Инициатором переноса цюрихской “Анны Карениной” (мировая премьера — 2014 год) в Москву стал худрук Музтеатра Станиславского Игорь Зеленский, отличающийся вкусами весьма консервативными: в период его правления актуальные хореографы на сцену “Стасика” решительно не допускаются. Более того, из афиши выпали бессюжетные одноактные балеты даже признанных корифеев Иржи Килиана и Начо Дуато, обеспечившие театру славу и кассу. Зато репертуар пополнился несколькими большими костюмными сюжетными балетами западных классиков — впрочем, тоже весьма кассовыми. По слухам, явлением “Анны Карениной” худрук “Стасика” решил уесть Большой театр, все еще ожидающий постановки толстовского балета от Джона Ноймайера. Во всяком случае, по признанию хореографа Шпука, его версию толстовского романа Игорь Зеленский заказал не глядя.

До “Анны Карениной” Кристиан Шпук в России был известен разве что балетоманам, причем лишь одним комическим па-де-де, часто исполняемым на всевозможных гала. Меж тем этот питомец Штутгартской балетной школы еще 15 лет назад сделался штатным хореографом родной труппы, а в 2012 году возглавил Цюрихский балет, имея репутацию одного из самых плодовитых и стабильных авторов той редчайшей на Западе породы, которая предпочитает иметь дело с большой литературой и ставит спектакли сюжетные и полнометражные. Готовых партитур Кристиан Шпук не ждет и не жалует, лично подбирая драматургически контрастную музыку (см. Weekend от 15 июля), а на “Анну Каренину” его вдохновила русская балерина цюрихской труппы Викторина Капитонова (по совпадению — бывшая солистка Музтеатра Станиславского). Из романа Толстого Кристиан Шпук выделил мотив противостояния Анны и лицемерного светского общества, а также четыре пары героев (княгине Бетси он подарил молодого пажа-любовника), проанализировав на их примере различные типы любви и разный подход к морали.

Удивительно: все, что хореограф задумал, он и осуществил. Несколько стволов берез по краям сцены, рояль в дальнем углу, пара люстр под колосниками, ездящий на колесиках помост, диванчик, несколько стульев-банкеток и гигантская простыня-задник, на которую транслируются то древние кинокадры паровоза, то старинные фотографии Петербурга, то итальянский пейзаж в сепии (художники-постановщики сам Кристиан Шпук и Йорг Цилинский, видеохудожник Тини Буркхальтер), дают полный простор для танцев и позволяют действию моментально перескакивать из Петербурга в деревню, с вокзала — в бальную залу. За XIX век отвечают пышные туалеты дам и “исторические” фраки-мундиры-костюмы мужчин.

Сюжет балета понятен даже тому, кто про роман Толстого узнал прямо на спектакле. В восемь сцен первого акта — коротких, с простодушной изобильной актерской игрой (чистой пантомимой происходящее не назовешь: тут не разговаривают руками — работают мизансцены, взгляды, проходки, танцевальные характеристики героев) — уложились основные события вплоть до отъезда любовников в Италию. Девятая сцена первого акта — длинное трио Каренина, Вронского и больной Анны, только что родившей дочь (на сцене мелькает даже нянька с младенцем),— точный пересказ фрагмента статьи Владимира Набокова, где он пишет, что в глубине души Анна любит Каренина так же, как и Вронского. Во втором акте хореограф формулирует любовные отношения трех пар, даря по большому дуэту Анне и Вронскому, Кити и Левину, Долли и Стиве. Обличает жестокость и лицемерие общества, отвернувшегося от Анны в самом буквальном смысле. Корит за ветреность Вронского, давая ему потанцевать с потенциальной невестой, княжной Сорокиной. И одаривает злоупотребляющую опиумом Анну двумя драматичными монологами, приводя ее к весьма деликатной гибели: на фоне кинопаровоза героиня падает замертво. Начало и финал спектакля закольцованы, как не раз бывало у Ноймайера и Макмиллана, это коллективный портрет героев после смерти Анны.

Стойкое ощущение дежавю сопровождает весь этот основательный, педантичный и простодушно-старомодный спектакль, лишенный неожиданностей и проблесков высокого безумия: все предсказуемо, все по правилам, все, включая бесхитростных зрителей, получают по заслугам. Лексика хореографа не шокировала бы и полвека назад: добропорядочная классика с бледным налетом дозволенного эротизма, отсылающим память к финальной сексуальной сцене из ноймайеровской “Дамы с камелиями”. Любимое движение Кристина Шпука — большой rond de jambe, высокий быстрый полукруг, описываемый резко выброшенной ногой, который делают все дамы без исключения,— позволяет длинным юбкам взметнуться самым эффектным образом. Размашистые большие па-де-ша при помощи партнера и вертикальные поддержки-“свечки” тоже щедро разбросаны по спектаклю, технически несложному, танцевально выигрышному: все недостатки надежно скрывают брюки и платья, надо только не срывать вращения и аккуратно дотягивать стопы.

Балетные артисты, что и говорить, любят играть роли, особенно освященные высокой литературой: хореограф Шпук и его ассистенты подготовили три состава артистов. Пожалуй, первый состав проиграл второму. Юный пылкий аристократ Вронский в исполнении Дениса Дмитриева гораздо убедительнее хлыщеватого гостинодворца Вронского, каким он вышел у Дмитрия Соболевского. Нервная хрупкая Анна Оксаны Кардаш с ее изысканной стопой и безупречно-графичным арабеском была разнообразнее и интереснее в реакциях, чем Анна молодой самоуверенной Ксении Рыжковой, поделившей эмоции (и, соответственно, мимику) лишь на счастье и горе. Угловатый искренний бородач Алексей Любимов в роли Левина оказался естественнее и убедительнее, чем в роли бонвивана Стивы. Каренин у красавца Георги Смилевски вышел несколько однообразным в своей жесткой непримиримости, однако оттенок инфантильности, которым нежданно наделил своего героя Иван Михалев, едва ли предпочтительнее.

Остается добавить, что премьера прошла с аншлагом, на аплодисменты зрители не скупились, одарив ими даже пианистку Екатерину Леденеву, одолевавшую Рахманинова без блеска и темперамента, и певицу Ларису Андрееву, весьма скромно исполнившую по ходу балета три рахманиновских романса. Спектакль занял свое далеко не первое место в длинном ряду репертуарных балетных драм. И вопрос, нужна ли эта “Анна Каренина” Музтеатру Станиславского, абсолютно праздный: после столь мирной драки кулаками не машут.