Сергей Лейферкус. Монолог Героя оперной сцены

Сергей Лейферкус. Монолог Героя оперной сцены

Книга — лучший подарок. Особенно к юбилею. «Среди нашего брата-артиста бытует распространенное мнение, что если ты получил свой кусочек славы и тебе стукнуло …, то ты обязательно должен написать книгу о том, как ты дошел до жизни такой», — так начинает свое увлекательное повествование выдающийся баритон современности Сергей Лейферкус, отметивший в 2016 свое 70-летие. Самое время подводить итоги и строить планы на будущее.

Сергей Лейферкус. «Трудно быть злодеем, или Маленькие секреты большой оперы».
– М. – СПб. – Краснодар, «Планета музыки» / «Лань», 2016. – 304 с., илл. Тираж 700.

В качестве эпиграфа книге предпослано высказывание великого дирижера Артуро Тосканини: «Пение — это болезнь, которой страдают многие, и тот, кто ею заболел, уже никогда не излечится». Это воистину так и касается не только самих певцов, но и всех, кто так или иначе связан с пением и певческим цехом, в том числе поклонников вокального искусства и оперного театра. Именно им — самой широкой массовой аудитории, а также учащейся пению молодежи (и, как показалось, в гораздо меньшей степени коллегам и специалистам) — адресована книга «Трудно быть злодеем». Не случайно труд Лейферкуса выпущен весьма активным в последнее время петербургским издательством «Планета музыки», специализирующимся на учебно-методической литературе.

«Ничего, кроме правды»

Перед нами, конечно же, монолог Героя с большой буквы — настоящего гранда на сцене и в жизни, аристократа от оперы. Но не ждите от него скрупулезной хронологии привычных классических мемуаров — своим форматом книга Лейферкуса разрушает многие стереотипы автобиографического жанра «о себе любимом». Это скорее разрозненные эпизоды из жизни артиста, «листки из альбома», скетчи, курьезы, шутки, анекдоты, сеансы разоблачений без магии и выпуски школы злословия, «крупные планы» поворотных событий и встреч с уникальными людьми, некие, пользуясь известным выражением Эльдара Рязанова, «неподведенные итоги» (предсказание успеха гадалки-сербианки из ленинградского детства). Несбывшаяся мечта о нахимовском училище из-за зрения, несложившийся роман со скрипкой, карьера фрезеровщика в «почтовом ящике», случайный приход в хор Ленинградского университета под руководством Григория Сандлера и участие в первом исполнении 13-й симфонии Шостаковича «Бабий Яр», в которой спустя годы исполнял солирующую партию. Путеводные встречи с «учителями профессии»: композитором Дмитрием Кабалевским, вокальными педагогами Марией Михайловой, Сергеем Шапошниковым и заведующим вокальной кафедрой Ленинградской консерватории Юрием Барсовым, впоследствии лишившимся работы по анонимному доносу в педерастии, концертмейстерами Ириной Головневой и Любовью Орфеновой и, безусловно, с дирижером Юрием Темиркановым в Кировском театре. Наконец, естественным образом вызревшее решение об эмиграции из СССР и столь же нелегкая адаптация на новом месте в британском Оксфорде. Сотрудничество с Шолти и шумный дебют в «Ковент Гардене» в партии Яго в совместном спектакле с Доминго и Кири Те Канава, после которого он «проснулся знаменитым» (отсюда становится понятнее и само название книги и т. д.).

Завершая предисловие, автор клянется: «Итак, правда, одна только правда и ничего, кроме правды…». И держит слово до последней страницы. Другое дело, что хорошо владеющий пером автор как полновластный хозяин повествования волен на территории своей книги рассказывать только то, что хочется, что приятно и интересно ему самому. Поэтому тем любителям старины, кто, например, хотел бы подробней окунуться в атмосферу ленинградской оперной жизни 70-80-х годов, полней пропитаться запахом кулис Ленинградской музкомедии (1970–1972), Малого оперного (МАЛЕГОТа; 1972–1978) и Театра имени С.М. Кирова (1978–1992 фактически / 1995 официально по приказу) можно порекомендовать какие-то другие издания (например, не так давно вышедшие мемуары дирижера Юрия Гамалея и т. п.) — в книге же Лейферкуса этот важнейший аспект артистической биографии выписан на удивление вскользь и по касательной. Самые разнообразные партии, спетые в этих трех театрах, а также большинство из спетых на Западе, перечисляются только лишь в короткой последней главе «Мои роли», из партнеров называются лишь самые известные представители темиркановской команды (Николай Охотников, Юрий Марусин, Татьяна Новикова, Лариса Шевченко, Алексей Стеблянко, Лариса Дядькова, некоторые другие) и т.д.

Певец и дирижеры

Всем известно и понятно, что грустное расставание с Кировским/Мариинским театром произошло отнюдь не только по причинам зашкаливающего графика зарубежных контрактов, путь к которым проложили победы на вокальных конкурсах им. Р. Шумана в Цвиккау (1973) и в Париже (1976), а также печально известного ограбления квартиры летом 1990-го (как предполагает сам певец, по наводке таможни), которое словно бы надломило внутренний мир героя, но также во многом из-за драмы непонимания с Валерием Гергиевым, сменившим на посту художественного руководителя Мариинки Юрия Темирканова, столь боготворимого автором. Темирканову, этому Аполлону музыкального пантеона Лейферкуса, в книге отведена особая роль главного сквозного лейтмотива.

В качестве подголоска на этом блистательном фоне воспринимается причудливая судьба в Кировском театре «Гофмана отечественного дирижирования» Евгения Колобова — самородка практически шукшинского толка, которому посвящена отдельная небольшая глава «Дирижер без палочки». И при всем том — буквально полслова о Гергиеве (когда оркестр выбрал того главным дирижером) и всего лишь одна фотография, где певец и молодой маэстро держатся за руки… Возможно, прием. А с другой стороны, стойкое ощущение, что чего-то важного к столу «недодали», поддерживает ваш аппетит в тонусе.

Галерея словесных портретов

Ценность книги — в изобилии портретов столь же неоднозначных персонажей с непростыми судьбами (рано «сгоревший» друг детства, сын главного администратора Театра миниатюр Аркадия Райкина Борис Длугач, композитор Вениамин Баснер с его пронзительной блокадной историей и эмигрантское окружение — митрополит Антоний Сурожский, пианист Владимир Виардо, сын замечательного русского художника Иван Иванович Билибин, Таня фон Витте с трагической шанхайской эпопеей ее семьи, Лали Савойски, Костя Пио-Ульский и др.). Да и жизненный путь самого автора, коренного ленинградца, «коммунального» мальчишки с послевоенной закалкой, прошедшего путь от фрезеровщика на заводе туполевского КБ и участника хоровой самодеятельности до звезды мировой оперы, нельзя назвать гладким и светлым. С дистанции всей жизни и прочитанной книги судьба гражданина мира Сергея Петровича Лейферкуса видится как непрерывное преодоление сплошной полосы препятствий.

Возможно, несколько нарушает пропорциональность композиции и темпо-ритм повествования более чем подробное и вязкое погружение в эмигрантский быт, нравы и типы русского зарубежья (былого и нынешнего) — но так захотел автор, будем же принимать его таким, каков есть. И в этом тоже, наверное, плюс — перед нами не забронзовевший в собственном величии памятник самому себе, а вполне живой, иногда слабый, иногда резкий и очень обидчивый человек со своими радостями и печалями, претензиями и фобиями. Интонация автора, наделенного сатанинской язвительностью и раблезианским чувством юмора, узнается буквально с полуслова. Сарказмы от Лейферкуса — его фирменное блюдо.

Лейферкус пишет о людях исключительных: известных и не очень, в самых разных ситуациях — житейских и профессиональных, в мелькании дней, городов и стран, но всегда рядом с ним его Муза, верный спутник, барометр и амортизатор — жена Вера, выпускница Вагановского училища по классу Натальи Дудинской, артистка балета Кировского театра, предстающая в книге женщиной неординарного ума, интуиции и терпения (в 2013 петербургским издательством «Композитор» выпущена книга ее повестей и рассказов «Невыдуманные истории»). Лейферкус достаточно скупо характеризует своих родителей и сына Яна (доктор технических наук) но при этом очень подробно рисует жизнь артиста в мире капитала, давая, в частности, обобщающий портрет современного оперного агента, менеджера, продюсера — и мы понимаем: это то, что наболело за долгие годы, проведенные в оперном конвейере.

Самая неудачная в силу своей дежурности и необязательности глава называется «Шесть теноров» и посвящена коротким профессиональным и личным встречам с такими оперными гигантами, как Гедда, Паваротти, Доминго, Каррерас, Атлантов и Хосе Кура (натянутость позиции последнего в этом ряду великолепия ощущается невооруженным глазом). С точки зрения информации — о них и так все известно (по крайней мере, узнать — не проблема), а вот недостаток «личного материала», связующего героя с этими персонажами, сказывается не лучшим образом.

Поскольку издание позиционировано как учебное пособие, стоило бы всячески перестраховаться и перепроверить фактическую информацию, дабы избежать допущенных в книге неточностей и ошибок в транскрибировании известных оперных фамилий и наименований.

И все-таки, почему же «злодей»?! Ответ прост как сама правда. Привычное для баритона амплуа в опере — некий злодей, мешающий тенору и сопрано любить друг друга. Именно образу шекспировского злодея Яго обязан Лейферкус своему взлету на международный оперный Олимп, когда в 1992 с ним захотел работать сам Шолти, пригласив в ставший легендой и вошедший во все анналы свой юбилейный спектакль в лондонском театре «Ковент Гарден». Этот захватывающий эпизод и служит завязкой сюжета книги о «маленьких секретах большой оперы».

Андрей ХРИПИН

Прямая речь маэстро

«В разное время ходили слухи, что он [Паваротти] совсем не знает нотной грамоты и практически не учился, но я думаю, что это не так или не совсем так <…> у Лючано практически с самого начала его карьеры появился друг, который стал его великой тенью, — дирижер Леоне Маджера. И выучка всех оперных (и не только) партий проходила примерно так. Леоне брал в руки ноты, пропевал Лючано всю партию, все дуэты, вообще все, а тенор запоминал это с голоса. На записях или репетициях Паваротти буквально “поедал” Леоне глазами, а тот указывал ему абсолютно все: вступаем, поем, берем дыхание. Без него никакого Паваротти не было бы. Был бы певец с хорошим голосом, но пел бы он не 140 опер и не стал бы легендой. Его нотная грамота звалась Леоне Маджера».

***
«…единственным местом, куда меня приглашали на прослушивания дважды, был Байройт… Во время одного из моих пребываний в Мюнхене (“Лоэнгрин”) раздался телефонный звонок.
— Мы хотели бы пригласить вас спеть Тельрамунда в будущем сезоне на сцене нашего фестиваля.
— Почту за честь, — ответил я.
— Но у нас маленькое условие: вы должны будете приехать на прослушивание. Мы знаем, что вы сейчас в Мюнхене поете Тельрамунда. Приезжайте, на машине это занимает всего около трех часов.
— Простите, но я уже давно ни на какие прослушивания не езжу.
— Но у нас даже Доминго пел прослушивание!
— Это его личное дело. У меня есть к вам другое предложение. Завтра у меня спектакль, приезжайте и послушайте.
— Спасибо, — сказали мне в трубку. — Мы обдумаем ваше предложение.
Конечно, они не приехали. Отвечая отказом, я и предположить не мог, что нарушаю давно устоявшуюся традицию прослушивания артистов перед приглашением спеть на Вагнеровском фестивале. Да, собственно, и прослушивания никакого не было бы, просто знакомство. Но я отказался и никогда уже не спою на сцене Байройта».

***
«От ошибок не застрахованы даже звезды. С феноменальным успехом проходил концерт Джесси Норман с оркестром Израильской филармонии в Тель-Авиве. Бисы звучали один за другим. Публика неистовствовала. В конце концов Зубин Мета, дирижировавший этим концертом, сказал солистке:
— Пойди спой что-нибудь сама, а то у нас больше нет нот, все уже исполнили!
Джесси Норман вышла на сцену и спела известный спиричуэл «За что вы распяли моего Христа?». Публика встала и молча покинула зал. Больше ее в Израиль не приглашали».

***
«Люди нашего возраста хорошо помнят еврейскую эмиграцию 70-80-х годов прошлого века. Бежали от системы, которая лишала их российского гражданства (беря, кстати, за это деньги), уезжали навсегда без малейшей надежды когда-нибудь вернуться. Брать с собой что-либо, кроме личных вещей и кое-каких предметов домашней утвари, было запрещено. Иные пытались бороться и правдами и неправдами старались вывезти хоть что-то, что помогло бы выстоять первое время в эмиграции. Один из моих друзей, инженер-механик по профессии, вывез кольца своей жены, навертев их на коленный вал швейной машинки. Другой на все свои деньги купил где-то платину, изготовил из нее проволоку и этой проволокой обмотал книги. Я знаю человека, который отправляя книги в Англию, прокладывал их шпоном из карельской березы… ему удалось вывезти таким образом двести квадратных метров шпона. Высшим пилотажем можно назвать действо, произведенное тем же самым механиком Марком. Уезжая в эмиграцию, он вскрыл транзисторный радиоприемник своего приятеля, улетавшего вместе с ним, вынул один из транзисторов, открыл его и вложил внутрь весьма крупный бриллиант, запаял и… а на таможне этого никто не зметил… Бывший тесть моего любимого пианиста Семена Борисовича Скигина, художественный руководитель Ленинградского мюзик-холла Илья Яковлевич Рахлин, решил немножко поддержать своих детей, послав им в Берлин контейнер с антикварной мебелью. На таможне этот контейнер открыли, и между Ильей Яковлевичем и таможенниками произошел следующий разговор:
— Что у вас в контейнере?
— Старье!
— Позвольте, какое же это старье? Это же карельская береза!
— Вот и я говорю, береза, старье, дрова!
И что самое невероятное, уболтал, и контейнер пропустили».

***
«Очень часто меня спрашивают: а какие-нибудь смешные ситуации бывают в театре? Или с артистами в повседневной жизни? Тут невольно начинаешь смущаться, поскольку даже если есть что рассказать, часто не можешь назвать имя коллеги, боясь невольно «прославить» того или иного певца, попавшего в комическую ситуацию. Начинаешь рассказывать о смешных моментах, когда на сцену выводят животных, и ты наверняка знаешь, что лошадь под солистом в тех же «Декабристах» обязательно повернется к публике задом и несчастному генералу придется петь через плечо. И что в балете «Дон Кихот» на сцену вместе с кордебалетом выходит уборщица, одетая испанкой, с совком и веником, чтобы не дай бог не осталось чего на сцене после проезда верхом рыцаря печального образа и его верного оруженосца соответственно на лошади и осле.

С ослом была связана и другая трагикомическая история, произошедшая в Малом оперном театре еще до моего прихода туда. Во время балета «Веселый обманщик» об Алдар-Косе (туркменский вариант Ходжи Насреддина) главный герой проезжал на осле из кулисы в кулису. Из зоопарка приводили замшелого ослика, и он грустно ожидал, когда нужно будет это сделать, неся на себе артиста балета. Но в этот раз случилось что-то непонятное. То ли весна подействовала, то ли вид женского кордебалета – не знаю, но наш ослик вдруг безумно возбудился. От этого вида и от его сексуальных воплей за кулисами наступила тишина, все онемели. Все, за исключением заведующего бутафорским цехом Евгения Карповича Савицкого.
— Воды — заорал он в глубину кулис. — Ведро воды!
Когда принесли воду, он стал запихивать задние ноги осла вместе с его «достоинством» в ведро. Но осел попался упрямый. Продолжая орать, он поддал ведро копытом, и он со звоном покатилось по сцене. Тогда Евгений Карпович схватил деревянный молоток и стал колотить им по ослиному… Но тут вмешалась ведущий режиссер, бывшая балерина Мария Васильевна Уланова. С пылающим от смущения лицом она схватила Савицкого за руку и взволнованно прошептала:
— Что вы делаете?! Ему же больно!
Конечно же, объявили незапланированный антракт, поскольку хохот стоял такой, что никто из участников спектакля — ни балет, ни рабочие сцены, ни оркестр — не мог его продолжать.

Нельзя назвать смешной историю, когда служебная немецкая овчарка, сорвавшись с поводка, в неистовой злобе пыталась протиснуться в суфлерскую будку, чтобы достать зубами бедного суфлера в опере «Судьба человека». Но можете себе представить, что творилось потом за кулисами театра? Кстати, о суфлерах — практически исчезнувшей профессии. Обычно это классные музыканты, у которых по какой-либо причине не случилось карьера дирижера или хормейстера. Но бывают и так называемые суфлеры-профессионалы. Рассказывают, что в Кировском театре в конце пятидесятых годов был суфлер, который очень не любил, когда певцы на сцене ошибались. Тогда он демонстративно захлопывал клавир и в ответ на молящие взгляды о помощи сердито шипел:

— Дома надо партию учить!»