяином своего времени, своих желаний и стрем­лений. Поэтому и преподаватель­ская работа, неизбежно в чем-то являющаяся «обязаловкой», меня не особенно привлекала. В 80-х годах я провел несколько семинаров в Иваново, а в последнее вре­мя они возобновились в Рузе.

—  Сейчас многие авторитетные музыканты, в том числе композиторы, говорят о том, что диктатура авангарда закончи­лась. Что время и публика его отторгли, и удел авангарда – маленькие фестивали, этакие «междусобойчики», куда ездят одни и те же музыканты и кри­тики. Что композиторы не должны писать музыку только для себя и своего круга – они долж­ны писать для людей.

—  Что ж, своя правда в этом, конечно, есть, но у меня несколь­ко иная точка зрения. Во-первых, музыкальный авангард – это уже историческая данность и навсегда останется в истории, потому что он подарил нам невероятные дос­тижения, начиная с нововенской школы. Во-вторых, наступило та­кое время, когда никто не знает, как надо писать музыку. Все уже придумано, нельзя взять на рояле ни один аккорд, который бы уже кем-то не использовался. Поэто­му и возникает вопрос: что делать, как быть дальше? Но ведь и в эпо­ху Возрождения говорили, что все исчерпано, и в классическую эпо­ху… Действительно, сейчас от­крыть что-то принципиально новое очень трудно. Тем более что с опы­том и возрастом и требования ра­стут, в том числе и к самому себе. Что же касается тезиса «музыку нужно писать для людей», то он меня не устраивает. Мне кажется, что композитор должен быть чес­тным только перед самим собой и никогда не думать о том, понра­вится или не понравится его музы­ка публике. Если бы я об этом ду­мал, я бы писал другую музыку! И когда композитор (серьезный, разумеется) уверен в том, что он пи­шет, – значит, его музыка является общим достоянием. А на какой полке ей стоять в истории – на верхней, средней или нижней – сие от него уже не зависит…

—  А как же быть с высказы­ванием П.И. Чайковского, ко­торый мечтал о том, чтобы в его музыке «каждый искал уте­шение и подпору»?

—  Надо понимать, что Петр Ильич имел в виду публику, кото­рая жила в Петербурге и Москве, а не в Брянске или Вологде. И оперы Моцарта можно было по­ставить, а, значит, послушать лишь в нескольких городах Евро­пы. Так что великие композиторы прошлого рассчитывали именно на элитарную публику, просто они не говорили об этом. А мы честно говорим, что музыка, которую мы пишем, элитарна. И не наша зада­ча – доводить музыку до всех и каждого. Сейчас в любой точке мира доступна любая информация. Тот, кто захочет послушать мою музыку, послушает, кто захо­чет понять – надеюсь, поймет. У нас в стране сейчас более благоприятные условия для развития новой музыки, чем раньше. Каж­дый композитор может писать, что хочет, и, как правило, это исполняется. Не так широко, как хотелось бы, но все-таки у нас есть, например, «Московская осень», открытая абсолютно для всех. В последнее время я много езжу по России и могу сказать, что сейчас, образно говоря, «поднимает го­лову» наша провинция. Именно там – в Екатеринбурге, Новоси­бирске, Томске, Нижнем Новгоро­де, Ростове – растет интерес к со­временной музыке. Очень приятно наблюдать столь значительный подъем. В то же время совершен­но нетерпимо отношение к нашим проблемам со стороны государ­ства. К сожалению, слова «культура», «искусство» отсутствуют в лексиконе высших властей. А ведь мы не производим товар, и без поддержки государства ис­кусство не может существовать в должном объеме. Но дотаций на его развитие фактически нет. Это относится не только к авангарду. Даже в школе нет предмета, где бы по-настоящему учили детей слушать и понимать музыку. В Европе, в мире ситуация тоже ухудшается: государственных средств не хватает, закрываются театры, ликвидируются оркестры. Но там, помимо бюджетных денег, есть масса фондов для музыкан­тов, художников, композиторов. И, между прочим, некоторые наши соотечественники получают из них стипендии. Так что за границей по­ложение все-таки куда лучше. А у нас культура находится, можно сказать, «на 75-м месте». Это очень больная проблема, и ее надо как можно быстрее решать.

—  Так, может быть, правы были те Ваши коллеги, кото­рые в 80-е -90-е уехали за ру­беж? Ведь там и уровень жизни, и условия для творчества, и возможности услышать свою музыку несравнимы с нашими.

—- Да, многие уехали, и у меня были возможности. Но я не хотел и не хочу уезжать. Я здесь родился, вырос, чему-то научил­ся, у меня здесь родные и дру­зья – зачем все это менять? Ради чего жить в чужой стране, об­щаться с чужими людьми на чу­жом языке? Ну, будет дом получ­ше, еда повкуснее, жизнь поспо­койнее. Но все-таки главное – творчество. Музыку можно пи­сать и здесь. А то, что она там будет больше исполняться, – со­всем не факт. В общем, этот путь не для меня. Я предпочитаю жить и работать в России.

Интервью опубликовано МО № 10 (286) 2007, беседовал Павел Райгородский