Книга выпущена при участии падчерицы Натана Ефимовича Елены Александровны Мовчан и группы учеников, в разные годы учившихся у него. Составители и издатель не ограничивали авторов ни числом страниц, ни требованиями к форме изложения, и книга получилась разнообразная как по количеству написанного каждым, так и жанрово, поскольку включила в себя не только статьи-воспоминания, но также стихи-посвящения, и даже одну сказку. Среди авторов читатель найдет имена самой Е.А. Мовчан, Элисо Вирсаладзе, Леонида Гаккеля, Фаины Брянской, Елены Матусовской, Ирины Таймановой, Олега Малова, Резо Габриадзе (также автора талантливых и добрых рисунков-иллюстраций к тексту книги), других учеников и друзей Перельмана.

Отрадно, что книга не ограничена одними только воспоминаниями о Музыканте. Воспоминания искренни и правдивы, однако центральной и наиболее значительной частью этого издания стали материалы авторства самого Натана Перельмана – его монологи, записанные А. Хитруком, стенограммы телепередач «Беседы у рояля», постоянным ведущим которых был Натан Ефимович, (предоставлены Фридой Давыдовной Брянской, сестрой Фаины Давыдовны Брянской, ученицы Н.Е.Перельмана), в письмах, и, конечно, в его воспоминаниях «Вальс Вальдтейфеля» — трогательных маленьких рассказах об агит-поезде Первой Конной армии, где он, тогда тринадцатилетний Нона Перельман играл в составе трио юных музыкантов. Бесспорным украшением книги является прилагаемый к ней диск со ста одиннадцатью минутами музыки – изумительным исполнением Перельманом сонат и небольших пьес Шуберта, знаменитого вальса из прокофьевской оперы «Война и мир» в собственной транскрипции Перельмана для рояля и «Танцев кукол» Шостаковича.

О свободе

Как уже было сказано, книга получилась разнообразной, «разноцветной», иногда — на грани пестроты. Такое качество книги, конечно же, обусловлено разностью окружавших Учителя персон и это особенно ценно, потому как является существом и образом самого Натана Ефимовича, в жизни и в профессии не отдававшего предпочтения какому-то определенному типу людей, но реагировавшего на индивидуальность и талант пусть даже не близкого ему свойства. Он радовался и даже любовался непохожестью близких своих учеников Л.Гаккеля, Ю.Колайко, Р.Лебедева, О.Малова… Так по-отечески нежно Натан Ефимович относился к Элисо Вирсаладзе, взгляды которой на то или иное музыкальное произведение не всегда разделял (как и она не всегда разделяла его взгляды). Но он искренне восхищался ее талантом и мог восторженно оценивать игру этой не похожей ни на кого ярчайшей пианистки, думая иначе, чем думает она. Сама Вирсаладзе не является прямой ученицей Перельмана, но приезжая в Ленинград, она обязательно навещала Натана Ефимовича в его квартире на Чайковского, 63, играла, выслушивала его советы. Элисо Константиновна не раз публично называла Натана Ефимовича одним из своих учителей, а об этих встречах на улице Чайковского, о соображениях Перельмана по поводу ее игры Вирсаладзе вспоминает и на страницах нашей книги.

Должен сказать, что мне, как и многим другим, довелось испытать ту радость свободы, которую Учитель щедро дарил своим воспитанникам. В редкие моменты моего упрямства и несогласия с ним он частенько говорил: «Ну что ж, хочешь играть так? Играй! Когда тебе будет сто пядьдесят лет, как мне, может быть, ты будешь думать иначе». Раньше мне казалось, что любовь Перельмана к непохожим на него самого, умение восхититься противоположным мнением или музыкальной интерпретацией было продолжением атмосферы класса  его учителя Л.В. Николаева, в ряду наиболее ярких учеников которого имена столь разных, а иногда и полярно противоположных музыкантов — Юдиной, Софроницкого, Разумовской, Серебрякова, Шостаковича… Позже я понял, что путаю причину и следствие — Натан Перельман и был одним из блистательных «николаевцев» потому, что свободомыслие, творческая смелость, гордость были врожденными его качествами, а вовсе не приобретенными, и это подтверждает вся его долгая жизнь, исполненная любви и искренности. «Играть благородно, будучи неблагородным, невозможно, ибо искусство – это поступки» (Натан Перельман «В классе рояля»). Какой же внутренней чистотой и святым чувством к музыке нужно обладать, чтобы написать такую фразу! Потому что был искренен и свободен.                                                                                                                                                                          Такое ощущение свободы как первостепенного условия существования трудно представить в известных нам исторических «предлагаемых обстоятельствах», ведь он прожил жизнь, по его собственному выражению, от дела Бейлиса до дела ГКЧП (слава Богу, после ГКЧП еще одиннадцать лет), и политические процессы, бурлившие в стране, конечно же, не могли миновать его. В 1937 родной брат Перельмана, известный писатель Анатолий Ефимович Перельман (Горелов), именно в эти кровавые годы занимавший пост ответственного секретаря Ленинградского отделения Союза писателей, был арестован как враг народа. Одно из многих незаписанных воспоминаний Учителя, навсегда оставшихся в моей памяти — его ночной поход в том самом злосчастном 1937 в Большой дом (здание ОГПУ на Литейном проспекте) с целью спасти брата.

Прием у следователя был назначен в час ночи — сталинский ночной режим работы. Перельманом владела наивная, нет, не надежда — убежденность молодого человека в том, что популярность Артиста, обаяние, элегантный костюм и белоснежная рубашка с бантом сметут все барьеры и брата отпустят. Снисходительный ответ хорошо знавшего свое дело принимавшего его в мрачном доме на Литейном известного деятеля карательных органов (знаю, о ком пишу, в перестроечные годы довелось читать о его чудовищных деяниях) со слов Натана Ефимовича звучал приблизительно так: «Молодой человек, Вы артист, Вы ничего не знаете, ступайте…».

У истории, как известно, сослагательного наклонения нет, стоит ли говорить о том, что могло случиться со всей семьей и молодым, тогда уже в зените славы широко концертирующим пианистом? Представить себе, что ночная встреча в Большом доме могла окончиться для Перельмана совершенно иначе, не трудно.

20 лет с Перельманом

Впервые я увидел Натана Ефимовича 27 апреля 1980 стремительно шагающим по коридору Консерватории в направлении класса № 10, где когда-то он сам учился у Леонида Владимировича Николаева. Не буду описывать подробности, скажу лишь, что не произвел на профессора никакого впечатления и вынужден был целый год ждать новой встречи, которая определила наконец мою дальнейшую судьбу. Был первый урок в сентябре 1981-го, когда он колко скаламбурил: «Как славно Вы отщелкали сонату Моцарта! Не нужно так, деточка, это же удел Черни…».

И было самое-самое последнее его слово, которое он не сказал – выдохнул мне в ухо 15 февраля 2002 в палате Военно-медицинской Академии за три дня до своей смерти. Как мог знать тогда недоученный, скованный комплексами провинциала юнец, приехавший из Свердловска, что встреча эта благословенна, что имя Учителя — его образ, его идеи, его любовь – станут важнейшей частью меня – в музыке, в жизни вообще. Двадцать лет с ним были чудом. Да и почти шестнадцать с тех пор как его нет прошли в незримом его присутствии и внутреннем диалоге с ним.

Вспоминая Учителя, я часто думаю о том, чему мы смогли и чему не смогли научиться у него. В чем суть его учительства, как оно изменило жизнь юноши восьмидесятых годов двадцатого века, каковым я был тогда и как оно влияет на мою жизнь сегодня? Натан Ефимович Перельман был независимым художником, а независимость не бывает трусливой, ведь это суть смелости. И дух свободы не может быть прагматичен, потому что это дух. Я свидетель и даже участник его смелых и непрагматичных решений — в жизни, в педагогике, в его собственных интерпретациях. То, во что он верил, он отстаивал, то, в чем разуверивался, смело оставлял в прошлом. Мне вспоминается один из моих студенческих экзаменов, на котором я играл ми-минорный концерт Шопена и сонату Стравинского. Партию оркестра в концерте на втором рояле взялся исполнить сам Натан Ефимович. Редкий случай, обычно он старался перепоручить эту работу своим ученикам — молодым педагогам Консерватории.

Концерт Шопена для Перельмана сочинение особое. С ним он выступил на отборе к конкурсу Шопена в Москве в начале 30-х, имел большой успех, тогда же был замечен первым советским импресарио П.П. Коганом, стал широко концертировать. Мне Натан Ефимович стремился передать Шопеновский концерт «по наследству» таким, каким он слышался ему в восьмидесятые годы, ведь он играл его и пересматривал свое исполнительское отношение к нему почти семьдесят лет. «Как изменился ми минорный концерт Шопена! Помню его златокудрым и веселым, а ныне он сед и печален!» (Н.Перельман «В классе рояля»). Занимаясь со мной первой знаменитой темой концерта, Натан Ефимович настаивал на том, что на исходе двадцатого века она звучит не столько лирически, сколько тревожно и взволнованно, драматично. Влюбленный в Учителя, подражавший ему, копировавший его во всем — от игры до жестикуляции и манеры говорить, я с увлечением следовал его советам и, наверное, перестарался, чем вызвал бурное недовольство экзаменационной комиссии. Со слов Натана Ефимовича я знаю, что его тогда не удовлетворила не столько суть, но больше форма обсуждения моего экзамена, по его мнению, недостаточно уважительная по отношению к нему, одному из самых старых профессоров Консерватории. А несколько дней спустя произошла знаменитая «дуэль на Невском проспекте» (выражение Учителя), когда Натан Ефимович встретил одного из участников обсуждения моей игры в окружении студентов и демонстративно в ответ на протянутую руку отвел свою за спину, сказав, что тот для него больше не существует. Моя игра была лишь фоном этого происшествия. Натан Ефимович защищал свои взгляды и свое личное пространство, к которому следовало относиться бережно. Однажды я услышал от него: «Меня не интересует содержание, мне важна форма». Это было сказано как раз по поводу формы обращения с ним, обращения к нему, незыблемости уважения в поведении и в словах. Ну а концерт Шопена менялся и будет меняться, как меняется мир.

О смелости

«Как ни странно, самые твердые, непоколебимые убеждения — самые поверхностные. Глубокие убеждения всегда подвижны» (Л.Н. Толстой). О «подвижности» убеждений Перельмана можно писать книги. Помню один поистине экстраординарный поступок: убежденность в ненужности альбертиевых басов во второй части сонаты Моцарта KV 545 привели Натана Ефимовича к мысли исполнять партию левой руки аккордами, тем самым устранив все, что, по его мнению, может помешать дивной моцартовской мелодии звучать, как ария. Помню взгляды друг на друга коллег и легкий шепоток по залу Филармонии во время исполнения… Это тоже было одно из «непрагматичных» решений во имя идеи.

Настоящая мужская решительность и отвага интерпретатора. «Идя от поражения к поражению, я иногда приходил к победе» (Н.Перельман «В классе рояля»). Вот здесь, на мой взгляд, и заложен смысл его учительства — смелость менять и смелость меняться самому. Только почему столь ценное свойство характера и стремление к поиску новых смыслов называется парадоксальностью? Внутренне протестую, встречая это слово в различных изданиях рядом с именем Перельмана. Ощущение меняющегося века (а Натан Ефимович прожил почти весь двадцатый век и успел перешагнуть в двадцать первый) и меняющейся вместе с веком великой музыки приводило его и к открытиям, и, разумеется, к заблуждениям. Но его целями и инструментами их достижения никогда не были ни эпатаж, ни та самая парадоксальность, ни стремление бросить вызов знатокам. Никакой борьбы «с устоями» и желания что-то доказывать не было. Он был таков, каков был и естественным для него образом выражал себя.

Способность Перельмана-интерпретатора меняться и возражать самому себе достигала порой очень высокой интенсивности. Сегодня он мог опровергнуть себя в том, в чем твердо был убежден еще вчера («глубокие убеждения подвижны»). Все в его жизни было точно так, как в словах, предваряющих знаменитую книжку коротких рассуждений Натана Перельмана «В классе рояля»: «Не согласен с изречением мудреца: “Я знаю, что я ничего не знаю”. Дожив до седин, говорю: “Я знаю, что еще вчера я ничего не знал.” Как жаль, что книжечка вышла вчера».

Никогда не забуду случай, уже не раз опубликованный, и многократно рассказанный мной друзьям и коллегам. Я был еще студентом. Натан Ефимович готовил к своему сольному концерту бетховенскую семнадцатую сонату. Сочинение это он исполнял всю свою жизнь, возвращался к нему вновь и вновь и каждый раз искал и находил в нем необходимое для себя новое. На сей раз он пришел к выводу, что восьмые-триоли, сопровождающие тему в первой части, задумывались Бетховеном как тремоло, и это придает музыке больший драматизм. Он спросил меня, что я думаю по этому поводу, согласен ли с этим. Я набрал полные легкие воздуха и ответил отрицательно. Учитель махнул на меня рукой, сказал, что я ничего не понимаю и закончил разговор. На следующее утро в старой ленинградской коммунальной квартире, где я тогда жил, раздался телефонный звонок. Я поднял трубку и услышал буквально следующее (без приветствия): «Вчера один сопляк сказал мне, что триоли в сонате Бетховена следует исполнять как триоли, а не как тремоло. Сегодня я понял, что он был прав!». И повесил трубку.

Когда я вспоминаю эту, в общем, забавную историю, щемит сердце. Щемит от того, что мне уже никогда не вернуться в атмосферу и время, где размышления Учителя об истинных и высоких творческих целях отодвигали табель о рангах и разницу в возрасте на задний план. Да, мы были человечески близки, но ведь я был молод и не мог вести дискуссии с ним о сонате Бетховена как равный. А он был рад признать свои вчерашние заблуждения все равно, перед кем – будь ты безусый юнец или человек с опытом. И делал это легко. Повезет ли кому-то пережить подобный эпизод в сегодняшнем мире, живущем по жестким законам целесообразности? Почему-то вспомнилось: как-то на Западе я познакомился с одним профессором музыки, в первом же разговоре со мной долго и увлеченно рассказывавшим о том, какой должна быть визитная карточка и сколь важную роль она играет в установлении деловых контактов. No comment…

Мудрая осень патриарха

Свобода Учителя каким-то странным образом не требовала от него жертв. Я застал его в пору энергичную, еще были гастроли, он не нуждался в деньгах, а, напротив, был расточителен. Его свободой было не состоять в общественных и политических организациях, за это он не имел ни одного (!) почетного звания, что, в общем, его не беспокоило и никак не уязвляло (к слову сказать, почетных званий не было и у других видных музыкантов, профессоров Консерватории В.В. Нильсена, М.Я. Хальфина, С.Б. Вакман, Т.Л. Фидлер…).

В конце восьмидесятых – начале девяностых рушилась прежняя советская жизнь, все стремительно менялось вокруг. В этих условиях привычный уклад жизни старого профессора был для него основным инструментом защиты от ворвавшихся в жизнь страны потрясений, в которые с головой погружались мы, молодые. Натан Ефимович сохранял свою свободу от происходящего за окнами его квартиры не жестким — спокойным ритмом жизни. Все — от ежедневных занятий, начинавшихся ровно в девять утра и до бытовых мелочей — было подчинено положенному для каждого из необходимых дел времени. В этом ритме было место и приятным ритуалам — ежедневные утренние звонки близких учеников или бой часов (они висели в столовой в квартире на Чайковского), который в полдень можно было послушать по телефону. Иногда у меня дома ровно в двенадцать дня звучал телефонный звонок, из трубки били часы, а после двенадцатого удара раздавались короткие гудки. Означало: у него пауза «на бой часов» между занятиями. В девяностые неразбериха в переорганизации советских концертных объединений разрушала гастрольные планы многих. Тогда Перельман еще концертировал. И когда у Натана Ефимовича не было плана концертных поездок на предстоящий сезон, он отправлялся в Москву, приходил в кабинеты высоких начальников и добивался гастролей. Без публичных выступлений жить он не мог, да и привычка к путешествиям была у него с детства. Эти поездки в Москву Учитель называл «пароксизм деловитости». Ему было уже восемьдесят пять, когда благодаря «пароксизму деловитости» он добился гастрольной поездки на Камчатку. Это было нелегкое путешествие, потому что в дороге он заболел. Но выступлений не отменил. Ни одного.

О любви

Тем временем старый дом на Чайковского, 63 ветшал, все в нем приходило в негодность, случались аварии. Может быть, я и не писал бы об этом, если бы не вспомнил один эпизод. Квартира Натана Ефимовича располагалась на последнем этаже, следы от протечек широко расползлись по потолку. Я предложил тогда организовать ремонт и тут же получил короткий ответ профессора: «Не надо, я туда не смотрю». У него оставалось мало времени, он берег его остаток для главного. Этот дом для меня, как для многих близких и учеников Натана Ефимовича был пространством, в котором нас приютили. Об атмосфере квартиры на Чайковского, об их семье пишет в книге падчерица Натана Ефимовича Елена Александровна Мовчан. Свои воспоминания она назвала «Отчим», хотя тональность этих нежных, любовных отношений была совершенно не похожа на отношения не родных по крови людей. Натан Ефимович прожил девяносто пять с половиной лет и, конечно, пережил многих своих родных и друзей. В конце его жизни присутствие сына Даниила, вскоре после отца ушедшего в иной мир, и Елены Александровны (Ляли, как ласково он ее называл) было главным и составляло ближний круг оставшихся с ним столь важных для него родных людей. В последние годы Учитель уже не ездил в Консерваторию, его повседневная жизнь проходила в пространстве квартиры на Чайковского. В ней и зимой было тепло. А когда случались аварии, то, приходя к нему домой, я часто заставал Натана Ефимовича за роялем в шапочке, а возле стоял электрический обогреватель. Ничего не менялось. Он играл.

Натан Ефимович Перельман умер 18 февраля 2002 года. Имя Натан — палиндром и цифра 2002 тоже палиндром. Завершенность. В моей жизни не было человека более счастливого и свободного. Более естественного. Натан Ефимович кажется мне персонажем чьей-то доброй фантазии, подарившей ему долгую и радостную жизнь. Несмотря на тяжелейшие болезни, перенесенные в молодости, несмотря на сталинские тридцатые, историю с репрессированным братом и потом начало пятидесятых (период, когда ему не разрешали выступать в крупных концертных залах), несмотря на не-партийность, смелый и острый язык, и прочее, прочее. Поэтому замечательно и символично, что книга «Натан Перельман. Беседы у рояля. Письма, Воспоминания» заканчивается сказкой Резо Габриадзе «Цветы на его могилу». Пусть даже эта сказка больше фантазия талантливого художника – ее автора, чем рассказ о Н.Е.Перельмане, который действительно был сказочный. И Любовь – то, что охватывает меня при одном упоминании его имени. Он был соткан из любви, с любовью служил Музыке и был с теми, кого любил.

P.S.

«Я не мечтаю о бессмертии», — любил повторять Н.Е. Перельман. Как бы то ни было, в истории остается уникальная книжка «В классе рояля», творение тонкое, остроумное и со счастливой судьбой — я сбился со счета, какое количество изданий она выдержала, будут и новые, уверен. Натан Ефимович не любил записываться на пластинки, не любил и не слушал свои записи, потому что ко времени их выхода он думал об исполняемом уже иначе и корил сам себя, что «ничего не понимал тогда». После его смерти немногочисленные его записи были собраны в издание из двух компакт-дисков, которое увидело свет по инициативе и при участии группы его учеников. Бесценным документом могли бы стать записи телепередач ленинградского телевидения «Беседы у рояля» режиссера И.Е. Таймановой, которые вел Натан Ефимович, но они были полностью смыты, как выражаются телевизионщики, и остались лишь стенограммы Ф.Д. Брянской.

Еще один пример уничтожения культурного наследия. Сохранился фильм Олега Рябоконя «Урок восхищения», напоминающий по форме телевизионные беседы, но с тем отличием, что снят операторски «по-киношному» разнообразней, в остальном же режиссер проявил мудрость и деликатность, предоставив монологу Музыканта и его игре звучать и выглядеть так, как привык сам Перельман. Одно из самых радостных событий последнего времени для автора этих строк — рождение нового музыкального соревнования, Открытого фортепианного конкурса имени Натана Перельмана. Счастлив, что инициатива организовать Конкурс нашла добрых и верных союзников — Охтинский Центр Эстетического Воспитания, возглавляемый Г.В. Гринчак, музыковедом, в прошлом выпускницей Московской Консерватории (по мистическому совпадению родившейся первого августа, как и Учитель). Дебют нового фортепианного соревнования (в четырех группах Конкурса приняли участие пианисты от шести до восемнадцати лет из России и других стран) оказался в высшей степени успешным не только по количеству участников (более 100!), но и по уровню их исполнительских достижений. В 2018 в Конкурс будет добавлена группа от 19 до 25 лет. Программа Конкурса достаточно демократична, она выстроена по принципу исполнения сочинений разных эпох, но с одним обязательным условием: исполнение произведений из репертуара Натана Перельмана. Счастлив быть председателем жюри конкурса имени Натана Перельмана, счастлив работать в жюри с прекрасными именитыми музыкантами — Е.А. Муриной, О.Ю. Маловым, Л.М. Борухзон.

Натан Ефимович действительно не стремился обессмертить себя. Да и нужно ли было стремиться? Сегодня, встречаясь с молодыми музыкантами, не знающими, кто такой Перельман, я грущу и сочувствую им. Мы, ученики, друзья не создаем культ личности, не мифологизируем его. Но энергия этой личности наполняет нас до краев и сегодня идеями, обаянием, артистизмом, добротой настолько, что потребность поделиться неизбежна в своих земных воплощениях — книгах, фильмах, пластинках, конкурсах и постоянном цитировании.

Это и есть памятник Учителю.

Вадим ПАЛЬМОВ